— А значит, ваше дело — интерпретировать то, что они видели, интерпретировать факты. Так или нет?
Уолтер не понимал, куда клонится разговор, и решил его закончить.
— Да, сэр.
— Тем самым, факты ничего толком не означают, пока у нас нет их интерпретации?
— Верно.
— А откуда берется эта интерпретация? От вас, от меня. А мы с вами кто? — Хоксмур повысил голос. — Вы что, думаете, я не переживаю, когда у меня на глазах все разваливается? Переживаю, но не о фактах. О себе. — Прервавшись, он провел трясущимися руками по лицу. — Жарко тут, или это мне кажется? — Он вытащил платок вытереть со лба пот, а потом, не дождавшись от Уолтера ответа, добавил: — Я его найду.
Потом, позже, он услышал свой голос:
— Я ведь вам про записную книжку рассказывал? — Но ему удалось остановиться, и он, бормоча извинения, еще раз пошел к стойке; ждавшие там три женщины обернулись и засмеялись, когда он с ними заговорил. Уолтер наблюдал за его фигурой, обливающейся потом, неуклюжей, а он сказал им, подмигнув: — Я вам кое-что покажу, такое, что вовек не забудете. Хотите посмотреть? — И они опять засмеялись.
— А что это? — спросила одна из них. — Это для нас специально? Наверно, маленькое такое.
И они захихикали, но смолкли, когда он вынул из кармана пиджака какие-то фотографии и с торжествующим видом поднес их к свету.
— Уберите его отсюда! — с отвращением закричала та же женщина. — Нечего нам тут всякие гадости совать!
Тут Хоксмур сам взглянул на то, что держал в руках, и склонился, будто в молитве. Уолтер, подойдя к нему, увидел, что это — фотографии жертв убийств.
— Давайте-ка уберем их, сэр, — тихонько сказал он. — Я вас обратно провожу.
Хоксмур, зевая, сунул снимки в карман, и Уолтер повел его домой.
*
Хоксмур вздрогнул, услышав, как звонит телефон на его столе. Это оказался заместитель начальника полицейского управления, желавший срочно его видеть; тем не менее, стоило ему подняться со стула, как он совершенно успокоился. По-прежнему спокойный, он поднялся на лифте на тринадцатый этаж и вошел в большой кабинет. Замначальника смотрел в окно на серый дождь; такими и будут твои вечные муки, подумалось Хоксмуру, — смотреть в окно, вечно, скорбно. Но фигура быстро обернулась.
— Простите меня, Ник.
— Простить вас? За что? — В лице Хоксмура читалось смятение.
— Простите, что вот так вызываю. — С этими словами он сел, прочистил горло. — Как движется расследование, Ник? Удалось вам к нему подобраться? — Зазвонил телефон, но он, не обращая внимания, ждал от Хоксмура ответа. Потом, в затянувшейся тишине, добавил: — Знаете, Ник, нет уверенности, что мы продвигаемся.
— У меня есть. Всему свое время, сэр. — Хоксмур стоял, вытянув руки по бокам, едва ли не по стойке «смирно».
— Но у нас же никакой свежей информации. Ведь ничего нового мы не выяснили — согласны? — Хоксмур отвел глаза, чтобы избежать его взгляда, и уставился в окно у себя за спиной. — У меня есть для вас кое-что другое, не совсем по вашей части, но…
— Вы хотите сказать, что отстраняете меня от дела?
— Не столько отстраняю, сколько перевожу на другое.
Хоксмур сделал шаг назад.
— Вы отстраняете меня от дела.
— Вы, Ник, не видите ситуацию в перспективе. Фундамент вы заложили, хорошо поработали, но мне нужно, чтобы дело выстроил кто-то другой, понимаете, камень за камнем.
— Но тела закопаны именно там, в фундаменте, — отвечал Хоксмур, — то есть фигурально выражаясь.
Замначальника слегка понизил голос:
— В последнее время о вас ходят разговоры. Люди говорят, вы сильно переутомились.
— Что же это за люди?
Всякий раз, когда он слышал это слово, ему представлялась группа теней, передвигающихся с места на место.
— Почему бы вам не взять отпуск? Перед тем как взяться за новое дело. Отдохнуть как следует.
И он поднялся, демонстративно глядя в упор на Хоксмура, который беспомощно смотрел на него в ответ.
Когда он вернулся к себе в кабинет, его дожидался Уолтер.
— Ну как оно?
— Так вы все знали.
— Не я один — все знали, сэр. Это же только вопрос времени был.
Хоксмур услышал, как вокруг него ревет огромный океан; совершенно отчетливо увидел маленькое существо, в панике машущее руками, а вокруг, словно грозовые облака, клубились волны.
— Я пытался что-то сделать… — нервно начал Уолтер.
— Я не хочу ничего слышать.
— Но вы мне не давали. Что-то должно было измениться, сэр.
— Все уже изменилось, Уолтер. — Он взял со стола папки. — И я все передаю вам. Все теперь в вашем распоряжении.
Уолтер встал, принимая папки от Хоксмура; они стояли по разные стороны стола, и пальцы их случайно соприкоснулись, когда они потянулись друг к другу.
— Извините, — сказал Уолтер, поспешно отпрянув; он имел в виду соприкосновение.
— Ничего, вы не виноваты. Это должно было произойти.
После того как Уолтер вышел из комнаты, Хоксмур остался неподвижно сидеть; весь остаток дня он пытался взглянуть на себя, словно на незнакомого человека, желая предсказать следующий шаг. Время идет, он смотрит на собственные руки и думает: интересно, узнал бы он их, лежи они на столе, отсеченные. Время идет, он слушает звук собственного дыхания: то взлет, то падение. Время идет, он вынимает из кармана монету — посмотреть, как она стерлась, переходя из рук в руки. Когда он наконец закрывает глаза, то обнаруживает, что соскальзывает вперед, и просыпается в момент падения. Но все равно продолжает падать; а день сменяется вечером, а тени вокруг Хоксмура меняются.
В конце концов он ушел из управления и отправился домой, на Грейп-стрит. Сидя в своей комнате, он включил телевизор и увидел там человека, раскладывающего пасьянс в затемненной нише. Хоксмур с интересом подался вперед, обшаривая глазами эту тьму, заглядывая актеру за спину, изучая кресло, бархатный занавес, вазу с пыльными цветами. Потом, не выключая телевизора, он вошел в соседнюю комнату, лег на кровать и не проснулся даже тогда, когда утренний свет полоской улегся ему на лицо.
Утренние лучи меня не пробудили, проснувшись же, я едва ли понимал, в каком доме очутился, в каком месте, в каком году. Решившись прогулкою выгнать собственную хандру, я, однакожь, не мог итти далее угла и воротился необычайно усталым. К тому же, шел легкий дождь, что меня напугало, ибо стоит простуде укорениться, как ее недолго принять за начало смертельной болезни. Итак, я с тяжелым сердцем возвратился к себе в комнатушку, где пустился в размышленья о новой своей церкви, что уже подымалась над вонью и тленом города.
В постелю я отправился в восемь, но между часом и двумя, проспавши каких-нибудь четыре часа, со мною сделалась рвота: то ли от болезни моей, то ли от безотчетного страха, что посещает меня ночью, не знаю наверное. Я выпил ложку или две вишневой настойки, что позволила мне уснуть и проспать до семи, покуда меня не разбудил Нат Элиот. Но тут меня снова обуяла рвота, моча же все время была красной, что кровь. Так и лежал я, вздыхая, на постеле, повторяя: что со мною станется? что со мною станется?
За сим я собственною дрожащею рукою написал к пресмыкающемуся рыцарю: сэр Джон, сделайте милость, сообщите Комиссии, что я намеревался быть сегодня в конторе, дабы говорить о вещах, касающихся до церкви Малого св. Гуго на Блек-степ-лене, однако, будучи весьма болен, желал бы оставаться дома день или долее с тем, чтобы ускорить свое выздоровление. Покорнейший Ваш слуга, готовый к услугам и проч. Я крикнул Ната, чтобы бежал с письмом в Вайтгалл, а он заходит весь взопревший: еще человек приходил, говорит, но я его к Вам не допустил. Как Вы приказали, так я никому и не дозволяю Вас навещать, а он мне: хозяин твой дома? Я отвечал: да, дома, да только он сию минуту завтракать сел, и теперь его ни в коем случае беспокоить не следует; а то, бывает, я им говорю: дескать, Вы занемогли. Я ведь тоже носом чую, куда ветер дует, и действую сообразно. Через меня им никому не пробиться!
Пока он говорил, то чесался, что твой лодошник. Что Вы там за общество себе в платье завели, сэр, вскричал я, неужто им непременно кусать Вас надобно?
Они мне друзья, отвечал он, никогда меня не покидают.
В таком случае для чего Вас так печалит сие обстоятельство? Лице у Вас длинно, будто мой карандаш, хоть пользы от него и менее будет.
Нету у меня более друзей. Тут он оборвал свою речь, сам от нее смутившись, и опустил глаза на пол. Вот так, сказал я сам себе, я тебя и запомню навсегда, мальчик мой, Нат: как ты глядишь в землю, смятенный, внезапно остановившись. Он же прекратил возить ногою в пыли и спрашивает: что такое гиена, хозяин?
Это животное, что смеется и подражает человечьим голосам.
