Тело Северьяна Покидаева, со следами страшных побоев, истыканное напоследок ножами, его товарищи найдут не скоро.
Но когда на следующий после кровавого зарученья день Миша Баташев встречи с Северьяном в условленном месте не дождался, Дмитрий Иванович Фоменко понял: произошло непоправимое.
В долгих ночных размышлениях отыскался и правильный ответ на случившееся: губительно неумелой оказалась их конспирация в работе с секретным агентом.
Понял Дмитрий Иванович, что, скорее всего, он сам и подвел товарища под беду. Проследил мысленно всю цепочку их общения с Покидаевым — неуклюжей была встреча-беседа в тюрьме, с запущенной легендой Хряка не состыкованная. Приходить Северьяну в тюрьму для встречи не следовало. Зря он, Фоменко, это предложил. Хоть по камерам, за крепкими замками-запорами и глухими дверями сидят арестанты, а все равно за любым тюремным эпизодом догляд имеют да с волей по своему «телеграфу» перезваниваются!
Место «прокола» Дмитрий Иванович вычислил точно, в одном ошибся — когда бы точно узнал, кто сыграл роковую роль!..
1
В тягостных раздумьях прошли остаток ночи и весь следующий день у Тимофея Лукьянова. Вернувшись домой с кровавого заручения, Лукьянов пытался уснуть, но сна не было, опьянение тоже прошло окончательно. Он вновь и вновь подымался с лежанки, накинув полушубок, выбирался в сени, смолил цигарку за цигаркой, до тошноты.
Встревоженная жена робко следила за Тимофеем, боясь о чем-то спрашивать его. Рано утром он собрался, долго смотрел, отодвинув занавеску на спящих дочерей, буркнул растапливающей печь жене, что попьет чаю на службе. Уже в дверях, словно запнулся — вернулся к колченогому кухонному столу, выгреб на столешницу горку серебряных монет:
— Прибери… Нам тут жалованье, наконец-то, выдали со всеми недоплатами в прошлом годе…
Со двора коня повел в поводу. Шел в еще густых, звонких от мороза сумерках по пустынному проулку, то и дело трогая кобуру с револьвером. Мелькнула тоскливая мысль решить все одним махом, ткнув стволом в висок. Не чувствующие ядреного холода пальцы машинально сдернули кожаный язычок со шпенька на кобуре…
Конь всхрапнул, повернул к Тимофею голову: в фиолетовом глазу — человечье понимание. Лукьянов ласково провел по чуть прихваченной куржаком лошадиной щеке. Набежали разом какие-то сумбурные отрывки мысленных картинок: вот он с молодой женушкой на сеновале… вот младшая дочурка осколок серого рафинада мусолит… вот старшая у облупившегося зеркала в сарафане-обновке крутится…
Появившись в участке, засел в кабинете, односложно ответив на рапорт дежурного и скомкав утренний развод. Выходил разве что в дежурку за кружкой кипятка. А так — все сиднем в кабинете и сидел, смоля махру. Обедать, правда, уехал в харчовку неподалеку, что совершенно с обычным поведением Лукьянова не вязалось, прежде обходился узелком с немудреной провизией из дома: кусок хлеба, луковица, иногда кусочек пожелтевшего сальца…
После обеда, по наущению Сарсатского и Гаврилова, Шурка Милославский специально навязался к начальнику в кабинет с заботами о конском составе. Но Тимофей и вида не подал. Чуть осипшим голосом, как обычно, не подымая глаз, отдал Шурке необходимые указания. Потом зазвонил телефон, Лукьянов схватился за трубку, и Шурка, так и не определившись — куда Тимофей загнет? — вернулся к настороженным корешкам в полном раздрае. Потом Лукьянов куда-то уезжал. Отсутствовал часа два.
Но к вечеру сам вызвал Сарсатского.
— На сколь встреча назначена? — глухо спросил, пряча глаза.
— Кака встреча, Тимофей Фомич? — округлил глаза Сарсатский.
— Харош придуривать, твою… — выругался Лукьянов.
— А… Так вы про это… — Алеха, заранее предупрежденный атаманом, назвал более ранний час.
— Ясно… — кивнул, так и не поднимая глаз Лукьянов. — С тобой, што ли, поедем?
— Но дак, само собой.
— Само собой… Да уж… Иди.
К Алехиной нареченной приехали уже в полной темноте, ближе к семи. Втроем приехали — Тимофей, Алеха и Яшка-милиционер.
Нюрка, с опаской встретив Лукьянова, натаскала на стол миски со студнем и кислой капустой, приволокла пышущую жаром чугунную сковороду с жареной картошкой. Обтерев фартуком, выставила на стол бутылку китайской хани.
Лукьянов и Сарсатский вяло выпили. Гаврилов за стол сел, но не пил, ссылаясь на изжогу. Время тянулось тягостно.
Во дворе залилась собака. Вздрогнув, Лукьянов уставился на двери. Но на пороге появились Самойлов и Некрасов-Логотенко. Хмуро поздоровались, мучаясь похмельем, которое за день только усилили, наглотавшись у третьего своего тезки — Мишки-Долгаря какой-то подозрительной бражки. Подсели к столу, выпили по полстакана вонючей китайской дряни, дружно зачавкали, тоже тары-бары не разводя.
Еще через полчаса притащился Милославский с плоской флягой спирта, которая была встречена шумным одобрением и тут же пущена в дело заместо ханьки, хотя той осталось-то хрен да маленько. Компания за столом, опрокинув по стопке, с пониманием зацокала языками — спиртишка куды как лутчее мартышечьего пойла! Лукьянов выпил вместе со всеми, но разницы не почувствовал. Ему хоть помоев налей — тоска все перешибала. Да и пил он нынче совсем ничего. Только первую стопку до донышка, а после пригубливал, ставил рядом. На него косился, уминая картошку и зажевывая толстые ломти сала, Хохленок. Другие застольщики изредка кидали друг другу фразу-другую — о придавившем нынче морозе и прочей ерунде. К Тимофею никто с разговорами не лез, но косые взгляды-мазки он ловил, а больше кожей ощущал.
Прошло еще около часа в томительном и тягостном для Лукьянова ожидании. Почти не присевшая к столу Нюрка намотала платок, что-то шепнула Алехе и скрылась за дверью.
Наконец в дверях бесшумно возник низкорослый и угрюмый Бориска Багров, цепко оглядевший компанию.
— Слышь, Бориска, а Костя-то где? — пьяно поинтересовался Яшка Гаврилов. — Чо, не придет? Хм, не пойму чево-та я, Алеха… Навроде был же разговор? — Яшка недоуменно посмотрел на Лукьянова.
Тимофей безразлично подумал, что по-другому вчерашняя бравада Ленкова кончиться и не могла: «Заманили, чтобы замордовать, как вчера этого Хряка!»
Лукьянов так и остался во мнении, что вчерашняя жертва Ленкова никакого отношения к уголовному розыску не имела, что появившийся вместе с Ленковым здоровенный и неопрятный мужик чего-то напутал, или же расправу вообще учинили для запугивания его, Лукьянова. И он обреченно свесил голову…
— Будет! — уверенно ответил Сарсатский, глядя на Багрова, который ему еле заметно кивнул. Он шагнул к дверям и накинул ватную тужурку. — Обождите, мужики.
Вскоре в сенях раздались шаги. В черном провале открывшейся двери выросла знакомая веем фигура.
— Хлеб да соль честной компании!
— О, Костя! Здорово, атаман! Заждалися! — оживились бандиты.
Лукьянов угрюмо глядел на Ленкова.
— Здорово, Тимофей! — весело сказал Костя.
— Ну, здорово, коль не шутишь.
— Да и пошучу — с тебя не убудет! — отозвался Ленков, ловко скидывая добротный полушубок на руки Бориске. — Колотун, братцы, на дворе! Вроде не Крещенье ишшо, а ишь, как заворачиват!
Он сел к столу, взял услужливо налитый до краев стакан, мелкими глоточками отпил треть.
— Маньчжурскою розлива, чую, спиртишко! Эх-ха!
Посмотрел со смешинкой в глазах на Лукьянова.
— Чо не пьешь? Брезгуешь? Забудь! Ты теперь в нашей компании, так што, не тушуйся, Тимофей! Мы с тобой, паря, друг друга поймем. Бью и трясу я принципиально буржуев и коммерсантов, торговцев и прочих толстосумов, которых мы с тобой в Гражданскую не добили. Сам же видишь, сколь этой публики понавылазило! Вот мы им и задаем жару! Так што… Дело полезное и справедливое. А тому, кто бедствует, — сам первый завсегда помогу. Иль не так? — Уставился Лукьянову прямо в глаза, не мигая. — Ты бедствовал — тебе помогли, так и любой тебе скажет. Бориска! — Повернул голову в сторону припавшего к миске со студнем Багрова. — Правильно говорю, по-партейному?
— Угу-м.
— Во! Ладно, жри… Его, Тимофей, многие годы впроголодь держали. Но я и Бориску вытащил из полного беспросвета. Одел-обул со своего плеча. А почему? Потому как Бориска — славный и героический красный пулеметчик и почти все свое здоровье оставил на поле сражения с беляцкой нечистью! Так, Бориска?
Тот кивнул, засовывая в рот пригоршню капусты.
— Вот почему, Тимофей, не по мне эта нонешняя жисть! Но намеренье мое одно: так жить, как мне хочется! И тебя приглашаю с собой за лучшей долей!
— Какая же она лучшая, ежели все украдкой да тайком, пули ожидая… — скривился, подав наконец голос, Лукьянов.
— Эва, паря! — воскликнул Ленков. — А япошки и семеновская шатия-братия нам, што, цветочки дарили да чоколадом потчевали?
