Восторженный крик был ответом на этот вопрос.
Среди тысяч голосов я различил и голос Метона, повторяющий имя своего полководца. Мечи ударяли по щитам и производили оглушающий шум. Он постепенно замер и перешел в гудение, от которого у меня по спине пошли мурашки.
Вперед вышел Тонгилий и поднял руку, призывая всех замолчать, чтобы Катилина мог продолжить.
Он начал речь в иронической манере, чтобы немного приподнять дух своих людей, но вот его голос дрогнул:
— Когда я вспоминаю все то, чего вы достигли и как вы сражались раньше, солдаты, у меня возрождается надежда. Я верю в вашу смелость и доблесть. Сражаться мы будем на равнине. Слева от нас горы, а справа — каменистая местность, так что превосходящие силы противника нас не окружат. Мы столкнемся с ними лицом к лицу, со всей смелостью, и покажем, на что способны. Но если Фортуна повернется к вам спиной, не сдавайтесь легко, не дайте перебить себя, как скот! Сражайтесь, как люди, пусть враг дорого заплатит за свою победу!
И вновь раздались приветственные крики, эхом отразившиеся с двух сторон. Потом трубы дали приказ строиться. Метон отчаянно вцепился мне в руку.
— Уходи сейчас же! Если ускачешь на лошади, то можно проскользнуть той же дорогой, или же можно отъехать назад, а после битвы вернуться.
— Поедем вместе, Метон. Покажешь мне дорогу.
— Нет, папа, мое место — здесь.
— Метон, дело безнадежно! Не слушай то, что говорит Катилина. Если бы ты только слышал, каким тоном он говорил в палатке…
— Папа, мне все прекрасно известно. Я все понимаю.
«Глаза твои устремлены в небо», — подумал я.
— Ну хорошо, а можешь ли ты достать мне какие-нибудь доспехи?
— Зачем?
— Чтобы сражаться с тобой. Поэтому мне нужно нечто более солидное, чем кинжал под плащом, хотя, как вижу, у многих, кроме этого, ничего нет.
— Нет, папа, ты не можешь оставаться!
— Как? Ты лишаешь меня того, на чем сам настоял?
— Но ты поступаешь необдуманно…
— Нет, Метон, по дороге сюда у меня было достаточно времени на размышления. Я давно предвидел такую возможность. Мне даже повезло — я увидел тебя живым, а мог бы только увидеть яму с мертвыми телами, где нелегко распознать твое. Не так уж все плохо, как я предполагал. И я сознательно хочу сражаться вместе со своим сыном.
— Нет, папа, сражаться нужно за Катилину, за то, что он представляет для тебя, а не…
— Это ты сражаешься за Катилину — ну хорошо, и я тоже буду. Почему бы и нет? Сказать по правде, Метон, если бы я был Юпитером и мог одним ударом молнии дать Катилине все, что он хочет, я бы не стал медлить. Почему бы и нет? Я бы и Спартака воскресил и дал ему все, о чем он мечтал. И проследил бы за тем, чтобы Сулла никогда не рождался, да и Цицерон тоже. Я бы в мгновение ока изменил мир — к лучшему или худшему, не знаю, лишь бы увидеть хоть какие-нибудь перемены. Но ведь я не могу так поступать, да и никто не может. Тогда почему бы не взять в руки меч и не устремиться в бой вместе с сыном, ради того, что ему нравится, и ради славы, которой он так бестолково добивается?
Метон с удивлением смотрел на меня. Он, вероятно, думал, что я сошел с ума, или лгу, или то и другое. Но сказал только:
— Ты мой отец.
— Да, Метон. А ты — мой сын.
Вокруг нас бешено бегали люди, лошади ржали, металл звенел о металл, командиры кричали, трубы гремели. Метон взял меня за руку.
— Пойдем, мне кажется, в палатке Каталины есть еще какие-то доспехи.
Итак, в возрасте сорока семи лет я впервые в жизни стал солдатом в разношерстном снаряжении — помятый шлем, кольчуга с отсутствующими колечками, тупой меч. Я подумал, что приближаюсь к самому Центру лабиринта, даже чую горячее дыхание Минотавра на своем лице.
Не стоит описывать сражение, ведь я даже не знал, где нахожусь и что происходит. Мне показалось, что Катилина разделил армию на три части, одной командовал Манлий, другой — еще один командир, а третьей — в центре — сам Катилина, окруженный наиболее верными своими приверженцами, среди которых оказались и мы с Метоном. Тонгилий шел впереди и нес штандарт с орлом, пока Катилина не выбрал подходящее место, и тогда Тонгилий воткнул штандарт в землю. Кавалерии не было, до битвы Катилина распорядился, чтобы коней отвели в горы. Этим он показывал солдатам, что их полководец не собирается спасаться бегством и что вместе со всеми разделяет опасность.
Опасность приближалась к нам в виде серебряно-малиновой гудящей волны. Я понял, как чувствуют себя враги Рима, когда сам Рок приближается к ним. Я был потрясен, но не боялся. К чему ничтожному человеку цепляться за собственную жизнь, когда весь мир на глазах рушится в безумии?
Я ни о чем не сожалел, но чувствовал себя дураком; да-да, не мог перестать думать, что поступаю глупо. Вифания никогда меня не простит. И этого-то я боялся больше, чем катящуюся на меня волну стали.
Я оставался неподалеку от Метона, а тот держался рядом с Каталиной. Многие бегали из стороны в сторону или устремлялись вперед, но никогда не отступали. Я помню, как стрела со свистом пролетела мимо моего уха, с глухим стуком поразив человека позади меня. Я помню, как солдаты, которых до тех пор я почти никогда не видел, устремились навстречу мне с обнаженными мечами и со злобным взглядом, все это походило на кошмар, и я хотел поскорее проснуться. Но меч в моих руках, казалось, сам знал, что нужно делать, а я лишь слепо подчинялся его приказаниям.
Я помню, как мне в лицо брызнула кровь. Я помню Каталину с искаженным лицом, с раненой рукой — из плеча торчала стрела, и кровь стекала по его блестящему панцирю. Я помню, как Метон побежал к нему, рубя врагов на ходу, словно он поступал так всю свою жизнь. Я побежал за ним, но споткнулся обо что-то твердое. Я обернулся и увидел позади Тонгилия с орлом в руках. Под руководством Катилины мы глубоко вошли в ряды неприятеля. Я яростно завертел головой в поисках Метона, но он скрылся в этом хаосе. И тут уголком глаза я разглядел приближающийся ко мне дротик, нацеленный прямо мне в лоб. Он летел очень медленно, да и все сейчас в мире происходило очень медленно, все словно ждали, когда он ударит; это все равно что ожидать лодку у причала. Вот он ближе, ближе, совсем близко — и тут время вновь потекло с бешеной скоростью. Я даже не успел подумать, что нужно было отклониться, пока была такая возможность, — дротик достиг своей цели, покорежив шлем, и я летел назад. За мной или подо мной — направления потеряли всякий смысл — я увидел, как шатается серебряный орел, словно и его поразили, как и меня. Тут кроваво-красный мир в моих глазах потемнел.
Я сидел на камне, и меня окружали скалистые стены, и потолок тоже был каменным. Поначалу мне показалось, что это пещера: воздух сухой, а не холодный и влажный. Это, наверное, заброшенная шахта на горе Аргентум, подумал я, но тут же догадался, где я. Это, вне всякого сомнения, знаменитый Лабиринт на Крите, ведь из-за угла за мной наблюдал Минотавр — его бычья морда и рога отражались на противоположной стене.
Он стоял так близко, что я даже различал капли пота на его ноздрях и сверкание в глазах. Мне бы следовало испугаться, но, к моему удивлению, я вовсе не боялся. Я только думал о том, что эти пористые ноздри кажутся очень нежными и что его глаза по-своему красивы. Он был живым существом среди такой массы камня, казался редким созданием среди мертвых, бездушных стен. Но все-таки я немного встревожился, когда он, со стуком задев потолок рогами, приблизился ко мне — непривычно было видеть бычью голову на человеческом теле. Я заметил, что рога его очень острые, а кончики покрыты ржавчиной.
Минотавр фыркнул, из его ноздрей повалил пар.
Он остановился и склонил голову. Заговорил он грубым и немного неестественным голосом, как мне показалось — нарочно.
— Кто ты? — спросил он.
— Меня зовут Гордиан.
— Ты не здешний.
— Я пришел сюда кое-что обнаружить.
— И глупо поступил. Это лабиринт, а в лабиринте ничего нельзя найти и обнаружить, в нем можно только заблудиться, для того он и построен.
— Но я ведь нашел дорогу к тебе.
— А может, это я нашел дорогу к тебе?
От неопределенности, но вовсе не от страха, у меня заболела голова. Я закрыл глаза. Когда открыл, вокруг меня уже не было каменных стен, но темнота осталась. Я находился на вершине холма, под звездным небом, и смотрел на простиравшийся вид — река с водяной мельницей, каменная стена вдалеке, дорога, дом. Я понял, что это мое поместье, только смотрю я на него под необычным углом. Я находился не на своем знакомом месте, а слегка в стороне.
Мы уже были не одни. Я обернулся и увидел три безголовых тела, сидящих на пеньках, руки они сложили на коленях, словно зрители или судьи.
— Кто они? Что они здесь делают? — спросил я Минотавра тихо и доверительным голосом, хотя они были, очевидно, глухи, слепы и немы. — Ты ведь знаешь?
