Оливер, нарушая все свои правила, поднялся и взял свою подзащитную за плечи, чтобы успокоить.
– Конечно. И теперь вы должны довести дело до конца, – сказал юрист твердо. – Если правда не будет произнесена вслух, все продолжится. Дед и еще какой-то мужчина будут делать то же, что проделывал его отец. – Непроизвольно пальцы Рэтбоуна стали жесткими. – Кажется, мы уже догадались, кто третий. И, поверьте, у него не меньше возможностей в этом смысле, чем у самого генерала, – в его распоряжении и день, и ночь.
Александра всхлипнула, едва сдерживая слезы. Адвокат наклонился, коснувшись лбом ее головы. Ее волосы пахли дешевым тюремным мылом.
– Таддеуша растлили в детстве, – безжалостно продолжал он. – Его сестра это знала. Она видела это собственными глазами. Теперь она заметила те же признаки в глазах Валентайна Фэрнивела. Потому-то она и была так потрясена в тот вечер. Она согласна присягнуть.
Миссис Карлайон не ответила, но внезапно перестала всхлипывать и села прямо.
– Мисс Бушан тоже знала о Таддеуше и о его отце. Теперь она знает и о Кассиане, – добавил Оливер.
Не отрывая ладоней от лица, узница прерывисто вздохнула.
– Мисс Бушан не будет свидетельствовать. – Она шмыгнула носом. – Не посмеет. Ее просто уволят – выбросят на улицу. Она все будет отрицать.
Адвокат устало улыбнулся:
– Не беспокойтесь об этом. Я никогда не задаю вопросов, если заранее не знаю ответ. Ложь немедленно выплывет наружу.
– Она погубит себя.
– Решать ей, а не вам.
– Но вы не посмеете! – запротестовала Александра, отняв наконец ладони от лица. – Она же умрет с голоду!
– А что случится с Кассианом? И с вами?
Женщина не ответила.
– Кассиан вырастет и повторит путь своего отца, – безжалостно продолжал Рэтбоун, так как это было единственное, что могло перевесить в ее глазах судьбу мисс Бушан. – И вы это допустите? Стыд и грех – все повторится, и другая женщина, подобно вам, будет страдать при мысли о том, что делают с ее ребенком.
– Я не могу с вами бороться, – прошептала миссис Карлайон.
– От вас этого не требуется, – отозвался Оливер. – Ваше дело – сидеть на скамье подсудимых и вспоминать не только свою вину, но и свою любовь к сыну, а главное – помнить, почему вы это сделали. А объяснять присяжным ваши мотивы предоставьте мне.
– Делайте, что считаете нужным, мистер Рэтбоун. Кажется, я уже не способна мыслить здраво.
– Этого от вас тоже не требуется. – Адвокат встал, чувствуя себя вконец измотанным. Был понедельник, 29 июня. Суд возобновлял работу.
Первым свидетелем защиты выступала Эдит Собелл. Ловат-Смит сидел, небрежно закинув ногу на ногу и склонив голову набок, с видом человека, приготовившегося к забавному зрелищу. Процесс был фактически выигран, и, оглядывая зал суда, обвинитель мог убедиться, что и остальные в этом не сомневаются. Время от времени люди бросали взгляд то на Александру, то на семейство Карлайон в переднем ряду: женщины – в трауре, лицо Фелиции еще и скрыто вуалью, Рэндольф – молчалив и исполнен скорби.
Эдит взошла на возвышение. Она дважды запнулась, принимая присягу. Молодая женщина явно нервничала и чувствовала себя неловко. Однако держалась она прямо, словно горе, поразившее ее семейство, не легло на ее плечи тяжким грузом.
– Миссис Собелл, – вежливо начал Рэтбоун. – Вы – сестра убитого и невестка обвиняемой?
– Да.
– Вы хорошо знали вашего брата?
– Не очень. Он был намного старше меня и ушел в армию, когда я была еще ребенком. Но, конечно, когда он вернулся после службы за границей, я узнала его получше. Он жил недалеко от Карлайон-хаус, где я поселилась после смерти мужа.
– Не могли бы вы обрисовать нам личность вашего брата? Каким он вам запомнился?
Обвинитель заерзал в кресле. Толпа утратила интерес к происходящему. Но кое-кто все еще надеялся на внезапный поворот – как-никак эта свидетельница была вызвана защитой.
Уилберфорс встал:
– Милорд, мне кажется это лишним. Мы уже достаточно осветили личность покойного. Это был честный, трудолюбивый человек, герой с незапятнанной репутацией, верный жене, а в делах расчетливый, но не скупой. Единственный его недостаток заключался в том, что, будучи несколько чопорным, он не мог забавлять жену в той степени, в какой ей этого хотелось бы. – Обвинитель криво усмехнулся – так, чтобы это могли видеть присяжные. – Хотя в этом все мы подчас грешны!
– Не сомневаюсь, – ядовито заметил Оливер. – И если миссис Собелл согласна с вашей оценкой, будет лучше, если она не станет повторять ничего из вами перечисленного.
– Я согласна, – сказала Эдит, поглядев сначала на Рэтбоуна, а затем на Ловат-Смита. – Еще он много времени посвящал своему сыну Кассиану. Он казался мне прекрасным и любящим отцом.
– Он казался вам прекрасным и любящим отцом, – повторил защитник. – И однако, миссис Собелл, когда вы узнали обо всей этой трагедии, о смерти брата, об аресте вашей невестки – что вы сделали?
– Милорд, это несущественно! – запротестовал Уилберфорс. – Я понимаю, что мой ученый друг в отчаянном положении, и тем не менее!
Судья взглянул на адвоката:
– Мистер Рэтбоун, я согласен проявить некоторую снисходительность, чтобы дать вам возможность защищать обвиняемую наилучшим, по вашему мнению, образом, но предупреждаю: тянуть время я вам не позволю.
Оливер снова повернулся к Эдит:
– Итак, миссис Собелл?
– Я… – Молодая женщина сглотнула, а затем вздернула подбородок, стараясь не смотреть на родителей, которые, выполнив свои свидетельские обязанности, теперь по праву восседали среди зрителей на галерее. На секунду взгляд ее задержался на скамье подсудимых. Затем она продолжила: – Я встретилась со своей подругой мисс Эстер Лэттерли и попросила ее найти хорошего адвоката для защиты Александры… миссис Карлайон.
– В самом деле? – Защитник поднял брови, хотя знал, что в искренность его изумления никто в суде не поверит. – Почему? Ее же обвинили в убийстве вашего брата, этого идеального человека!
– Сначала… Сначала я не верила, что она это сделала. – Голос свидетельницы дрогнул, но она тут же взяла себя в руки. – Потом, когда стало ясно, что это все-таки Александра… совершила… я подумала, что тут должна быть совсем другая причина. Не та, в которой она призналась.
Ловат-Смит снова встал:
– Милорд, я надеюсь, что мистер Рэтбоун не собирается выяснять, к каким умозаключениям пришла свидетельница. Ее вера в невинность невестки весьма трогательна, но доказывает лишь доброту ее души и, прошу прощения, некоторую слабохарактерность.
– Мой ученый друг сам поторопился сейчас с умозаключениями, что, боюсь, говорит о некоторой его горячности, – ответил Оливер с легкой улыбкой. – Я не собирался вынуждать свидетельницу делать умозаключения; я всего лишь хотел обратить внимание суда на то, что она сделала и почему.
– Продолжайте, мистер Рэтбоун, – распорядился судья.
– Благодарю вас, милорд. Миссис Собелл, много ли времени вы проводили с вашим племянником Кассианом Карлайоном после смерти его отца?
– Да, конечно. Он живет теперь в нашем доме.
– Как он воспринял смерть отца?
– Несущественно! – снова вмешался Уилберфорс. – Как может детское горе свидетельствовать о том, невинна обвиняемая или виновна? Мы не вправе прощать лишь на том основании, что в случае смерти обвиняемой ребенок останется сразу без обоих родителей. Нам всем его жалко, но…
– Оставьте вашу жалость при себе, мистер Ловат-Смит, – раздраженно прервал его адвокат, – и дайте мне, наконец, возможность попытаться установить истину!
– Мистер Рэтбоун, – строго заметил судья. – Мы понимаем ваши чувства, но я прошу вас выбирать выражения. Мистер Ловат-Смит, а вас я попросил бы не перебивать столь часто, иначе мы до Михайлова дня не управимся с этим делом.
Обвинитель широко улыбнулся и сел.
Оливер отвесил поклон и снова обернулся к Эдит:
– Думаю, вы можете продолжать, миссис Собелл. Будьте добры. Так что вы скажете насчет поведения Кассиана?
Свидетельница сосредоточенно сдвинула брови.
– Меня оно ставило в тупик, – взвешивая каждое слово, выговорила она. – Он горевал по отцу, но как-то… по-взрослому. Он не плакал, казался спокойным, даже умиротворенным.
Уилберфорс поднялся, но судья знаком приказал ему сесть на место. Адвокат повернулся к Эдит, но судья сделал знак и ему.
– Миссис Собелл, будьте добры, объясните нам это странное слово – «умиротворенный», – попросил он. – И попытайтесь избежать при этом собственных умозаключений. Что ваш племянник говорил, что делал? Вы меня понимаете?
– Да, милорд. Прошу прощения. – Пальцы Эдит, выдавая ее нервозность, вцепились в перила. – Я несколько раз случайно видела, как Кассиан сидит и молча улыбается. Я спрашивала его, не страшно ли ему быть одному, но он отвечал, что любит одиночество. Иногда он уходил к моему отцу… своему дедушке…
