– А вы знаете, что мы уже в свободной стране?
– Какой еще стране?
– Англии. А здесь нас, социалистов, таким как вы, не выдают.
– А каким выдают? – в полнейшем недоумении спросил Артемий Иванович.
– Долой самодержавие! – дрожащим голосом сказал мсье, встал и сделал шаг к двери, но перед самым его носом она была закрыта кондуктором, и поезд тронулся.
Артемий Иванович почувствовал, что у него похолодело все, даже уши. «Боже милостивый! – подумал он. – Так он из революционеров! И у него групповая фотография всей нашей коммуны «Трудовая лягушка» на празднике головастиков! Ну конечно, он послан, чтобы отомстить за Женеву!»
Владимиров стал искать пути ко спасению. Можно было попытаться выпрыгнуть в окно, но за окном стремительно мелькали телеграфные столбы. Поезд шел так быстро, как Артемию Ивановичу не приходилось ездить даже во Франции. Краем глаза он заметил, что социалист тоже смотрит на окно.
«Наверное, он хочет сбросить меня с поезда, – решил Артемий Иванович. – Но у него ничего не выйдет, в окно я не пролезу. Я толстопузый. Нешто в дверь? Но это то же самое. Разве с другой стороны…»
Но с другой стороны столбы мелькали с тою же скоростью.
«У меня в саквояже есть крепкий галстук. А если броситься на этого субъекта и задушить его? Нет, вон он какой вертлявый. И вдруг у него нож? Или револьвер? Уж лучше повеситься, говорят, это не больно».
Он поднял глаза на электрическую лампочку, тихо жужжавшую под потолком, и одновременно с ним социалист тоже задрал голову вверх, слегка приподняв ее на длинной шее над укрывавшей его папкой.
Артемий Иванович безвольно закатил глаза и впал в спасительное забытье. В таком состоянии он проделал весь оставшийся путь и даже не заметил, как поезд расформировали, к вагонам, идущим на вокзал Чаринг-Кросс, присоединили паровоз и он поволок их через мост на левый берег Темзы. Он очнулся, когда поезд был уже над серединой реки, и взглянул в окно. Нескончаемые баржи, стоявшие у пристаней, паровые катера, снующие по блестящей в свете тысяч фонарей воде – все это было способно удивить даже Владимирова, побывавшего не только в Петербурге, но и в других столицах Европы. Вид, внезапно открывшийся с моста на реку, так поразил Артемия Ивановича, что он забыл про социалиста, опустил окно и высунулся по пояс.
Поезд втянулся под залитый электрическим светом шатер вокзала. Воспользовавшись тем, что Артемий Иванович отвлекся, социалист тихо приоткрыл противоположную дверь купе и выскользнул наружу. Раздался глухой удар и сдавленный крик. Состав, скрежеща, остановился, а Артемий Иванович все так же продолжал таращить глаза, торча в окне. Он не видел, что произошло с социалистом, поэтому имел все основания считать, что тот специально зажал его окном в этой проклятой двери, которую ему придется носить на себе теперь уже до самой смерти, или пока он не похудеет. Кондуктор шел вдоль вагона, собирая билеты. Дойдя до купе с Владимировым и подождав некоторое время, он все же решился открыть дверь в надежде, что джентльмен, торчавший из окна, останется внутри. К изумлению кондуктора, Артемий Иванович открылся вместе с дверью, так и не покинув окна, а вместо его лица перед кондуктором возникла обтянутая застиранными штанами задница. Артемий Иванович отчаянно сучил ножками в воздухе. При помощи кондуктора и сочувствовавшей публики он был освобожден и установлен на землю. Таможенные чиновники проверили в купе багаж и разнородная толпа мужчин и женщин устремилась к зданию вокзала, торопливо суя носильщикам багажные квитанции. Казалось, тот же могучий инстинкт, который заставляет жителей джунглей мчаться прочь от пожара равно льву и суслику, гнал их – будь то пассажир третьего класса или первого – в одном направлении: к вокзальному ватерклозету. Отдав билеты кондуктору, Артемий Иванович сердито растолкал зевак и побежал по дебаркадеру, размахивая саквояжами, пока не выскочил на привокзальную площадь.
И тут он вспомнил об ирландцах. Растерянно оглядевшись, он обнаружил, что тех и след простыл – они потерялись еще в Дувре. «Что же я скажу поляку? – в панике подумал Владимиров. – И Рачковскому?»
И он бросился обратно в надежде поправить дело. Почти час он бегал по вокзалу с одного дебаркадера на другой, мешал пассажирам и беспрерывно причитал, пока его, наконец, не остановил полицейский, уже давно заприметивший этого странного иностранца.
Оказалось, что Артемий Иванович не может ни слова понять из учтивой речи констебля. Он вдруг понял, что не только проклятые ирландцы куда-то задевались, так еще и поляк не встретил его. Крупные слезы покатились по его щекам.
Констебль жестом предложил ему следовать за ним. Они вышли на шумную привокзальную площадь, забитую всевозможными омнибусами и экипажами самых странных форм и цветов. Здесь полицейский вдруг нырнул в небольшой магазинчик, где хозяин, после недолгого совещания с этим представителем власти обратился к Артемию Ивановичу на довольно сносном французском языке:
– Не есть ли мсье тот самый мсье, который потерялся на вокзале Виктория и которого разыскивает некий джентльмен, называющий себя Фаберовский?
– Да-да, – трагически подтвердил Артемий Иванович, для убедительности постучав кулаком в гулкое брюхо, и всхлипнул. – Я потерялся.
– Успокойтесь, мсье, – сказал лавочник, – вы уже нашлись. Сейчас констебль посадит вас на площади на омнибус, идущий на вокзал Виктория, а там вас встретят.
И его встретили.
– Пан уехал до иного вокзалу? – зло спросил Фаберовский, пребольно ткнув Артемию Ивановичу в грудь рукоятью своей тяжелой трости. – Ирландцы с вами?
«Вот оно, началось…» – подумал Артемий Иванович.
– А я их отпустил, – сказал он. – Я подумал: зачем они нам?
– Как говорил ксендз Жмудовский у нас в Спале, – поляк постучал перстом себе в лоб, – если человек мертв – то до Страшного суда, а если глуп – то это навечно.
Высокий двухколесный хэнсомский кэб подъехал к подъезду шикарного четырехэтажного здания на Брук-стрит и остановился.
– Нет, я не вылезу, – раздался изнутри дрожащий голос Артемия Ивановича.
Фаберовский откинул кожаную полость, распахнул створки и соскочил на землю.
– Ну же, пан Артемий! – встав одной ногой на подножку, поляк дотянулся до полы пиджака Артемия Ивановича и попытался вытянуть его наружу, но бравый лягушковод и разрушитель швейцарской эмиграции вцепился пальцами в край сиденья и стал отчаянно лягаться.
Мало того, что Артемий Иванович и так был до смерти напуган появлением социалиста с его групповым портретом, исчезновением ирландцев и неотвратимым гневом Рачковского, так еще поляк, как только они отъехали от вокзала, начал пугать его опасностью езды на этом шатком двухколесном чудовище с кучером где-то на макушке. Начав с собственного первого опыта поездок на кэбе еще десять лет назад, он только что закончил свои страшные россказни леденящей душу историей, как однажды бывший министр внутренних дел Чемберлен, еще в бытность свою на посту, едва не убился в Вестминстере на таком кэбе, когда неопытная лошадь неожиданно прянула назад. Артемий Иванович представил себе лужу крови у задних ног кобылы, осиротевший котелок и в нем свои мозги, еще теплые и шевелящие извилинами, поэтому приглашение поляка отцепится от жесткого сиденья было равносильно для него приглашению на эшафот.
– Если пан Артемий не желает выходить, – сказал Фаберовский, бросив бесплодные попытки вытащить его, – то это его дело, но нас уже ждут к завтраку и я не намерен лишаться его из-за панской придури.
– Господи, пронеси! – Артемий Иванович перекрестился и на трясущихся ногах сделал нетвердый шаг к Фаберовскому. Затем, не рискуя больше производить самостоятельные телодвижения, с тяжелым вздохом выпал в объятия поляка. Но едва почувствовав под ногами твердую почву, Артемий Иванович преобразился.
– Да что вы, в самом деле, лезете ко мне со своими объятиями! – оттолкнул он Фаберовского. – Я вам не князь Мещерский какой-нибудь! Где тут завтрак?
– Здесь, в отеле.
– А что за гостиница?
– «Кларидж-отель».
– Какая удача. Я как раз собирался здесь поселиться.
– Этот отель не предназначен для таких, как пан Артемий. Здесь живут дипломаты, принцы и иностранные лица королевских и высокородных кровей. Пана Артемия жить сюда не пустят.
– Меня пустят! – безапелляционно заявил Артемий Иванович и, вытащив из-за пазухи письмо с какой-то прикрепленной к нему визитной карточкой, потряс ею перед носом Фаберовского.
– Что это?
– В этой гостинце проживал когда-то один мой друг, последний владелец алмаза Кох-и-нур махараджа Далип Сингх. Он пообещал, когда вернется на престол, подарить этот алмаз мне. Так что они не посмеют меня отсюда сразу выгнать!
И Артемий Иванович, предоставив поляку нести за собою свой чемодан, повелительным жестом отодвинул в сторону разряженного швейцара в синей ливрее и вошел в фойе.
