– Что-то шампанское сегодня горчит, – сказал Алексей Александрович.
– Боже, не пей! Я совсем забыл. Эй, позовите ко мне корнета Борхвардта, да скорее!
Тотчас был приведен бледный от волнения корнет Борхвардт, которому было велено испить из той бутылки, что стояла открытая на столе в салоне. Спустя несколько секунд корнет схватился за рот и выбежал в фойе.
– Да он же травит! – Алексей Александрович с опаской посмотрел на свой бокал. – Натурально травит! Так получается, что оно отравлено?
– А я тебе о чем говорю?! У меня этот Борхвардт всю пищу и напитки с Рождества пробует, и уже третий день его рвет почти от всего, что ему дают. Я третий день уже езжу к Вердеру обедать, а ты представляешь, чем там кормят. Уже начинают поговаривать, что я против альянса за союз с Германией. Хоть сайки в лавке покупай!
– Не понимаю, что тут у вас творитcя! Куда смотрит охрана!
– Куда смотрит?! Да в мою карету бросали бомбами прямо под окнами этого конвойного глухаря, а он даже не проснулся! Мы можем охранить себя только сами. Я вот что тебе скажу: заказывай синие кушаки, отбирай офицеров себе из Морского гвардейского экипажа, да с завода Берда панельную охрану.
– Я лучше водолазов отберу, – сказал Алексей.
– Ты водолазов направь дно под Иорданью проверить, а то, говорят, изобрели какую-то механическую рыбу, которая может лед мгновенно пропилить или бомбу подводную подложить. Заговорщики на все готовы, я знаю, что руководит ими тот самый Степан Батышков, который при батюшке в Зимнем дворце взрыв устроил.
– Лучше бы я в Берлине остался, – угнетенно сказал Алексей Александрович. – Разве можно чувствовать себя в безопасности, когда от охраны толку, что от этих зайчиков барабанщиков и пряничных солдатиков.
И великий князь безвольно махнул жирной рукой в сторону сцены, где серые мыши пожирали войско Щелкунчика. Появился Мышиный король, приветствуемый своими подданными, а Щелкунчик призвал к оружию свою старую гвардию из оловянных солдатиков. Алексей Александрович больше не мог смотреть представление. Подавленно и молча посидев с минутку, он встал и сказал брату:
– Послушай, а ведь и в ложу могут сверху бомбу бросить. Пойдем лучше в салон. Матильда все равно только во втором акте танцевать будет.
И оба великих князя удалились из ложи. Фаберовский отложил бинокль и обернулся к барышне.
– Шли бы вы, Варенька, обратно к себе на галерку, – сказал он, наклоняясь над кассой. – Добром сегодня не кончится. Мне будет неприятно, если, вдобавок к вашим сегодняшним неприятностям, вас еще и пристрелят. На том свете мне и одному нескучно будет.
– А я останусь с вами. Мне прекрасно виден отсюда балет. И мышей, и солдатиков. А вы знаете, что на них не хватило учеников балетной школы и на каждый спектакль доставляют воспитанников Финляндского полка? Соломон говорит, что директор императорских театров сам костюмы для них рисовал.
– Пакостник ваш Соломон, – сказал Фаберовский. – Подавайте мне тогда по очереди буквы из этой кассы: «БУДЬТЕ ГОТОВЫ ОНИ ВСЕ ЗДЕСЬ»
– Кто они?
– Убийцы. Давайте быстрее.
Внизу опять зажглись потайные фонари, и началась беготня.
– Ну что ж, теперь остается только ждать, – сказал Фаберовский. – Когда там антракт?
– Видите, зала превращается в еловый лес зимой. Сейчас будет вальс снежных хлопьев, и первое действие закончится.
Условный стук на мотив «Боже, царя храни» известил о прибытии чинов охраны. Вынув сковородник, Фаберовский впустил двух охранников в штатском.
– Полковник Ширинкин просил срочно сообщить, на каких местах сидят злоумышленники и сколько их.
– По крайней мере, двое. Один находится в великокняжеской ложе, а второй, капитан Сеньчуков, до начала спектакля сидел в партере, но сейчас покинул свое место.
Охранник включил аппарат и, лихо набирая слова, протелеграфировал что-то в зал.
– Полковник велел вам до антракта оставаться здесь, а потом – на доклад к Черевину. Мы посадим своих людей в соседнюю ложу и на галерку, и дополнительно выставим жандармов в коридоре. А дверь не закрывайте, лучше приоткройте ее гостеприимно.
– Дзенькую, – зло сказал поляк. – Может, мне еще мишень на спине нарисовать?
– Это необязательно, – сказал охранник и вместе с коллегой покинул ложу.
– Ну вот, – облегченно вздохнул Фаберовский. – До антракта мы почти в безопасности.
На сцену, громко топоча, выбежали пять дюжин молоденьких танцовщиц, одетых в белые туники, усеянные комьями пуха. Сверху они казались толстыми и коротконогими, были хорошо видны картонные обручи с торчащими во все стороны лучами, также обклеенные пухом. В руках у каждой был ледяной жезл с пучком распушенных перьев, долженствующих издалека изображать снежный вихрь.
Заиграл вальс, и откуда-то сверху, из-за драпировки, комьями посыпался на сцену пух. Несколько пушинок сквозняком занесло к Фаберовскому в ложу, а одна даже прилипла ему на потный нос. Юные танцовщицы хаотически кружились по сцене, то образуя какие-то фигуры, выглядевшие сверху как кучки, звездочки и тут же рассыпавшиеся хороводики, то вдруг выстраивались в несколько линий, которые сходились и пересекались между собой. Затем снежинки внезапно сошлись все вместе, составив рождественский крест. Из-за кулис донесся ломающийся детский бас воспитанника-финляндца: «Ох, ядрить твою, сапоги порвал! Миша, дай бечевочки!»
– А у вас рыльце в пушку, – улыбнулась Варенька, сняла перчатку и двумя пальчиками дотронулась до пушинки на носу у поляка. За сценой зазвенел хор ангельски чистых детских голосов.
– Степан, ты в антракте в буфет пойдешь?
Поляк вздрогнул, Варенька отдернула руку, а крест на сцене рассыпался на отдельные снежинки. Фаберовский в ярости схватился за револьвер, но Варенька схватила его за руку.
– Не надо его убивать, пожалуйста! Он же просто пьян.
* * *
Когда захлопали двери лож и публика помчалась по променуару в буфет, Черевин, просидевший все первое отделение в буфете, отодвинул от себя тарелку с красной квашеной капустой, допил водку, встал и отправился на третий ярус, где в ложе № 7, по донесениям агентов, находился один из его сотрудников. Он вошел в аванложу и услышал, как кухмистер Владимиров с жаром объясняет своему будущему зятю:
– Я вам скажу, Артемий Иванович, буфет здесь, конечно, на широкую ногу поставлен, слов нет. Но опять же, опытный глаз видит: семга подвялена, потому что с утра нарезана, котлеты из рябчика хороши без меры, но подогреты. В подогретой котлете вкус масла всегда дух дичи перебивает. А вот груша, к примеру: цена ей рубль, а на ней пятнышко! Потому как с пятницы лежала в вазе, а не в ящике в пробковой крошке. Михайлова Евдокия Михайловна здесь заправляет, конечно, что бабе в понятие! Но в Гатчино вокзал царский, а такие страсти творятся! Я летом ездил, присматривался. Буфетчик, анафема, буттербротов на немецкий манер понаделал на неделю вперед, а при мне прилавок открыл, мух согнал и водой изо рта прыскал. Только ливерных пирогов да конской колбасы не хватает. Серебряные блюда под мясо не подогревает, скотина. Ну, конечно, не Варгунин, но форели нету. В Гатчино, а форели нету. Потому что с ней возиться надо, она всегда свежая должна быть. Вы уж похлопочите перед генералом Черевиным, тут такое дело золотое. У меня б все порционно было, из Петербурга бы обедать ездили. Самому Государю незазорно было бы зайти.
– Господин Владимиров, – окликнул Артемия Ивановича Черевин. – Не могли бы вы уделить мне пару минут?
– Слушаю, ваше превосходительство!
Артемий Иванович выскочил в аванложу и прикрыл за собой дверь в залы.
– Ты что здесь делаешь, скотина?! Где ты должен сидеть?!
– Мы со Степаном… Черепушки в коронах… Свободы нет… Простору не хватает для зрения… Со всею любовью к Фамилии – ни хрена не видать… Ваше превосходительство, как пред Истинным! Степан все видит! А я ничего не вижу. Залил зенки бесстыжие, – завершил свою речь Артемий Иванович, ясным идиотическим взором лаская генерала. – А еще нас со Степаном убить пытались. На лестнице поджидали. Двоих мы цветочными горшками закидали, а третий. самый опасный, был нами побежден, схвачен и покусан собакой. Уж мы по нему палили из револьверов, как только сами живы остались! Так пули рикошетом от стен и сверкали. Уж если на нас жаловаться будут, вы за нас заступитесь.
Черевин присел на узкий диванчик.
– Можно? – В дверь заглянул Фаберовский. Он оставил Вареньку дожидаться его в буфете, а сам по наводке полковника Ширинкина отправился на доклад к Черевину. – В театре находится капитан Сеньчуков в ложе второго яруса по правой стороне, жена пристава Сеньчукова со своим отцом в третьем ярусе там же, и бразильский посланник в партере. Кроме того, я видел, как в великокняжеской ложе Его Высочество лично угощало шампанским того кирасирского офицера, который пытался убить нас в Гатчине.
