И Артемий Иванович, предоставив поляку нести за собою свой чемодан, повелительным жестом отодвинул в сторону разряженного швейцара в синей ливрее и вошел в фойе.
Процедура поселения, к удивлению поляка, не вызвала никаких трудностей. Метрдотель с великой почтительностью принял от Артемия Ивановича рекомендательное письмо махараджи и по его знаку портье сразу же выдал ключ. Мальчик в кепке и куртке с позументами забрал у Фаберовского чемодан и повел Артемия Ивановича в его номер.
– Скажите, как мне записать этого джентльмена и куда послать за багажом? – спросил метрдотель у поляка, решив, что тот принадлежит к свите только что прибывшего сиятельного лица.
– Принц Гурин, – рассеянно ответил ошарашенный Фаберовский. – Насколько я понимаю, претендент на некоторые регалии британской короны. Багаж привезет потом его свита, потому что на его личном пароходе, доставляющем вещи, возник бунт при прохождении через Канал и королевский военно-морской флот пока подавляет сие неслыханное выступление. Кстати, я надеюсь, у вас при отеле есть место, где можно будет разместить вьючных верблюдов? И прошу вас обратить внимание, что по утрам перед ленчем принцу необходимо подавать слегка подогретую клизму с уксусом и прованским маслом.
Он догнал Артемия Ивановича с мальчиком и на лифте они поднялись на третий этаж – номера всех нижних этажей были постоянно заняты всякой высокородной сволочью.
Пока несколько миловидных горничных в форменных платьях и белоснежных фартуках демонстрировали гостю его апартаменты, состоявшие из обширной гостиной, ванной комнаты, кабинета и двух спален, Фаберовский скромно топтался в коридоре, не зная, то ли сразу убежать, то ли дать волю любопытству и подождать, чем это представление кончится. Любопытство пересилило.
В результате всех этих поселений они опоздали к завтраку на целых полчаса. Ожидавший их роскошный стол был накрыт в номере этажом выше и его хозяин уже нетерпеливо выглядывал из двери в коридор, когда они наконец добрались до цели.
– Знакомьтесь: доктор Тамулти, принц… тьфу, матка Боска, мистер Гурин, – представил хозяина и Артемия Ивановича друг другу поляк.
Доктор Тамулти, высокий пожилой ирландец с пышными вьющимися жесткими черными усами, вощеными на концах, пригласил их садиться за стол.
Когда-то Тамулти был на Бродвее знаменитым наездником. В те времена он неизменно носил двубортный, застегнутый доверху гороховый жакет, светлые панталоны, роскошный галстук, тканые гетры на своих английских ботинках с коробочным носком, кепку с золотым шнуром на прямом козырьке, и кричащие драгоценности.
– И я такие же хочу! – заявил поляку пораженный сверканием бриллиантов размером с грецкий орех Артемий Иванович.
– Вы, мистер Фейберовский, обещали, что вместе с этим джентльменом приедут два представителя Ирландского республиканского братства, с которыми я буду иметь дело. Они тоже задерживаются?
– А! Так ведь… Да! Да! – решительно сказал Артемий Иванович.
– Простите?
– Здесь находится махараджа Гурин? – осведомился постучавший в дверь метрдотель. За его спиной стояли гостиничные мальчики и столик на колесах, на котором торжественно возвышалось несколько русских водочных бутылок и серебряное ведерко для шампанского, доверху наполненное икрой.
– Так что ирландцы? – продолжал допытываться Тамулти.
– Это не должно вас беспокоить, мы это обсуждать не будем, – сказал поляк.
Артемий Иванович раскрыл рот, чтобы вставить свое веское слово, но Фаберовский наступил ему на ногу.
Это был ужасный удар: ирландцы представляли из себя ни что иное, как ключ к деньгам Тамулти. Теперь Рачковский был зол на Артемия Ивановича, а Фаберовский зол вдвойне, так как все они рассчитывали устраивать динамитную мастерскую на эти деньги.
После обеда оба были навеселе и поэтому из осторожности поляк подозвал двумя сигналами особого извозчичьего свистка четырехколесный кэб-брум, прозванный за характерный при езде звук «ворчуном». Пока они препирались с Артемием Ивановичем, кто первым должен залезать в кэб: принц или его прислуга, подъехала наемная карета, запряженная четверкой серых лошадей, и из нее вышла пожилая дама, казавшаяся рядом с низкорослым лакеем настоящей гренадершей.
– Добрый день, господин Фаберовский, – по-русски обратилась она к поляку. – Вы, случайно, не ко мне?
– Нет, мадам, я везу его высочество в банк.
– Это кто? – спросил Артемий Иванович, непроизвольно проверяя, застегнуты ли у него штаны.
– Это мадам Новикова, Ольга Алексеевна, самая знаменитая в Англии русская женщина, – пояснил Фаберовский.
– Тогда что же ты ей про меня, нехристь, несешь! – внезапно взбеленился Владимиров. – Какое я тебе высочество! Она же по всему свету растрезвонит! И мне от начальства влетит. Пускай я буду высочеством только для англичан. Ну, еще ты можешь звать меня высочеством.
Мадам Новикова действительно была знаменитой в Лондоне особой. Ее брат, Киреев, известный славянофил, погиб в первом же бою русских добровольцев в Сербии в 1876 году, и она, полагая виновными в балканской бойне англичан, решила посвятить всю свою жизнь, чтобы заставить их другими глазами смотреть на русских. Ее муж не представлял из себя ничего особенного, занимал должность попечителя Санкт-Петербургского учебного округа и все свое время посвящал кошмарным переводам из Данте, поэтому мадам Новикова проводила большую часть года в Англии, где сумела обратить в истового царефила и русофила самого премьер-министра Гладстона. Она была постоянным сотрудником «Пэлл Мэлл Газетт», где то и дело появлялись ее статьи на русские темы. Именно она представила в свое время Фаберовского редактору Уильяму Стиду, познакомившись с поляком в Париже в кружке Жульетты Адан.
Поляк стал писать для нее статьи по польскому вопросу и даже сочинил как-то за ночь, войдя в раж, программный секретный документ о Великом Царстве Польском от Берлина до Владивостока, якобы доставленный ему исполнительным комитетом некой тайной патриотической ложи «Полония», каковой документ продал Новиковой за сто фунтов.
– Да что ты с ней языком зацепился, – дернул поляка за рукав Артемий Иванович. – Ты бы лучше у ней деньжат для меня одолжил.
– Это еще зачем? – удивился поляк.
– Коли ты выставил меня пред всеми в неудобном положении индийского принца, мне нужен ларец с сокровищами. У каждого индийского принца есть ларец с сокровищами. Мне надо прикупить немного сокровищ. Ну, одолжи же!
– Нет, нет, – заторопился поляк, заметив на губах у Новиковой изумленную усмешку. – Мы едем в банк. До свидания, мадам Новикова.
– На казенные деньги сокровища покупать – грех! – уперся было Владимиров, но Фаберовский силой втолкнул его в экипаж и они уехали.
Отделение общества Лионского кредита, через которое им должны были перевести русскую долю в оплате операции, находилось в Сити на Ломбард-стрит. Пока они ехали, Артемий Иванович протрезвел, но тут явилась очередная неприятность: у Владимирова от алчности стали, как у горького пьяницы, трястись руки. К нему редко попадали большие деньги. Те три тысячи франков, которые были пожалованы агенту Гурину еще два года назад за разгром народовольческой типографии, Рачковский предусмотрительно отдавать Владимирову не стал. Часть денег была потрачена Петром Ивановичем на наградной перстень с выгравированной на камне надписью «За полезное 1886 года», который Владимиров был вынужден теперь постоянно носить и цепляться им за подкладку кармана, вынимая портсигар, а остальное Рачковский временами выдавал ему по частям. В течении этих двух лет Гурин то и дело посылал Петру Ивановичу жалостливые письма и бил челом, всякий раз получая по почте чек на небольшие суммы, и оттого все время чувствовал себя казанским сиротою. Теперь во всей Европе оставалось только одно место, где Артемий Иванович мог еще проявить себя в качестве секретного сотрудника – Лондон, и здесь Владимиров напоследок решил с лихвой возместить свою прежнюю ущербность.
Фаберовскому пришлось даже отхлестать его по лицу перчатками, чтобы Артемий Иванович вернулся во вменяемое состоянии и смог держать в руках вставку с пером.
Пачка десятифунтовых кредитных билетов, перехваченных резинкой, и пять столбиков золотых соверенов сверху выплыли из кассового окошка наподобие пятитрубного парохода. Фаберовский протянул к деньгам руку, но Артемий Иванович опередил его и прихлопнул пароход сверху своей ладошкой.
– Деньги казенные, русские. И не должны прилипать к чужим рукам. Можешь своей долей распоряжаться, английской.
Владимиров сгреб деньги себе в карман и гордо покинул банк.
Но Фаберовского это не устраивало. Краткое знакомство с русским эмиссаром ясно показало ему, что если он не предпримет экстренных мер по изъятию денег, через несколько дней они могут бесследно раствориться и ему придется проводить организацию только на деньги Монро, а их только-только хватит на дело. Ирландских же денег, судя по утреннему разговору с Тамулти, тоже ожидать не приходится. Поэтому он принял решение завезти Артемия Ивановича на Стрэнд, где у него находилась сыскная контора, и там попытаться выманить полученные ими только что деньги.
