Граф внимательно посмотрел на притихшую публику, почувствовавшую, что повествование близится к концу.
– Оно бы таким и осталось, если бы Василий не узнал на похоронах в Антоне Ивановиче рубщика столика, а княжна по Божьей воле не наткнулась в книжке на описание аконита. Убеждение в том, что Антон Иванович умер не своей смертью, вещи, в которые переодевался Антон Иванович, сообщение г-на Заницкого, рисунок с крестиком позволили княжне, Василию и мне сделать совершенно определенные выводы. Оставалось их как-то проверить. Поэтому после похорон Антона Ивановича я объявил, что на некоторое время собираюсь покинуть дом, в котором произошли такие страшные события, более того, отпускаю на отдых слуг и что по приезде хотел бы кое-что в доме переделать. И истинный преступник, присутствовавший при моем сообщении, одновременно и настораживается, и радуется. Бывает ли такая удача? Неужели ему повезло и в результате стольких манипуляций и трудностей его цель все-таки достигнута! Дом остается пустой, а в кармане лежит карта с указанием места сокровищ! Он сможет беспрепятственно к ним пробираться!
Так мы рассуждали и поэтому в месте предполагаемого посещения устроили небольшую засаду. И в первую же ночь, господа, туда пришел доктор Никольский…
Установившуюся в гостиной тишину тревожило только потрясенное дыхание…
– В месте, отмеченном крестиком, а именно в массивной потолочной балке обнаружилось вот это… – Граф, наконец, открыл небольшой бархатный мешочек, который до этого крутил в руках, и высыпал на стол кучку яростно засверкавших от света ламп красивейших бриллиантов. – Двадцать восемь штук, – объяснил граф. – С тем, который Антон Иванович нашел ранее, – двадцать девять. Не правда ли, господа, изумительные камни! Аркадий Арсеньевич! – Граф торжественно поклонился. – С удовольствием представляю вам наследие таинственного графа Калиостро!
У представителя казначейства и члена археологической комиссии хищно и не хуже бриллиантов засверкали глаза, оживившие их абсолютно постные до этого момента физиономии… Граф мельком взглянул на них.
– Я думаю, нам с вами, господа, еще предстоит обсудить права собственности на все это, но для сохранности прошу…
Сверкающее волшебство с огорчением скрылось в мешочке, который граф опять же с поклоном передал Аркадию Арсеньевичу.
Все, включая следователя, стали как-то рассеянно озираться, потом вопросительно посмотрели на Наташу, графа и Василия. Общий вопрос выразил Николай Никитич:
– А что же доктор, его уже арестовали?
Граф устало потер лоб и произнес:
– Семен Николаевич Никольский, господа, не выдержал самим собой придуманную жизнь, он сошел с ума и сейчас содержится в уездной лечебнице… На этом все, господа! Возможно, где-то что-то в нашем объяснении могло быть нами немного художественно описано, это для того, чтобы картина стала яснее. Но все основные факты соответствуют действительности, и ежели вам, Аркадий Арсеньевич, недостаточно тех доказательств, которые мы уже вам представили, то остальные необходимые сможете найти сами, теперь это сделать будет очень просто…
Однако его последние слова почти никто не услышал в шуме принявшегося обсуждать страшную новость о судьбе доктора общества. Однако, когда Наташа встала с кресла, все замолчали, с некоторым даже страхом глядя на девушку, думая, что еще?
– Я просто хотела сказать… – поежилась от таких взглядов Наташа. – Вы знаете, наверное, Семену Николаевичу на самом деле не повезло, если так можно выразиться, один, первый раз… В его подчинении оказался очень смышленый студент. Если бы не он, возможно, Феофану Ивановну спокойно бы похоронили, как скончавшуюся от удара, и все пошло бы по совершенно другому пути развития… А потом уже присоединилось и все остальное: он решил рискнуть, обвиняя Антона Ивановича в краже пузырька с цианистым калием, не обратил внимания на то, что в комнате Антона Ивановича может храниться одежда, в которую тот переодевался… Но в конечном счете, я думаю, что самая большая и непредусмотренная им неудача оказалась в том, что, при потрясающей изворотливости и хитрости ума, у него оказалась такая нестойкая душа… Нестойкая к самой главной заповеди, которую он преступил, покусившись на человеческие жизни. Нестойкая к соблазну и искушению богатством и нестойкая, в конечном счете, и к способности вынести собственные эти душевные изъяны…
* * *
Расходились молча. Но не так, как в прошлый раз. Молчание было от того, что слишком переполненные эмоциями и переживаниями души не находили в себе сил излиться в словах и несли тела своих хозяев тихо и потрясенно.
И только журналист Жмурецкий пел тихую счастливую песню, сидя на скамеечке в Феофанином саду.
Глава последняя
Когда все успокоилось…
Пару недель странное это дело продолжало будоражить округу. Только и разговоров было, что про бриллианты да сумасшествие доктора. Задним числом некоторые уверяли, что были у них кое-какие подозрения. Другие просто силились понять, ну как их внимательный умный сосед мог оказаться преступником, мало того – убийцей! Были и такие, которые сами себе задавали вопрос, а пошли бы они на преступление ради сокровищ? И было из них пару человек, которые честно сами себе отвечали, что твердое «нет» сказать не могут.
Следователь, следуя Наташиным и графа Орлова объяснениям, обнаружил массу дополнительных деталей, подтверждающих их расследование. Тайный советник, особливо уязвленный, что не он разгадал все происшедшее, всецело Аркадию Арсеньевичу помогал, и даже вспомнил, что Никольский как-то в разговоре с ним упомянул, что бывал в Бельском уезде Смоленской губернии – там, где проживал Антон Иванович.
Никольский, по сообщениям городского врача, покамест в себя не приходил. Плакать перестал, молчал, худел и только как-то очень непонимающе вглядывался во все окружающее. Особенное недоумение, по наблюдениям, у него вызывали люди.
Спустя несколько дней после знаменательного разъяснения, граф, на этот раз взаправду, собрался уезжать. Причем не на неделю, а подольше – хлопот в связи с переездом Красковых в Москву предстояло множество, к тому же нужно было провести переговоры с отечеством насчет найденных бриллиантов. Порешили на том, что граф уедет первым, а за ним через несколько недель в столицу отправятся и князь с Натальей. Свадьбу назначили на первый день весны. А там уже Орлову и новое назначение должно было подоспеть.
За день перед Сашиным отъездом Наташа проснулась, потянулась, пошевелила пальчиками и, посмотрев в окно, улыбнулась. Небо сияло пронзительно чистым светом. Солнце теплое, даже почти жаркое, протянуло луч к Наташиному лицу и мгновенно разрумянило его. Ветерок сквозь открытое окно нес запах почти ушедшего уже лета, возрождая его. Хотелось немедленно выйти из дома и гулять, гулять…
Что Наташа и сделала. Выпила наскоро стакан молока с ватрушкой и пошла в сад, потихоньку загадав про себя, чтобы вот сейчас, прямо сейчас приехал граф. И, видимо, день был действительно волшебным, потому что не успела Наташа сделать и десяти шагов, как увидела Сашину фигуру, спешащую по дорожкам навстречу. Она не удержалась и почти побежала к нему, прижалась щекой к чуть влажному Сашиному пальто и замерла, закрыв глаза.
– Наташенька, я за вами, – прошептал Орлов, легонько целуя свое маленькое доверчивое счастье в висок. – Погода чудесная. Будем гулять сегодня и больше ни о чем не думать. Идемте!
Граф взял ее за руку и повел из сада, тропинкой мимо пруда к лесу… Скоро они вышли на чудесную сухую полянку, где еще оставалась зеленая трава и росли красивые старые деревья. Солнце перескакивало с дерева на дерево, бросалось лучиками под ноги, пускало зайчики в глаза. И было все это так радостно, что Наташа даже вздохнула:
– Вот если бы всегда так! Чтобы в голове не было ни одной мысли, чтобы на душе было так легко-легко, как будто я облачко, освещенное солнцем. Ведь это вот и есть, наверное, счастье! – И она закружилась вокруг себя, раскинув руки и подняв к небу голову. Подол ее платья взметал разноцветные листья, ветер вихрился-вился вокруг… Саша смотрел, как она кружится, и смеялся… А она все кружилась и кружилась, и, когда мир вокруг перестал быть различимым, Наташа остановилась, закрыв глаза, на ощупь сделала несколько шагов и спиной прислонилась к дереву. Через секунду почувствовала, как ее обнимают нежные Сашины руки.
– Вы как в том стишке, Наташенька, помните?
…Но те, что к дубу обротясь
И будто б вовсе не смеясь,
Свой стан ко древу прислонили,
Счастливей будут и мужей
Себе найдут куда быстрей…
– В каком стишке, Саша? – Все перед закрытыми Наташиными глазами еще кружилось и мелькало или это кружение случилось от Сашиных объятий?
– На картине с пастушками: тоже дуб, и пастушка там стояла, об него облокотившись, помните?
