АРIЭЛЬ
Нѣтъ, ни души: трясла всѣхъ лихорадка
Безумiя, всѣхъ ужасъ оковалъ.
На кораблѣ остались лишь матросы,
А прочiе, отъ моего огня,
Изъ корабля всѣ бросилися въ море.
Сынъ короля Алонзо, Фердинандъ,
С торчащими отъ страха волосами,
Похожими скорѣе на камышъ,
Былъ первый тамъ и закричалъ, бросаясь:
«Адъ опустѣлъ – и дьяволы всѣ здѣсь!»
ПРОСПЕРО
Ты свершилъ прекрасно порученье,
Но много дѣлъ намъ предстоитъ еще.
Который часъ?
АРIЭЛЬ
ПРОСПЕРО
Такъ, склянки на двѣ… До шести часовъ
Нам времени осталося немного.
Съ разсчетомъ мы употребимъ его.
АРIЭЛЬ
Какъ, мнѣ еще работа предстоитъ?
Когда меня такъ много утруждаешь,
Позволь хотя напомнить здѣсь тебѣ,
Что позабылъ сдержать ты обѣщанье.
ПРОСПЕРО
Что тамъ такое? Своенравный духъ,
Что требовать еще ты затѣваешь?
АРIЭЛЬ
ПРОСПЕРО
Ба! И говорить не смѣй,
Пока твое не совершится время!
АРIЭЛЬ
Прошу тебя, припомни: оказалъ
Вѣдь я тебѣ ужъ всякую услугу.
Я никогда передъ тобой не лгалъ,
Служилъ безъ ропота и жалобъ
И въ промахи ни разу не попалъ.
Ты обѣщалъ свободу годомъ раньше.
ПРОСПЕРО
Такъ ты забылъ, чѣмъ ты обязанъ мнѣ,
Что я тебя избавилъ отъ мученiй?
АРIЭЛЬ
ПРОСПЕРО
Ты забылъ и счелъ за важный трудъ,
Что ты склользишь по брызгамъ океана,
Что носишься на сѣверныхъ вѣтрахъ,
Иль въ глубь земли, служа мнѣ, проникаешь,
Когда ее окостенитъ морозъ?
АРIЭЛЬ
О, я готовъ служить, мой повелитель!
ПРОСПЕРО
Но если я услышу вновь твой ропотъ
Противъ меня, то раздвою я дубъ,
И тамъ въ его узлистой сердцевинѣ
Оставлю выть тебя двѣнадцать зимъ.
АРIЭЛЬ
Я виноватъ: прости, мой повелитель:
Готовъ повиноваться и смиренно
Я исполнять обязанности духа.
ПРОСПЕРО
Вотъ дѣлай такъ – и чрезъ два дня свободу
Тебѣ я дамъ.
АРIЭЛЬ
Готовъ, мой повелитель!
Скажи скорѣй, что долженъ дѣлать я?
ПРОСПЕРО
Преобразись – поди – въ морскую нимфу,
Будь видимъ лишь для одного меня
И невидимъ для всякаго другого…
По обе стороны железной дороги стоял сосновый лес, погребенный под снегом до самых макушек. Быстро темнело. Вьюга и не думала стихать.
Проводник, белый, будто вывалялся в сугробе, вернулся скоро и доложил «приятную» новость: на пути образовалась снеговая пробка, легкому паровозу одолеть затор не под силу. Ждать бесполезно, вытащат вагон не раньше завтрашнего утра. Да и то потянут маневровым назад, в Петербург. Машинист прощения у господ просит, но поделать ничего не может, у котла силенок не хватает, да и снега такого лично он не припомнит, хоть служит лет двадцать, почитай. Господам пассажирам предлагается сойти вот прямо здесь.
Предложение вызвало взрыв возмущения. Дамы выражали глубокое возмущение порядками, царящими на железной дороге, обещали жаловаться. Господа не отставали, тоже обещая жаловаться, но еще и «разобраться с бездельниками». Проводник терпеливо сносил накаты гнева и только осматривал ботинки с налипшим снегом. Кричать можно сколько угодно, пробка от этого не растает. Застряли так застряли, что ж тут поделать.
Ванзаров прикинул, что его костюм, конечно, выдержит экспедицию по снегу, но вот с обувью придется распрощаться. Добраться до «Курорта» по сугробам – развлечение не рядовое. Но и вернуться по шпалам не имеет права. Если взялся, то надо идти до конца. И деньги тут ни при чем. Он стал присматривать, кто готов составить ему компанию, но желающих брести по горло в снегу что-то не нашлось. Три дамы как одна заявили, что с места не сдвинутся. Марго не приняла участия в этой забастовке, отстраненно глядя в окно. Зато отличились другие.
Господин Навлоцкий грозно махал пальцем перед носом мирного проводника, угрожая связями и влиятельными знакомствами. Муж крикливо одетой дамы говорил речь о безобразиях, царящих в общественных перевозках. Отец семейства был возмущен, но кашель мешал ему добавить огонька в скандал. Нотариус Игнатьев вжался в диванчик, будто его жизни угрожала нешуточная опасность. Господин с бородой растерянно улыбался и только повторял: «Да как же так, да разве можно так с нами…» Владелец песцовой шубы презрительно скривился и отвернулся, приказав растерянному камердинеру выпутываться как хочет. Толстячок в дальнем конце вагона с трудом понимал, что происходит, почему поезд стоит посреди белой тьмы и отчего такой гвалт. А вот господин в полушубке, кажется, не испытывал волнения. Напротив, он с интересом поглядывал на скандал, старательно не встречаясь взглядом с Ванзаровым.
Ждать и надеяться на чудо нельзя. Зимние сумерки сгущались с каждой минутой, добираться в темноте по сугробам будет куда опасней. Ванзаров еще раз убедился, что мирные граждане скорее разорвут на клочки проводника, чем сделают шаг к спасению, и вышел в тамбур. Снега намело широким клином. Ванзаров спрыгнул на насыпь и сразу провалился по щиколотку. Дальше будет не лучше. Он огляделся.
Вагон стоял как раз невдалеке от лесной просеки. Судя по направлению, она вела прямиком к «Курорту». Это был путь к спасению. Без преувеличения – чудесному. По просеке приближался целый кортеж саней, бренча бубенчиками. Появление извозчика в столице, когда он нужен, можно считать чудом. А явление целого эскадрона саней в глухом лесу посреди снегопада… Научного объяснения такого феномену не имелось. Будь тут репортер «Листка» [6], наверняка настрочил бы передовицу о сенсации.
Между тем сани выехали из леса и встали семь в рядок. Бойкий извозчик крикнул, что господа могут садиться, коли изволят. Ванзаров спросил: откуда они появились? Кто успел сообщить? На что извозчик уклончиво ответил: «Послали!» Не иначе эскадрон сестрорецких извозчиков получил выгодный заказ.
Ванзарову потребовалось усилие голоса, чтобы успокоить вконец взволнованных пассажиров, указав на спасительные сани, смутно видневшиеся в окне. Когда до уважаемых господ наконец дошло, что их спасут из застрявшего поезда, случилось то, что и всегда случается на железной дороге: суматоха покидания вагона. Дамы и господа умудрились устроить давку, старясь первыми занять места в санях. Особенно в этом преуспели господин Навлоцкий и семейная пара. Из почтенного семейства Марго вышла последней, Ванзаров подал ей руку. Она приняла его помощь и спрыгнула на землю. Благодарность ее была строга и молчалива. Но и этого было достаточно. При прикосновении мягкой ладони Ванзарова пробил электрический удар.
Господа рассаживались торопливо, закрываясь от снега широкими накидками. Отец семейства разместился с пожилой дамой, Марго и ее родственница сели в другие сани. Извозчики трогали сразу, уезжая от ветра и метели. За первыми двинулись сани семейной пары, за ними унеслись нотариус Игнатьев и господин Навлоцкий. Господин в собольей шубе задержался только на погрузку чемоданов, занявших все свободное место так, что камердинеру пришлось ехать в санях с бородатым господином, как видно, демократических взглядов. Знакомый Ванзарова и толстяк с усиками, который умудрился надеть ботинки с тонкой подошвой, уехали последними.
Никто не предложил места Ванзарову. А просить он не стал. Позади – вагон с проводником, тихо ругавшимся под нос, впереди – лесная просека с санным путем. Что ж, хоть не собьется с дороги. Конечно, можно было надеяться, что самый жадный извозчик вернется за позабытым пассажиром. Но чудеса, как известно, случаются только раз. Ванзаров спросил: сколько тут до «Курорта». На что проводник злобно пробурчал, что мерить расстояния в его обязанность не входит, но полагает, что немного. Версты три-четыре, ну от силы пять. И уж всяко не больше шести. В крайнем случае – семь. Так что путь недальний. Одолеть его предстояло в темноте. Фонари в лесу еще не придуманы.
Долетел звон бубенцов. Этот звук казался обманом слуха, но слышался все верней. Пока из леса не выскочили самые настоящие сани. Извозчик, стряхнув запорошенные усы, крикнул: «А хто тут гаспадин Вазаров будет?» Хотя выбор из проводника и господина в пальто был не так уж велик. Чтобы не смущать посланца волшебника – по-другому появление извозчика объяснить было невозможно, – Ванзаров предложил проводнику место, от чего тот отказался, и с чистой душой залез под теплое одеяло, напоминавшее заснеженную лужайку.
– Прощения просим, задержамшись, кобыла завязла, – сказал извозчик, поворотясь к седоку и натягивая варежку. – Не печальтесь, барин, мигом доставим…
