— Эш, если у Кети четырнадцатый номер, то это значит, что у него начинается обострение: один раз в год в течение семи лет, две жертвы в следующий год, в прошлый год тоже две жертвы, а сейчас — три, это значит, что очень скоро их станет еще больше.
— У него началось обострение…
— Как это может помочь нам найти Кети?
Доктор Макдональд ответила быстрее, чем обычно:
— Эш, он не может сдержаться, он действует на полную, перебегает от жертвы к жертве, я думаю, что нам придется опубликовать заявление — чтобы все, у кого есть девочки, которым вскоре должно исполниться тринадцать, держали их под замком.
— Начнется паника.
— Что еще мы можем сделать, Генри, он скоро пойдет вразнос, мы не можем не сказать об этом людям — что, если бы это была ваша дочь?
— Хмфф. Моя дочь не может дождаться, когда я копыта отброшу, тогда она со своим муженьком сможет наложить лапы на мои деньги. Аля нее я не больше чем «эгоистичный старик, пропивающий ее наследство»… — Шмыганье носом. — Прости. Эш. Я снова совершил ошибку.
Мимо пронеслась флуоресцентно-желтая камера контроля скорости, сверкнула вспышка, когда я обогнал чей-то мини.
— Бойфренд жертвы сказал, что он видел Мальчика-день-рождения.
Голос доктора Макдональд зазвучал, как будто она начала подпрыгивать на кресле:
— Эш, это великолепно, Дики свяжется с полицией Эйвона и Сомерсета, возьмем описание и…
— Нет, никакой полиции. Да и приятель жертвы все равно не станет с ними говорить. Я еду туда сейчас.
— Но…
— Никакой полиции! — Я дал отбой и сунул мобильник в карман.
Осталось сто семьдесят миль.
Я вылез из машины, застонал и стал растирать спину, чтобы вернуть ее к жизни. Двадцать минут четвертого. Семь часов от Олдкасла до Бата. За Карлайл остановили за превышение скорости, но как только я предъявил свое удостоверение, сразу началось: нам так жаль, мы слышали о вашей дочери, хотите, мы сопроводим вас немного с мигалками и всеми делами…
Отстали на развязке 37, но вообще это было нечто.
Конечно, можно было полететь в Бристоль, но служба аэропорта начинает немного нервничать, когда ты пытаешься взять с собой на борт пистолет.
Я вытащил записную книжку и сверился с адресом, который получил от Энди Инглиса. Номер двадцать шестой, третий но узенькой улице в ряду сблокированных домов. Грязные, цвета ржавчины, черепичные крыши, маленькие садики, тротуары, забитые неряшливыми «хондами», «фордами» и «ситроенами».
Далеко не самое очаровательное местечко в Бат.
Я втиснул «рено» между припаркованными машинами и вылез в послеполуденный город. Здесь было теплее, чем дома, да и дождь не шел.
Толкнул деревянные ворота, они скрипнули, и я вошел в сад. Где-то по телевизору шел футбол — ревела толпа, и голос у комментатора звучал так, как будто он собирался описаться от восторга.
Нажал на кнопку звонка.
Приглушенный голос:
— О’кей, о’кей, иду… Господи… Нельзя, что ли, дождаться конца первого тайма. — Дверь открыл невысокий мужчина с большим носом и кудрявыми волосами. Он не улыбался. — Лучше, чтобы вы не были одним из этих вновь рождающихся задротов.
Я уставился на него.
Он провел рукой по пуговицам на своей рубашке поло:
— Что?
— Вы не пошли в полицию.
Он слегка попятился, облизнул губы и попытался захлопнуть дверь.
— Нет, не пошел. Сказал, что не пойду, и не пошел. — Взглянул на мою ногу, которая не давала этого сделать. — Честно. Мы ничего никому не сказали.
Я вытащил удостоверение и сунул ему поднос:
— Почему?
У него отвалилась челюсть, он шмыгнул носом:
— Я сейчас очень занят, так что прошу меня простить…
Из-за его спины донесся женский голос:
— Рон? Это миссис Махаджан? Скажи, что я приготовила блюдо по ее рецепту.
Рон оглянулся:
— Я тут сам разберусь, иди на кухню.
— Рон?
— Я сказал, что сам разберусь! — Он расправил плечи и снова оглянулся. — Вы не имеете права приходить сюда, запугивать нас. Ничего не случилось, мне нечего сказать. Теперь уходите.
— Этот ублюдок, Мальчик-день-рождения, схватил вашу дочь, так ведь?
— Ничего не произошло, так что, пожалуйста. — Он стиснул зубы.
— Я знаю, что вы чувствуете.
Он ударил себя кулаком в грудь:
— Откуда тебе знать, что я чувствую!
— Он забрал у нас дочь.
— Рон? Что происходит?
Я сунул руку в карман и достал бумажник — Кети, вся в черном, с ослепительной улыбкой на лице. Собирается на концерт «Green Day» в Абердинском выставочном центре. Ее первая большая тусовка.
— Она пропала в пятницу вечером. Открытку мы получили в субботу.
Он вспыхнул, опустил голову. Уставился на свои домашние туфли:
— Простите, но я не понимаю, о чем выговорите. Уходите, пожалуйста.
Я сделал шаг вперед, схватил его за рубашку и встряхнул, ударив головой о дверь:
— Хватит выпендриваться, недомерок. Он похитил мою дочь, и ее день рождения завтра, и я готов оторвать твою долбаную башку, если мне покажется, что это поможет найти мою дочь. Это ясно?
— Рон?
— Меня заставили дать обещание…
Мы сидели в гостиной, Элли Чедвик наливала чай из красного чайника. Она была невысокой хрупкой женщиной в зеленых джинсах и розовом пушистом джемпере. Волосы у нее были зачесаны за уши, а на лице столько косметики, что она вполне могла занять место за прилавком универмага. Так что лет ей было не более тридцати.
— Мы обещали. — Рон сидел за другим концом кофейного столика, уставившись на кусок пирога.
Она поставила чайник и взяла в руки фотографию Кети:
— Это ты обещал, Рональд Чедвик, а не я. — Провела пальцем но волосам Кети. — Ваша дочь хорошенькая.
— Вообще-то она заноза в заднице… но она моя.
— Наша Бренда была такая же. Вечно у нее были какие-то неприятности.
Элли повернулась, открыла дверцу в тумбочке под телевизором, и достала небольшой альбом с фотографиями. Перелистала страницы почти до конца и положила альбом передо мной на стол. Юная девочка в очках, волосы как у мамы, улыбалась мне откуда-то с ярмарки — на заднем плане карусельные лошадки. Одной рукой обнимает худого белобрысого мальчишку с большой щербиной между передними зубами.
Я указал на фотографию:
— Так это он ее бойфренд?
— Доусон Витэкер. Живет в Ньюбридж, это, наверное, самый роскошный район в Бате. Вам следует посмотреть на дома… Самое главное, что для нее это очень неплохая партия — в семье денежки водятся, но…
— Элли, хватит! — Рон врезал рукой по столу, отчего посуда зазвенела.
— Заткнись, Рон! Господи… Ты прямо как моя мать.
— Ты представляешь, что этот ублюдок сделает с нами, когда узнает, что мы говорили с копами?
— Мне наплевать, Рон, о’кей? Меня тошнит от всего этого. Мне надоело все время трястись от страха. Надоело прятать фотографии Бренды и притворяться, что ее не существует. Она была нашей дочерью. — Элли взяла альбом, вынула фотографию с ярмарки из прозрачного пластикового конверта и протянула мне: — Она пропала за четыре дня до своего дня рождения. Затем пришла… открытка, и она была точно такая же, как в газетах.
Рон нахмурился:
— Элли, я тебя предупреждаю…
Она глубоко вздохнула:
— Он ведь именно это делает, да? Пытает их, затем убивает, а потом рассылает эти мерзкие поздравительные открытки.
— Она у вас осталась?
— Осталась, говорите? — Рон хмыкнул.
Элли покачала головой:
— Папаша Доусона пришел к нам и забрал ее. Это был всего один раз, когда мы с ним встретились. Сказал, что если мы договоримся кому-нибудь о том, что случилось, если привлечем полицию, то наш дом сожгут вместе с нами.
Рон взял с куска торта марципан:
— Не забудь сказать, что сначала нас изнасилуют, — это была самая интересная часть его обещаний, черт бы его побрал.
— Он всего лишь пытался запугать вас. — Я тоже не всегда говорил правду.
— Тогда он проделал чертовски хорошую работу, а? Он торгует наркотиками, Элли, и все время убивает людей. Вот что он делает. — Рон скатал марципан в неровный комочек. — Я не хочу, чтобы меня насиловали…
Школа представляла собой забавный набор из нескольких выстроенных из песчаника зданий на южной окраине Бата, с гербами над воротами и домом привратника. Окна как в соборе, зубчатые стены, десять или двенадцать акров парковой территории, и все это спрятано за почти трехметровой стеной. Очень импозантно. Очень эксклюзивно. И очень дорого.
Папаша Доусона Витэкера, наверное, неплохо зашибал на наркоте.
