Хью Феррарс подскочил, словно его ткнули шилом в мягкое место.
– Что? Вы понимаете, что говорите, коронер?
Де Вулф не сводил с него мрачного взгляда.
– Я знаю, о чем говорю, сэр.
Хью выглядел так, словно его вот-вот хватит удар.
– Скажите мне, какой негодяй рассказал вам эту басню! – завопил он.
Его отец отреагировал столь же мгновенно:
– Де Вулф, вы сошли с ума? Что это за ерунда? – Лицо его приобрело красновато-коричневый оттенок, и оба, отец и сын, бросились к краю помоста и встали напротив коронера и шерифа.
Среди внезапного оживления в зале де Курси тоже подал голос протеста, громко отрицая свою вину, и присоединился к остальным у края помоста.
Ричард де Ревелль, для которого все происходящее оказалось полной неожиданностью, вскочил на ноги и набросился на коронера:
– Ты не можешь обвинять людей публично! – прошипел он. – Кто поведал тебе подобные клеветнические сведения?
Какое-то мгновение Джон терпел все эти возмущенные крики, затем воздел руки над головой и голосом, который можно было услышать в соборе Святой Сидуэллы, проревел:
– Тихо, вы все!
Его вспышка гнева была столь драматической, что воцарилась мгновенная тишина, которой он воспользовался, чтобы объясниться, впрочем, довольно резким тоном:
– Я никого не обвиняю. Но ко мне поступила информация, не обратить внимания на которую я не имею права. Я задал простой вопрос, который требует простого ответа. Шли ли вы, Реджинальд де Курси, и вы, Хью Феррарс, через территорию собора вчера поздно вечером?
Красный от гнева, молодой Феррарс с яростью встретил его взгляд и завопил, заглушая гул голосов:
– Нет, не шел, черт меня побери, сэр коронер! Вы слишком увлекаетесь безосновательными обвинениями. Клянусь Христом и Марией, Божьей матерью, и Святым Петром – и еще любыми святыми, которых вы знаете, – прошлой ночью я пьянствовал в половине таверн Эксетера – и ни одна из них не находится поблизости от территории собора!
Этот остроумный ответ вызвал взрыв оскорбительного смеха, но Джон не улыбнулся.
– И, без сомнения, вы очень кстати обошли добрую половину города, занимаясь этим, а?
– С дюжиной свидетелей, которые кутили со мной и готовы подтвердить это, – сердито парировал Хью.
Его отец устремил дрожащий палец на коронера.
– Вы пожалеете об этом, де Вулф. Ваш язык вас погубит.
Джон проигнорировал угрозу и перевел свое внимание на де Курси, лицо которого также пылало от гнева.
– Вы утверждаете то же самое, сэр Реджинальд? Я прошу только ответить «да» или «нет», на этой стадии речь не идет о каких-либо обвинениях.
Де Курси был вне себя от бешенства.
– Чтобы решить это раз и навсегда, выслушайте меня, коронер. – Он вытащил кинжал из ножен на поясе и вознес его над собой. Гвин двинулся вперед, думая, что он собирается пронзить им коронера, но вместо этого де Курси взял кинжал за лезвие и поднял высоко над головой. – Этим знаком креста я клянусь – первый и последний раз, – что провел весь вечер дома у своего очага, пока не отправился в постель. – Он опустил клинок и вдел его обратно в ножны, потом повернулся на каблуках и вышел вон, в открытых дверях холодный ветер на мгновение облепил его коричневую накидку вокруг его ног.
Словно для того, чтобы подчеркнуть свое презрение, оба Феррарса, шагая в возмущенном негодовании, последовали за ним, даже не взглянув на коронера.
Бросив убийственный взгляд на своего зятя, шериф сбежал с помоста и поспешил вслед за ними.
Остаток дознания прошел довольно вяло после такого драматического взрыва. Жюри присяжных вынесло неизбежный вердикт об убийстве, совершенном неизвестным лицом или лицами, и все потихоньку покинули зал, включая Годфри Фитцосберна, которого на носилках перенесли через дорогу в больницу собора Святого Джона, где ему предстояло ожидать захоронения на территории собора, там, где он встретил свою смерть.
Глава двадцатая,
в которой коронер Джон устанавливает правду
На следующее утро коронер сидел в своих спартанских апартаментах в замке Рогмонт, пребывая в довольно унылом расположении духа. Он чувствовал, что ничего не достиг проведением вчерашнего дознания, если не считать обострившегося антагонизма между ним, Феррарсами, де Курси и шерифом.
– Полагаю, еще нынче утром эта банда вернется, обливая меня ядом за то, что я осмелился спросить, где они были прошлой ночью, – проворчал он Гвину. Они ждали Томаса, который должен был рассказать им о результатах своих поисков в городе, а также о последних сплетнях среди слуг, которые могли дать им ниточку в деле об убийстве Фитцосберна.
Джон нехотя достал последний урок по-латыни, который задал ему его учитель из собора, и начал заниматься. Гвин тихо сидел на подоконнике, рассеянно глядя в пол, лоб его избороздили морщины. Его необычное молчание скоро вывело Джона из себя.
– Ты не заболел часом? Ты даже не пьешь пива!
– Я думал о Реджинальд де Курси.
Джон мгновенно навострил уши. Когда у Гвина появлялись сокровенные мысли, к ним стоило прислушаться.
– А что с ним такое?
– Он был одним из тех, кого назвал Эрик Пико, но он не мог нанести тех ударов.
Коронер скатал свой латинский свиток и откинулся на спинку стула.
– Ну, Гвин, выкладывай, что ты там надумал своей большой головой.
– Все раны и повреждения у Фитцосберна располагались слева – и на лице, и на шее, и на груди. Если его бил кто-то, кто стоял прямо перед ним, а именно так все должно было и быть, то де Курси вне подозрений.
Коронер долго смотрел на своего мечника. Гвин никогда не говорил ничего, не имея на то веской причины.
– Почему ты так считаешь?
– Когда вчера в суде он давал клятву, обратили ли вы внимание на то, что он держал кинжал левой рукой? Я наблюдал за ним потом и убедился, что он, без сомнения, левша. Даже ножны от кинжала висят у него на правом бедре, а не на левом, как обычно. Стоя же перед жертвой, ни один левша не мог нанести таких ран.
Минуту-другую Джон размышлял над услышанным и не нашел изъяна в рассуждениях Гвина.
– Хорошо, я согласен с тобой, что он не наносил тех ударов. Но он мог схватить и держать Фитцосберна, пока другой избивал его, или же как-то еще вступил в сговор с Феррарсами, чтобы убить нашего друга.
Гвин пожал своими массивными плечами.
– Все может быть, но, по крайней мере, теперь мы знаем еще кое-что, чего не знали раньше.
Их разговор был прерван неровными шагами по ступеням, а потом появился и сам Томас, отодвинув в сторону мешковину, загораживающую дверной проем. Его длинное и узкое личико сияло от сдерживаемого возбуждения, а маленькие темные глазки светились гордостью.
– А вот и гном из Винчестера! – грубовато поддразнил его Гвин. – Какие новости из помойной ямы?
Секретарь был слишком доволен собой, чтобы поддаться на эту уловку.
– Кровь, коронер. Я нашел кровь! – гордо заявил он.
Повелительным жестом Джон усадил маленького священника-расстригу на табуретку перед собой и велел рассказывать.
– Чья кровь и где? – требовательно спросил он.
Надувшись от важности, Томас де Пейн поведал ему о своих приключениях прошлым вечером и нынешним утром.
– Я отправился в хозяйство де Курси на Курри-стрит. Снаружи торчал продавец каштанов, и я воспользовался случаем: купив у него за полпенни кулек, я остановился поесть и некоторое время следил за входной дверью. – Он вытащил большой куль из грубой мешковины с остывшими жареными орехами, которые Гвин немедленно принялся лущить и жевать. – В конце концов, служанка открыла дверь, чтобы выбросить старый тростник, и я наплел ей сказочку о том, что у меня-де есть послание к ее хозяину от шерифа. Я знал, что его нет дома, но убедил девчонку позволить мне подождать хозяина внутри, рассчитывая, что тот не вернется и не застанет меня там.
Джон улыбнулся одной из своих редких улыбок от такой находчивости хитроумного секретаря.
– И ты ничего не нашел?
Самолюбие Томаса было уязвлено тем, что его хозяин догадался обо всем сам.
– Нет, мне не удалось проникнуть дальше крыльца и внешнего холла, но я проскользнул во двор, чтобы сказать служанке и повару, что я не могу больше ждать. Но зато у меня было время осмотреть всю одежду, висевшую на крючьях, а также туфли и сапоги, которые стояли на полу. Я ничего не нашел. Разумеется, я не знаю, что могло находиться возле очага или в светелке.
Гвин и коронер обменялись взглядами, корнуоллец выплюнул каштановую кожуру, прежде чем открыть рот.
– Как мы и думали, он не мог нанести этих ударов.
Томаса явно озадачило это туманное замечание, но он решил приступить к самой захватывающей части своего повествования.
– Нынче утром я отправился в квартиру младшего Феррарса на Голдсмит-стрит. У него там всего одна комната с вестибюлем, где он живет со своим сквайром, когда бывает в городе. Здесь все было проще, поскольку у него нет слуг, а всю черную работу выполняет сквайр. Похоже, что они едят и пьют – пьют, главным образом, – исключительно в городе, а не дома.
