Иван Николаевич кивнул.
- Я скажу, что это непременное условие.
- Прощайте, Лавренёв, и помните: если я вас увижу или узнаю, что вы оказались где-нибудь заграницей, в тёплых краях или в наших столицах – пеняйте на себя. Я это восприму как личное оскорбление моему к вам доверию. Надеюсь, что вы меня не разочаруете.
Сыщики встали, чтобы уйти.
- А письмо?!
- Ах, да…
Собакин отдал письмо полковника и внимательно смотрел на убийцу, пока тот читал.
- Вы знаете, где его похоронят? – не отрываясь от письма, спросил Лавренёв.
- Нет, но он человек военный, заслуженный, хоть и в отставке: и отпоют, и похоронят с честью.
- А то, что он - самоубийца?
- У него есть смягчающие обстоятельства – трагическая гибель семьи. Да и в Петербурге похлопочут. Негоже, чтобы заслуженный военный дал слабину и застрелился. Сделают стандартное заключение о смерти при неосторожном обращении с оружием. А, кстати, раз уж о нём заговорили: Ушинский знал ваши домашние обстоятельства? И, если так, то почему не вмешался?
Лавренёв, кривясь, как от зубной боли, произнёс:
- В молодости моя мать была его большой любовью, но пренебрегла им из расчёта и вышла замуж за моего отца. После свадьбы она приблизила его к себе, и такое положение длилось годы, до тех пор, пока ему не надоело быть господином по вызову. Он перевёлся в Петербург, удачно женился и сделал штабную карьеру в конноартиллерийском соединении армии. Только после отставки, уже полковником, он с семьёй вернулся в Москву, где с моей матерью уже не встречался. Как-то за картами мне обо всём этом рассказал Поливанов. А когда я, в очередной раз, на пьяную голову уговаривал его дать мне на время «Чёрное сердце», Ушинский услышал и спросил зачем. Я ответил, что с его помощью хочу избавиться от матери. На что полковник, тоже пьяный, зло сказал: «На твоём месте она поступила бы так же» и добавил: «Где твоя матушка прошла, там сто лет ничего расти не будет, да и ты весь в неё». Потом уже меня Поливанов просветил что, когда на благотворительном вечере в Благородном собрании мою мать знакомили с госпожой Ушинской, она с улыбкой сказала: «Передайте вашему мужу, что он забыл у меня свои перчатки». Это была правда, но случилась она шестнадцать лет назад.
- Вы хотите сказать, что полковник не стал за неё заступаться потому, что не простил её?
Лавренёв пожал плечами и мрачно усмехнулся:
- Мать перед смертью сказала, что не знает, кто мой родной отец: Лавренёв или Ушинский, но убедила и того и другого в отцовстве.
Ипатов обомлел: такого цинизма от людей из общества он не ожидал. Увидев его реакцию, убийца с усмешкой спросил:
- Что, хорошая, у нас была компания?
***
На следующий день голубой особняк на Сретенке притих. Каждый оставался у себя и даже Канделябров затаился в своей спальне, а не хлопотал в любимой кухне.
Время шло, а от Мозена и Лавренёва известий не было. Собакин выдерживал характер и первым о себе не напоминал.
В пять часов Канделябров загремел посудой и постучал к хозяину с приглашением обедать, но ответа не получил. Ипатов зашёл в кухню, выпил стакан простокваши и тоже отказался от еды. Сам Кондратьич похрустел огурчиком. Катерина Павловна с отцом Меркурием обедали молча, под громкое тиканье больших столовых часов.
В половине седьмого Собакин сам выбежал открывать дверь, когда принесли письмо от Мозена. Прочитал он его тут же, в прихожей, и перевёл на русский прибежавшим подчинённым.
Досточтимый брат!
Довожу до Вашего сведения, что известное вам лицо передало мне предмет, на ваших условиях.
Предлагаю следующее решение вопроса:
Допустим, предмет падает в тарелку с остатками еды в связи с болезненным состоянием его владельца. Все ищут предмет, но никто не догадывается осмотреть, допустим, салат. Остатки еды вместе с предметом выбрасывают на помойку, где его обнаруживает мусорщик и, как честный человек, объявляет о том начальству, за что получает вознаграждение от клуба. Наследников у покойного нет, и мы сделаем завещание, по которому он оставляет предмет клубу. Остальное имущество – городу. Со своей стороны могу предоставить: безупречное завещание, ведение дела известным нотариусом и настоящего мусорщика со стажем, который вскоре уволится с работы и больше никогда не появится в Москве. Ваша забота, чтобы клуб вынес решение продать предмет мне. Готов предоставить для этого значительную сумму. Могу обеспечить публикацию трогательной истории о благородном мужике в нескольких изданиях двух столиц. Руководство клуба продемонстрирует предмет на торжественном ужине в честь благополучного разрешения неприятного инцидента, и передаст его достойному покупателю дружественной державы.
Если Вы находите этот вариант неудачным – предлагайте свой.
Жду вас сегодня в известном месте в 8 вечера.
С наилучшими пожеланиями и до встречи,
М.
- Значит, всё-таки кольцо упало в салат и там закопалось, – съязвил Канделябров.
- Ну почему в салат? Можно и в суп, – парировал Собакин. – По-моему, вариант француза хорош. Главное - все волки сыты и овцы целы. В Английском: ни тебе убийства, ни кражи, ни группового сговора солидных картёжников для мошенничества в коммерческие игры на крупные суммы. И Мозен увезёт это пресловутое кольцо от греха подальше. Слабое место – «благородный мужик». Впрочем, я думаю, они найдут или уже нашли нужного человека, тем более, если за хорошие деньги. Ладно, попробуем разработать этот план. Спиридон Кондратьич, свари-ка мне на дорожку крепкого кофейку и дай что-нибудь закусить. Я поеду к Мозену.
***
На следующее утро, придя на службу, Ипатов в дверях столкнулся с начальником. Вильям Яковлевич был при полном параде и, уходя, о чём-то весело болтал с раскрасневшейся Катериной Павловной.
- Смотрите, не забудьте, – о чём-то рассмеялась барышня и захлопнула за ним дверь.
- Александр Прохорович, поздравьте меня, – обратилась она к молодому человеку. - Мои документы в порядке и я больше не завишу от Савраскиной! Спасибо за это Вильяму Яковлевичу и Спиридону Кондратьевичу. Они – мои благодетели, а вы – мой спаситель.
Ипатов покраснел от удовольствия.
- Катерина Павловна, я для вас готов на всё. Вы для меня…
- Ах, пойдёмте лучше чай пить из самовара, – перебила его девушка.
Она сразу поняла, к чему может привести красноречие её спасителя.
В столовой действительно кипел самовар. Около него сидел отец Меркурий и пил восьмой стакан чая.
- Лопнете, – останавливал его Канделябров.
«Эконом» приобрёл ведёрный тульский самовар в угоду старшему Собакину. Его младший родственник самобытности не любил.
- Нет лучше мытищинской водицы, – сладко причмокивая, приговаривал монах. – Садись, раб Божий Александр, испей и ты с нами кипрейного чайку от всех болезней.
Ипатов с удовольствием пил чай, жевал, испечённые Спиридоном, творожные ватрушки и не отрывал влюблённых глаз от Кати. Она же, чуть насмешливо поглядывала на него и качала ножкой в лаковой туфельке. Мысли её были далеко от стола с самоваром.
***
Когда не было работы, как в тот день, Александр Прохорович не отходил от предмета своего обожания. Канделябров замучился его гонять.
- Что ты делаешь, аспид? Ты же ей проходу не даёшь! Дождёшься, нажалуюсь Брюсу – он тебя выгонит.
- А я ему скажу, что вы сами от неё не отходите, – хамил «аспид».
- Тьфу ты! Мала змея, да ядовита, – плевался Спиридон.
Отец Меркурий тоже качал головой, но помалкивал. Что тут скажешь: молод, кровь играет.
Каждый день Ипатов собирался открыть свои чувства Катерине, но каждый раз трусил. Между тем, все стали замечать, как «бутончик», по выражению отца Меркурия, стал распускаться в обворожительный цветок. То ли от доброжелательности окружавших её людей, то ли от красивой, элегантной одежды, которой задарил её Собакин, но только с каждым днём в девушке всё больше проявлялась природная утончённость, грациозность и лёгкость походки, необыкновенное очарование, свойственное непосредственным и нервическим натурам. На прогулках на неё стали оборачиваться.
- Очарование – выше эталонной красоты, – отметил Вильям Яковлевич, когда увидел внимание мужчин к его подопечной. – Очарование – это красота в движении.
