Москва встретила её холодно. После маленького, по-домашнему уютного Ногинска, Москва казалась ей одним огромным вокзалом, в котором все люди были приезжие, и никому ни до кого не было дела. В институте иностранных языков документы у неё приняли, но сразу предупредили, что мест в общежитии нет, конкурс большой, и вообще шансов у неё мало.
– Впрочем, если Вы будете умненькой и покладистой… – намекнул ей член приёмной комиссии с ранней лысиной и маслянистым взглядом.
– Не знаю, как у меня, а у Вас точно нет никаких шансов! – перебила она сластолюбца. – Впрочем, если Вы будете умненьким и покладистым, я не буду сообщать о нашем разговоре в деканат, – передразнила она члена комиссии.
Такой приём ожесточил Розу, и она дала себе слово, что покорит этот элитный ВУЗ.
Перед решающим экзаменом она позвонила домой. Трубку взяла мать.
– Мама, мамочка! Я боюсь! Мама, я не сдам, я точно провалюсь! – залепетала она, на мгновенье превратившись из красивой, уверенной в себе девушки в маленькую девочку с ободранными коленками.
– В котором часу у тебя экзамен? – неожиданно спросила Фатима.
– В девять начало, но я зайду в аудиторию около десяти часов.
– Когда войдёшь, посмотри членам комиссии в глаза, и после того, как почувствуешь, тихонько скажи: «Вы в моей власти»!
– Мама, я не поняла тебя! – всхлипнула девушка. – Что это за колдовские «примочки», и что я должна почувствовать?
– Когда почувствуешь, сама поймёшь! Роза, доверься мне и сделай так, как я тебе говорю. Важно, чтобы ты вошла на экзамен до десяти часов.
– Почему?
– Потому, что я так долго не смогу находиться в напряжении. – сказала Фатима и повесила трубку. Роза недоуменно послушала короткие гудки в трубке, вздохнула, утёрла слезинку и решила последовать совету матери.
– Хуже не будет! – сказала она вслух и отправилась спать.
Утром Роза постаралась настроиться на победу, но у неё получалось плохо. В расстроенных чувствах она пришла в институт, и молча стала возле дверей аудитории. Когда подошла её очередь, на часах было без четверти десять. Войдя в аудиторию, она вспомнила, что у неё на лице нет ни грамма косметики, и окончательно смутилась. Однако девушка взяла себя в руки, отчаянно тряхнула чёрной копной волос, и с вызовом поочерёдно посмотрела, в глаза членам экзаменационной комиссии. В это момент она почувствовала внутри себя сильный толчок, в глазах у неё потемнело, она покачнулась и на мгновенье потеряла ориентацию. Впрочем, через мгновенье пришла в себя, и, странное дело – больше не чувствовала себя неуверенным абитуриентом, пришедшим сдавать трудный экзамен.
– Вы в моей власти! – тихо произнесла она и улыбнулась. Если бы в этот момент Роза увидала себя со стороны, то очень бы удивилась: перед комиссией стояла раскрепощённая молодая красавица, на лице которой играла высокомерная усмешка.
– Может быть, начнём, господа? – обратилась она к комиссии по-английски.
– Вам весело? – строгим голосом спросила на английском чопорная пожилая дама. – Может, Вы расскажите членам комиссии, в чём причина вашего хорошего настроения.
– О, да! – снова улыбнулась Роза. – Я давно мечтала пообщаться с людьми своего уровня. Предложите брать билет, или поболтаем, как добрые соседи?
По аудитории прокатился ропот: со стороны абитуриента такое поведение было неслыханной дерзостью. Роза сама не знала, что с ней происходит: стеснительность и робость куда-то исчезли, английский вдруг стал для неё родным языком, и, самое удивительное, она чувствовала внутренний настрой каждого члена комиссии.
«Сейчас меня выгонят», – так же по-английски подумала Роза, заметив, как лицо председателя комиссии наливается кровью.
– Если леди настаивает, я готов поддержать нашу милую беседу! – неожиданно прозвучал мужской голос. Это был экзаменатор, который не сидел за общим столом, а наблюдал за абитуриентами со стороны, скромно пристроившись на стуле в глубине аудитории.
Роза взглянула на него и невольно облизнула губы.
«Хорош! Определённо хорош!» – сказал её внутренний голос, и она вновь провела языком по верхней губе. Дальнейшая сдача экзамена протекала в форме диалога между абитуриенткой Розой Ситкевич и преподавателем Никитой Князевым.
Князев был необычным преподавателем: чем он занимался до преподавательской деятельности, никому неизвестно, но в один прекрасный день из министерства пришёл приказ и Никита Александрович был назначен на должность преподавателя английского языка, коим он владел в совершенстве. Впрочем, с таким же успехом он мог преподавать ещё испанский и португальский.
Князев носил импортные костюмы, курил исключительно «Мальборо» и отличался от остальных преподавателей широтой взглядов и демократичным отношением к студентам. К тому же он был ещё не старым мужчиной, на которого заглядывались студентки и молодые аспирантки. Всё это рождало в преподавательском коллективе в отношении Князева глубокое всеобъемлющее чувство, которое в русском языке называется – зависть. Зависть была различных оттенков: начиная от снежно-белого и кончая антрацитово-чёрным, в зависимости от глубины предубеждения, которое питали институтские деятели к новому преподавателю. Никита знал об этом, и казалось, ему нравилось дразнить коллег, которые, чего греха таить, порой преподавали студентам иностранные языки с новгородским акцентом и рязанским произношением.
– Хотя это и является нарушением этикета, но в данной ситуации позвольте представиться: Никита Князев. А как зовут молодую леди?
– Что в имени тебе моём? – неожиданно для себя произнесла Роза и обомлела: дальше она не знала ни строчки.
– Хм, Шекспир? Неплохо! И всё-таки?
– Роза Ситкевич, – и подумав, добавила, – К Вашим услугам!
Минут пятнадцать они говорили о её семье, учёбе в школе, красотах Москвы и английской литературе. На последней теме Роза откровенно «поплыла», так как из всего многообразия английской литературы за свою жизнь она прочитала только «Записки Шерлока Холмса» и «Посмертные записки Пикквикского клуба». В тоже время Роза явственно чувствовала, что члены приёмной комиссии не поспевают за ними, теряя нить разговора. В заключении Князев выразил восхищение её произношением и обратился к членам комиссии:
– Я думаю, коллеги, никто не против, если мы оценим знание абитуриентки на «отлично»?
Коллеги мстительно промолчали, тогда Князев сам взял экзаменационный лист, проставил в нём «пятёрку» и подсунул председателю приёмной комиссии.
– Подписывайте, Арон Яковлевич!
Председатель замялся, оглядываясь на своих молчаливых коллег.
– У Вас есть какие-либо сомнения? – переспросил Князев, и в голосе его неожиданно зазвучали приказные нотки.
– Никаких сомнений, – поспешно заверил его председатель и поставил подпись.
Торопливо поблагодарив присутствующих, Роза выбежала из аудитории и метнулась в кабинет секретаря приёмной комиссии, где был установлен городской телефон.
– Я сдала на «отлично»! – радостно прокричала она в трубку.
– Я знаю! – устало ответила мать.
– Откуда?
– Поговорим позже. Сейчас у меня нет сил, – и, как в прошлый раз, повесила трубку.
Видимо, в этот день у капризной дамы по имени Удача, наконец, сошёлся пасьянс, и Роза не только поступила в институт, но и обрела в лице Никиты Князева ангела-хранителя, который позаботился, чтобы она получила койко-место в институтском общежитии.
В течение всего периода обучения Князев ревниво отсекал от неё все ненужные, по его мнению, связи, что позволило ей избежать раннего замужества и преждевременных разочарований. И однажды, в конце второго курса, тёплой июньской ночью, когда ночной сумрак ещё не сдал свои позиции, а рассвет не набрал силу, Роза обессиленная, но счастливая, уснула на сильном мужском плече. Утром она позвонила матери и сказала только одну фразу:
– Мама, я такая счастливая!
Мудрая женщина всё поняла, и не стала ни в чём упрекать свою беспутную дочь.
– Роза! Я думала, что у меня ещё есть время, поэтому не сказала тебе самого главного: ты будешь любить и будешь любима, но ты никогда не совьёшь семейного гнезда и никогда не станешь матерью.
– Почему, мама?
– Это плата за мой дар. Ты вообще-то должна была родиться мёртвой, но ценой нечеловеческих усилий я выпросила для тебя жизнь, пусть и неполноценную, но жизнь.
– Что же это я, так и буду, как кошка, бродить сама по себе? – растерянно спросила Роза, у которой от праздничного настроения осталось одно воспоминание.
– Смирись, дочь! – грустно промолвила Фатима. – В этой жизни ещё сохранились занятия, в которых замужество является только помехой…
– Это какие же занятия, проституция? – в сердцах перебила её Роза, у которой слёзы подступили к глазам.
– Поплачь! – сказала Фатима. – Поплачь, и тебе станет легче.
Опытная Фатима знала, что посоветовать. Роза проплакала всю ночь. Утром она решительно выкинула все контрацептивы в мусорное ведро и больше никогда не пользовалась ими, но Фатима оказалась права: ей так и не суждено было познать радость материнства.
