Варенька сидела ни жива ни мертва, прикрученная бечевкой к стулу, и пучила глаза от удивления. Рот ее был заткнут белой нитяной жандармской перчаткой.
– Что, курва драная, убить меня захотела? – заорал на нее трясущимся от бешенства голосом Фаберовский. – Не на таких напала! Это кто там сказал внизу: «Потише»?
Он перегнулся через барьер.
В оркестре возникло замешательство, музыка расстроилась, и стало слышно, как на сцене переминается Дроссельмейер, пытаясь попасть в изменившийся ритм. В ложу постучали, и в приоткрытую дверь сунулся жандарм.
– Вот, ваше благородие, вы инструментик свой в коридоре забыли. – Он поставил в угол сковородник с зеркалом. – Ну что, отвести барышню к полковнику Ширинкину?
– Нет, я сам ее допрошу.
– Тогда позвольте-с у барышни перчатку забрать. Нам без нее не положено-с. Взамен могу платок предложить. – Жандарм порылся в кармане шаровар и достал скатанный в плотный шар засморканный носовой платок.
– Не надо! – просипела Варенька, с ужасом скосив на это орудие пытки глаза. – Я буду молчать.
– Вы будете говорить! – рявкнул на нее поляк и знаком велел жандарму убраться. – Кто вы такая?
– Варвара Алексеевна Мартынова, – пролепетала Варенька.
– Где вы проживали до ареста?
– На 8-й линии, в доме Мизулиной.
– Кто те двое, что были с вами?
– Соломон Варшавчик, слушатель Военно-медицинской академии, и Леонид Аксентьев, студент Технологического института.
– Как вы связаны со Свято-Владимирской лигой?
– Никак, – всхлипнула Варенька. – И руки у меня затекли.
– Привыкайте к кандалам. Учтите, вы зря запираетесь. Из этих двоих сейчас все вынут, и они же на вас все и свалят.
Поляка немного отпустило, и он присел на стул.
– Сколько вас еще здесь в театре?
– Мы втроем были, и еще Ксения Соловейчик и Ольга Храневич с Григорием Устрицыным, хозяином теплой портомойни у Морского корпуса. У них места на галерке на той стороне.
– Кто такой Митенька, который покушался на нас сегодня на Конюшенной? Кто его сообщники?
– Я не знаю никакого Митеньку… Мы не собирались ни на кого покушаться… Мы хотели из ложи балет посмотреть!
– Врешь, курва, – снова стал закипать поляк. – Я сам слышал, как ты с этими двумя следили за тем, приедет царь или нет. Молчать там, внизу!
Фаберовский схватил сковородник и опустил его за барьер.
– Ты, плешь в бакендбардах! Еще раз подашь голос, я спущусь вниз – и ты у меня по этапу загремишь!
Вытянув сковородник наверх в ложу, поляк поймал испуганный взгляд Вареньки.
– Изобретение жандармского ротмистра Целибатова, – сказал Фаберовский. – Для осмотра женского полу на предмет хранения адских машин и револьверов под юбками без снятия оных. Я последний раз спрашиваю: кто такой Митенька?!
Варенька вдруг разрыдалась, затряслась вместе со стулом.
– Мы иногда сюда забираемся, когда здесь охранников нету. А их никогда не бывает, если Его Величество в театр не приезжает. У Соломона ключ от его комнаты как раз подходит. Мы уже раза три отсюда балет смотрели. А вы на нас набросились, как на злодеев каких. Прошлый раз нас охранник просто вытурил, когда мы думали, что его не будет. Соломон ему пиво из буфета принес, и все. Господин жандарм, отпустите меня домой…
Было ясно, что все это – чистая правда. Фаберовский растерянно оглядел темный зал. Бухарский эмир помахал ему платочком, а Артемий Иванович сидел в свой ложе, спиной к сцене, и чокался стаканом с кухмистером. Там царило полное семейное согласие. На сцене Щелкунчик ломал себе зубы об очередной орех.
«Сейчас сдохнет!» – подумал Фаберовский, глядя на его выверты, и стал лихорадочно искать в зале Сеньчукова. Кресло в партере, где он сидел полчаса назад, было пусто, и только измятая афишка белела на голубом бархате сидения. «Уж не отправился ли он по мою душу? Или по душу пана Артемия?»
– И надо же было вам именно сегодня полезть сюда в ложу! – сказал Фаберовский, подходя к всхлипывавшей барышне и развязывая веревки. – Хотите пива? Только у меня стакан один.
– Хочу, – ответила Варенька, разминая затекшие кисти. – А у вас много пива осталось?
– Да тут на донышке. Выпейте, и идите отсюда поскорее, пока сюда настоящие убийцы не полезли. Только у меня к вам просьба будет. – Фаберовский достал блокнот, вырвал из него лист и написал Артемию Ивановичу записку с предупреждением о Сеньчукове. – Спуститесь в третий ярус в ложу № 7, передайте вот эту записку. Может быть она спасет жизнь одному… хорошему человеку, – очень неискренне завершил фразу поляк. – А потом топайте домой лучше.
Варенька выпила пиво, промакнула глаза платком, оправила платье перед зеркалом на сковороднике и, взяв записку, удалилась. Фаберовский закрыл за ней дверь и снова просунул сковородник в ручку. Однако едва он успел сесть на стул и взять в руки бинокль, как в дверь стали ломиться.
– Кто? – вскочил поляк и направил револьвер на дверь.
– Это я, вашбродие, – раздался из коридора голос жандарма. – Девицу вашу словил. Бежала по коридору. Отпирается, говорит, будто это вы ее отпустили.
– Я отпустил.
Фаберовский вынул сковородник и вышел в коридор.
Жандарм крепко держал Вареньку за плечо.
– Так ее из театра все равно не выпустят, не велено никого выпускать. Вы уж, барышня, извините, служба.
– Ты вот что, любезный, – сказал поляк жандарму. – Пусть Варвара Алексеевна спустится в третий ярус, передаст записку. А потом сюда возвращается. А ты смотри в оба. Увидишь адъютанта гвардейского в чине капитана – задержи, он из заговорщиков. Но смотри, при нем оружие наверняка.
Вернувшись к наблюдению, поляк убедился, что кресло Сеньчукова было по-прежнему пусто. Фаберовский направил бинокль на ложу Артемия Ивановича. Дочери кухмистера как завороженные глядели на сцену, Агриппина Ивановна также неотрывно и жалобно гипнотизировала люстру, кухмистер восторженно дирижировал пустой бутылкой, а сам Артемий Иванович, уже порядочно набравшийся, водил вслед за нею глазами. Внезапно он встал и, покачиваясь и хватаясь руками за невесту, тещу и тестя, вывалился в аванложу. Стало ясно, что Варенька добралась благополучно. Некоторое время обитатели ложи № 7 с беспокойством поглядывали на задернутую портьеру, потом Артемий Иванович вернулся со стаканом в руке и плюхнулся на свое место. Варенька появилась минуты через три, еще более растрепанная и красная.
– Я больше туда не пойду! – решительно сказала она. – Пусть меня лучше здесь убьют ваши убийцы. Это же просто чудовище! Разве можно приличным девицам делать такие ужасные предложения, да еще, когда видишь ее в первый раз!
– Что он вам такого страшного предложил?
– Он предложил мне выпить целый стакан наливки.
– И вы?
– Пришлось. Он провозгласил тост за Государя и пригрозил отдать жандармам, как он сказал, «на поругание».
– Это вам повезло, что я здесь в ложе сегодня сижу, а не он, – сказал поляк.
Резкий хлопок в великокняжеской ложе раздался сквозь музыку. Фаберовский подскочил к барьеру и навел на ложу бинокль.
– Да вы не волнуйтесь, это на сцене часовой из пушки стрелял, – сказала Варенька.
Бухарский эмир склонился через барьер в тщетной попытке заглянуть в великокняжескую ложу под ним. Портьеры, отгораживавшие собственно ложу от салона, раздвинулись, и показался великий князь Владимир Александрович с бокалом шампанского в руке. Следом вошел его брат Алексей в адмиральской форме, тоже с бокалом.
– Ты знаешь, Владимир, – сказал Алексей, садясь в кресло у барьера. – Позавчера в Потсдаме Вилли еще раз подтвердил мне, что заговор действительно существует, и может быть осуществлен в ближайший месяц.
– Ты говоришь это мне?! Покушения уже начались! И их цель не только брат, но и мы с тобой! Неделю назад на меня было совершено нападение, когда я приехал в Волкенштейну, и это чудо, что я до сих пор жив. Ты думаешь, почему в нашем фойе сидит столько офицеров? Это моя охрана, я теперь без нее ни шагу. И на улице меня теперь незримо охраняют.
– Так это твои чучела в малиновых кушаках по всем углам толпами стоят?!
– Мои!
– Брат, мне кажется, что ты нездоров. Я слышал, что последние дни в Петербурге свирепствует какая-то странная эпидемия, хотя мой врач отрицает это.
– Твой врач просто не хочет тебя волновать. Это действительно так. Мне пришлось потратить пятьсот рублей только на вакцинацию моей ближайшей охраны. А Марии Павловне сделали такой болезненный укол, что она сегодня даже не захотела ехать со мной в театр.
– Что-то шампанское сегодня горчит, – сказал Алексей Александрович.
– Боже, не пей! Я совсем забыл. Эй, позовите ко мне корнета Борхвардта, да скорее!
Тотчас был приведен бледный от волнения корнет Борхвардт, которому было велено испить из той бутылки, что стояла открытая на столе в салоне. Спустя несколько секунд корнет схватился за рот и выбежал в фойе.
