Валерий Введенский - Мертвый час

– Какими судьбами? Говорят, в Парижах обитаете?

– Да, но там война. Пришлось вернуться. Надеюсь, временно. А к вам меня привела эта газета.

Тоннер достал ее из кармана и положил на стол:

– Прочитав вчера за завтраком сию стенограмму, я, не допив кофе, помчался в Окружной суд. И успел вовремя. Как раз опрашивали убийцу.

– Волобуева? – уточнила княгиня.

– Волобуев с Урушадзе не виновны, – встрял Прыжов. – Илья Андреевич вычислил истинного убийцу.

Что за бред? Сашенька ущипнула себя. Вдруг не проснулась?

– Преувеличиваете, Алексей Иванович, – подняв вверх ладонь, Тоннер потряс указательным пальцем. – Не вычислил. Просто знаю! Честно говоря, чистая случайность.

– И кто? Кто убийца? – спросила Сашенька, убедившись, что не спит.

– Сперва пару вопросов к вам. Будет лучше, если вы ответите на них, не зная моей версии.

– Лучше дай Илье Андреевичу твой дневник, – предложил Прыжов.

Илья Андреевич углубился в тетради, княгиня с Прыжовым вышли в сад.

– Очередная твоя уловка? – задала вопрос Тарусова.

– О чем ты?

– Не притворяйся. Шито белыми нитками. Отлично знаешь, чем меня заинтриговать. Пока Тоннер будет читать, а я не сомневаюсь, сие продлится до позднего вечера, ты будешь пить мне кровь. Потому точки над «i» ставлю сразу: на свадьбу не пойду, к Диди не вернусь.

– Между прочим, я на твоей свадьбе присутствовал…

– А вот я подобным истязаниям подвергать себя не хочу.

– Бог тебе судья. Теперь про Диди. У вас трое детей…

– А Диди о них думал, когда кувыркался с этой шлюхой?

– Сашич…

– Евгений с Татьяной уже взрослые. Сами решат, с кем из родителей им жить. А вот Володя останется со мной. Так и передай Диди.

– А Обормот? – высунул голову из куста смородины младший сын.

Княгиня набрала побольше воздуха, чтоб рявкнуть.

– Не надо, – схватил ее за руку Лешич.

Княгиня сжала кулачки, закрыла глаза, сосчитала до десяти, чтоб успокоиться:

– Володечка, дорогой, сколько раз повторять: подслушивать нехорошо.

– Я не подслушивал! Ты так кричишь, что на вокзале слышно.

– Иди, родной, поиграй. Обормот, конечно же, останется с нами. Ты так его любишь.

– А папу люблю еще больше, – заявил, поджав губу, отпрыск и убежал в слезах.

Когда Володя скрылся, разрыдалась и Сашенька:

– Все, вы все против меня. Все защищаете Диди. А на меня всем плевать. Никого не волнует, что со мной. Как мучаюсь, как схожу с ума. Даже ты… Тоже мне, влюбленный рыцарь! Ждал-ждал и в самый неподходящий момент женишься. Будто нарочно! Будто назло!

– Сашич!

– А может, ну ее, твою свадьбу? Уедем к теплому морю, купим домик на берегу…

Княгиня прикрыла глаза и протянула руки. Прыжов отпрянул:

– Но почему? – спросила Сашенька, не дождавшись ответа на свой призыв.

– Потому что ты любишь Диди.

Княгиня хотела сказать, что «Диди моей любви не достоин», но осеклась. Лешич прав. Она любит Тарусова. И от этого еще больней.

– Все. Уезжай.

– Илья Андреевич не дочитал…

– Забирай дневник…

– Как скажешь. Только позволь еще пару слов. Вчера мы с Ильей Андреевичем заехали к Диди рассказать про убийцу. Но он был столь пьян, что ничего не понял. Татьяна говорит, что отец не просыхает. Сашич, только ты сможешь вернуть его к жизни. Благодаря Тоннеру Тарусов выиграет и это дело…

– Так это не розыгрыш? Да как такое возможно? Илья Андреевич – врач, он не сыщик.

– Э-э-э… Тут ты ошибаешься. Сыщик, да еще какой! В его времена сыскной полиции не было, преступления расследовали разве что не будочники[150]. Какой с них спрос? Вот и приходилось судебному медику Тоннеру заниматься розыском самому[151]. Между прочим, его весьма ценил тогдашний начальник Третьего отделения граф Бенкенштадт.

– Очень сомнительный комплимент.

– Тише! Тоннер идет.

Илья Андреевич, опираясь на трость, медленно шел к скамейке, где расположились Сашенька с Прыжовым. Приблизившись, он протянул княгине дневник:

– Спасибо! Очень мне помогли. У вас удивительная способность оказываться в нужное время в нужном месте. Подобными способностями обладал мой покойный друг Денис Угаров. Удивляюсь, что вы сами не вычислили убийцу. Согласен, не знаете мотив. Но разве он важен, когда у убийцы нет алиби? Сон в гордом одиночестве им не является.

– И кто убийца? – не желая более слушать старческую болтовню, перебила доктора княгиня.

Илья Андреевич вынул из кармана и подал Сашеньке старинный фотографический портрет, вернее, дагерротип:

– Узнаете?

Княгиня разглядывала его с изумлением:

– Откуда он у вас?

– Память о нераскрытом деле.

– Надеюсь, сегодня закончим? – адвокат Михаил Семенович Александрович, высокий брюнет с нафабренными усами, приветственно пожал Тарусову руку.

– Тоже надеюсь.

Дмитрий Данилович был взволнован. Почти не спал, обдумывая новые факты и обстоятельства. Вроде все сходится. Но вдруг?

Окинул зал, усмехнулся, заметив, что явилась не запылилась Лиза и, по обыкновению, уставилась на него. Перевел взгляд на Сашеньку. Господи! Как хорошо, что вернулась. Как хорошо, что она у него есть и в который раз помогла.

Ага, вот и Выговский – в четвертом ряду крайний справа. А крайнее левое место в том же ряду занял Яблочков. Убийца теперь зажат между ними и скрыться под шумок не сможет.

И Крутилин пришел. Ему вчера отбили телеграмму на дачу, чтобы не лишать удовольствия присутствовать при развязке этой запутанной истории.

Свое место за столом занял бритый наголо прокурор Матюшин – одной рукой вытирал платочком затылок, другой доставал из портфеля бумажки.

Ждали судей. Наконец явились и они. Председатель суда Немилов, стукнув молоточком, продолжил прерванное в субботу заседание.

По очереди ввели обвиняемых. Следом за ними в зал вошел извозчик Погорелый, был приведен к присяге, после чего повторил известную читателям историю, как вез князя Урушадзе за тридцать копеек с Петергофского вокзала на Артиллерийскую.

Дмитрий Данилович слушал его вполуха, размышляя, что не зря, ох не зря настоял на переносе слушания. До сих пор не мог объяснить себе, почему так поступил? Ведь разум диктовал наоборот: поскорей покончить с этим кошмаром. Вот уж воистину «надейся на Господа всем сердцем и не полагайся на разум твой[152]»!

– Вопросы к свидетелю? – спросил судья и выразительно уставился на Тарусова.

Дмитрий Данилович привстал:

– Скажите, Погорелый: на Артиллерийской или окрестных улицах вы видели прохожих?

– Не помню. Давно дело было.

Князь задумался. Судья Немилов его поторопил:

– Еще вопросы?

– Нет. Увы, нет. Раз свидетель никого не видел, вопросов больше не имею.

– Тогда переходим к прениям, – решил судья, наградив Тарусова уничижительным взглядом, мол, стоило из-за такой ерунды затягивать дело.

– Подождите, ваше высокородие. Прошу выслушать еще одного свидетеля.

– Протестую, – воскликнул прокурор Матюшин. – И так из-за вашего упрямства лишний день с этим делом возимся.

– Не возимся, а исследуем доказательства ради установления истины, господин коллежский асессор, – поставил прокурора на место судья и спросил Тарусова: – Почему не заявили свидетеля как положено?

– К сожалению, узнал о нем лишь вчера, ваше высокородие.

– Возражаю, – заявил Матюшин, с тревогой поглядев на часы.

– Отклоняю! Правосудие торопиться не должно, – заметил Немилов. – Однако выражаю надежду, что этот неожиданный свидетель окажется более полезен, нежели господин Погорелый.

Ответом был смешок в зале.

– Даже не сомневайтесь, ваша честь. Велите судебным приставам пригласить в зал Тоннера Илью Андреевича.

– Тоннера? – Немилов с интересом посмотрел на Дмитрия Даниловича. Видимо, что-то про Илью Андреевича знал.

Пока доктора приводили к присяге, зрители вполголоса обсуждали, что не зря, оказывается, пришли – уже списанный со счетов Тарусов преподнес сюрприз. Интересно, что расскажет этот импозантный старичок?

Для начала Илья Андреевич извинился:

– Прошу прощения у судей, присяжных и публики за то, что рассказ мой будет длинным. Хочу предупредить, что поначалу он покажется не относящимся к делу. Уверяю, сие не так. Также прошу извинения у графа Волобуева, что мне придется раскрыть детали, которые он предпочел бы хранить в тайне.

– Однажды вы сохранили мне жизнь и свободу, Илья Андреевич, – перебил старого доктора Волобуев, – и раз считаете, что те тайны имеют отношения к этим, валяйте, рассказывайте.

За месяц, что граф провел в Съезжем доме Литейной части, он сильно изменился – постарел, сгорбился, осунулся. И хотя по-прежнему на людях выказывал князю Урушадзе неприятие – не здоровался и не прощался, отношение его к зятю переменилось. Андрей Петрович не мог не оценить ту самоотверженность, с которой князь пытался отвести от него подозрения. И если бы вопрос, кто из них отправится на каторгу, не стоял ребром, давно протянул бы руку и по-отечески обнял.