И вот, однажды… Это было прошлой весной, день клонился к вечеру… Ах, это было ужасно. Элисия попросила отца подарить ей кольцо — то самое, из шкатулки, которую прислал король. Агапет выпил лишнего. Он грубо высмеял Элисию и сказал, что она должна сперва родить ему внука, а потом уже обращаться к отцу со всякими просьбами. Агапет начал кричать на нее, виня Элисию в ее бесплодии, говорил, мол, она никудышная жена и никудышная дочь. Он был настолько пьян, что грозился подложить ее под племенного быка, чтобы тот ее осеменил. А потом… я едва могу повторить эти слова… Агапет сказал, что сам «заделает» ей ребенка. Кошмар, просто кошмар… Он еще никогда так не разговаривал с Элисией, и бедняжка была совершенно ошеломлена. Мало того, после этих слов Агапет схватил Элисию за плечи, сорвал с нее платье и впился поцелуем ей в губы. Я пыталась оттащить его от дочери, но Агапет был сильнее нас обеих и отталкивал меня. Как бы то ни было, он был пьян, и мои попытки помешать ему привели к тому, что Элисия сумела вырваться и убежать. После этого она слегла с лихорадкой на несколько дней. Я надеялась, что теперь Элисия поймет, каков на самом деле ее отец. Но нет, когда Агапет уехал на войну в начале лета, Элисия стала дожидаться его, словно влюбленная… — Она запнулась.
— Невеста? — предположил я.
— Моя Элисия… О господи… — Клэр провела руками по встрепанным волосам, потеребила локон. Графиня не знала, куда ей деть руки.
Мотыльков в комнате становилось все больше, сейчас их было уже шесть, и игра их белоснежных крыльев была словно насмешкой над грустью графини, да и над моей тоже.
Мы помолчали.
— Вы с самого начала знали, что убийца — Элисия.
— Почти, — кивнула Клэр. — Ночью, когда Бальдур рассказал мне о том, что случилось с Агапетом, я подумала, что моего мужа убила та венгерская девушка. Но на следующее утро я заметила, что из тайника в стене исчез ключ от сокровищницы. Об этом тайнике знали только Эстульф и Элисия. Я открыла сокровищницу ключом Агапета и заметила, что из шкатулки пропали кольцо и кинжал.
— И тогда вы начали подозревать свою дочь, так? Потому что зачем кому-то тайком пробираться в сокровищницу за кинжалом, если в замке полно оружия, верно?
— Я сразу подумала об Элисии, в первую очередь из-за того, что пропало это проклятое кольцо. То самое кольцо, о котором моя дочь так мечтала.
— Вы хотели забрать кинжал из купальни, чтобы все подумали, будто любой мог совершить это преступление, используя какое угодно режущее оружие. Вы пробрались к купальне и задействовали рычаг, который выпускает воду из бассейна. Но вам помешали Элисия и Бальдур, да?
— Именно так. Я хотела слить воду, чтобы удостовериться в том, что кинжал короля действительно лежит на дне бассейна. Если бы это оказалось так, я подменила бы его на охотничий нож. Тогда все поверили бы в то, что убийство совершила венгерская девушка. Но я не успела. Вода вытекала из бассейна слишком медленно, и, чтобы скрыться от Бальдура и Элисии, мне пришлось оставить купальню. Я отправилась в комнату Элисии, но не нашла ни кольца, ни кинжала. Вначале я вздохнула с облегчением, надеясь, что моя дочь никак не связана с этим страшным преступлением. Но на следующее утро Элисия пришла ко мне на могилу Агапета, и я заметила кольцо на безымянном пальце ее левой руки. Она показала мне кинжал, который она сама же и вытащила из воды, и рассказала мне о событиях того чудовищного вечера, когда отец напал на нее. В ее фантазиях все обстояло иначе — отец беззлобно подтрунивал над ней, он обещал ей кольцо… Тогда я поняла, что моя дочь безумна. Что-то в ее душе мешало ей увидеть реальность, мешало ей вспомнить события, в которых она принимала участие. С того момента я не просто приняла вероятность того, что Элисия убила своего отца, я смирилась с этой мыслью. Она допрашивала меня так, будто подозревала Эстульфа, да и меня саму, и я поняла, что Элисия не помнит того, что совершила. Безумная убийца, заблудившаяся в мире своего воображения, — графиня выразительно посмотрела на меня. — Возможно, тот, кто любит ее, мог бы понять это, принять ее деяние и простить.
Эти слова произнесла ее собственная мать, с самого начала уверенная в виновности дочери и пытавшаяся защитить ее. Вся эта ложь о том, где лежал кинжал, где находится ключ, все попытки обмануть меня, направить по неверному следу… все это служило лишь одной цели — отвести подозрения от Элисии. А я сам? Разве я не защищал Элисию, пусть и неосознанно? Некоторые несоответствия в показаниях должны были бы насторожить меня. Так, по словам Элисии, она долго говорила с отцом, танцуя с ним на пиру, а вот Кара утверждала, что танец Агапета с дочерью не длился и пары мгновений. Элисия была единственной, кто услышал крики Кары, более того, Элисия даже проснулась от ее воплей, а ведь ее комната находилась далеко от купальни, к тому же в замке царил страшный шум. Элисия казалась очень разумной и здравомыслящей женщиной, но она описывала поведение своего отца совершенно иначе, чем все остальные люди, которые говорили о нем.
Было в ее любви к отцу что-то пугающее, но я не обратил внимание на то, что должно было пролить свет на случившееся. Элисия шила ему туники — их шьют жены мужьям. Она потеряла сознание при допросе, когда я заговорил о предполагаемой любовнице ее отца. У нее начался приступ в тайной комнате, когда она опустилась на постель Агапета. И главное, Элисия носила кольцо, которое якобы подарил ей отец, на безымянном пальце левой руки.
И все же я, расследуя это дело, не подозревал Элисию. Не подозревал, ибо не хотел ее подозревать. Когда Бильгильдис плюнула в Элисию кровью, та словно обезумела на время, ее рассудок помутился, но и это не насторожило меня. Только найдя в лесу то, что Элисия выбросила из окна, я вновь начал думать как викарий.
Ночная рубашка — это, несомненно, серьезнейшее доказательство вины Элисии. Конечно, можно предположить, что кто-то выбросил эту рубашку из ее окна, чтобы подставить Элисию. Но тогда этот человек должен был бы позаботиться о том, что рубашку найдут. Нашли же ее только потому, что я убил Бильгильдис. Значит, остается всего два варианта. Во-первых, может быть, что кто-то, к примеру графиня, не хотел, чтобы вина Элисии была доказана, и решил упрятать улики. Во-вторых, Элисия сама могла выбросить рубашку в ту ночь, когда пролилась кровь Агапета.
Эта рубашка, которую я нашел в лесу, уже начала подгнивать, но на ней были явные следы крови. Это было доказательство того, что Элисия убила своего отца.
Но зачем она выбросила все остальное? В случае с рубашкой ее стремление избавиться от улики вполне понятно, но вот что касается ключа… Элисия легко могла бы положить его обратно в тайник. Кинжал… Элисия сама ведь нашла кинжал в купальне. Неужели она тоже выбросила его из окна, как и рубашку? Королевское кольцо, так много значившее для нее, последний подарок ее отца, неужели и от кольца она избавилась? И от шлема? Зачем? А записи? С какой целью, во имя всех святых, Элисии их выбрасывать?
Но, с другой стороны, зачем все это выбрасывать из ее окна кому-то другому? Даже если кто-то решил бы избавиться от этих предметов, то почему просто не уничтожить их? Бумаги легко сжечь, как и ткань, а кольцо и кинжал можно было бы продать.
Когда я нашел все эти предметы под окном Элисии, в мою душу закрались первые подозрения, и мне стало жутко, как, бывает, пугается путник в темном лесу. Читая записи Элисии, я чувствовал, как растет во мне мой страх, как он ввергает меня в пучины отчаяния. А теперь, после слов графини, мне все стало ясно. Встала на место последняя деталь этой мозаики.
Элисия избавилась от этих вещей, выбросив их в окно, но в бессознательном состоянии, в подобном тому, в котором она находилась все последние часы (сейчас, когда я пишу эти строки, возлюбленная моя постепенно приходит в себя). Она искала и нашла оружие, которым она убила своего отца. Она же устранила эту улику вновь. Будучи в здравом уме, она искала убийцу своего отца, когда же ее разум затуманивался, она покрывала человека, совершившего это преступление. Саму себя. Вам это кажется удивительным, поразительным, невероятным? В сущности, мною двигали те же чувства, когда я много месяцев вел обличающие меня записи. Я словно был обвинителем на судебном процессе, где рассматривалось мое собственное преступление. Так же и Элисия винила саму себя, вот только она выступала в роли обвинителя, используя другие средства и не подозревая, с кем она борется на самом деле. Да, Элисия не отдавала себе отчета в том, что делает. Но вот действительно ли она использовала другие средства? Она вела записи, как и я. Элисия вела записи, чтобы предъявить обвинение. Кому? Убийце. Кто был убийцей? Она сама.
Днем Элисия выдвигала обвинения в убийстве против себя самой, не понимая этого, а ночью, когда ее рассудок помрачался, она защищала себя.
