— Бывают, Ольга Андреевна, — пробормотал он, — но, боюсь, это не тот случай.
— Где он? — она вцепилась ему в локоть, сделала больно. — Я могу к нему прийти?
— Не надо, Ольга Андреевна, вы же здравомыслящая женщина, — он деликатно высвободил руку. — Николая больше нет, вам придется жить с этим. Брат вашего мужа распорядился отнести тело в холодильную камеру, вам лучше туда не заходить… — он замолчал, чувствуя, что любые последующие слова будут циничными и мало относящимися к хорошим манерам.
— Как же так, ведь человека нужно похоронить… — она стала заламывать руки. — Нельзя его держать в холодильнике… Тело нуждается в погребении, при этом должен присутствовать священник, все должно быть так, как положено…
Он невольно поежился. Если Николая не похоронить, душа его неприкаянно будет болтаться по кораблю, пугать пассажиров, притягивать несчастья. И кого волнует, что ты в это не веришь? Ты просто сам себя уговариваешь, что не веришь.
— Мне очень жаль, Ольга Андреевна, но все вопросы на судне решает Игорь Максимович. Я тоже считаю, что он совершает ошибку, но хозяин, как говорится, барин.
— Почему он нас мучает?.. Я должна поговорить с ним.
— Прежде всего, вы должны не волноваться.
— Правда? — она изумленно на него посмотрела. Встала. Полотенце скользнуло на пол. Он молчал. Она сникла, заплакала, уткнулась носом ему в плечо. У него не хватило духу отстранить женщину от себя. Он положил ей руку на спину, погладил. В этот момент, разумеется, отворилась дверь, и в каюту вошел Иван Максимович Лаврушин с жалобно-молитвенной физиономией Пьеро. Обнаружив, что жена его прильнула к постороннему мужчине, его физиономия сделалась запредельно несчастной. Зачем я сюда вошел? — открытым текстом читалось на несчастной физиономии. Я мог бы это сделать через минуту, а еще лучше через две.
— Все в порядке, Иван Максимович, — кашлянув, сказал Турецкий. — Вашей супруге требуется психологическая помощь. Надеюсь, вы сумеете ее оказать.
По каюте плавал запах свежевыпитого алкоголя. Можно не спрашивать, куда носило Ивана Максимовича. Ольга Андреевна тяжело вздохнула, опустилась на кровать. Турецкий, от греха подальше, выбрался из «зоны поражения». Лаврушин тоскливо наблюдал за его перемещениями.
— Конечно, я посижу с Оленькой…
— И, пожалуйста, Иван Максимович, может быть, не стоит налегать на спиртное? Оно не лечит, от него вам будет только хуже.
Лаврушин смутился. Этот человечек действительно не представлял никакого интереса. Писатель был прав, недоумевая, кто бы еще мог вызвать такую скуку.
— Что вы, я почти не пью, я выпил самую малость… — он добрался до кровати, пристроился рядом с супругой, задумался, уместно ли будет ее обнять, положил ладошку ей на плечо. Экий доблестный поступок.
— Вы хотите еще что-то спросить, детектив? — прошептала Ольга Андреевна.
— Да, пожалуйста, — в тон ей проговорил Лаврушин. — Мы ответим на любые вопросы. Только не надо нас мучить, хорошо?
— Воля ваша, — кивнул Турецкий. — Спасибо, Ольга Андреевна, не буду вам больше докучать. Примите мои искренние соболезнования.
Они сидели неподвижно — один расстроенный, другая потрясенная. Смотрели в иллюминатор. Помявшись, он отправился к выходу. У двери остановился.
— На вашем месте, господа, я проявлял бы осторожность в поступках и высказываниях.
Оба медленно повернулись. Возможно, они действительно были подходящей парой, невзирая на внешнюю (и внутреннюю) непохожесть. И спросили практически в унисон:
— Что вы имеете в виду?
— Если вы не поняли, уважаемые Иван Максимович и Ольга Андреевна, то ваш сын не скончался естественной смертью. Грустно сообщать, но его убили. И сделал это кто-то, находящийся на яхте. Если вас это немного успокоит, это сделал не я.
Достучаться до Ксении было труднее, чем до российского премьер-министра. Ксения упорно не отзывалась. За спиной раздалось ехидное покашливание.
— Стучите, Турецкий, она у себя, — пробормотал проходящий мимо Манцевич. — Хныкала там несколько минут назад.
Он покосился в спину уходящего «референта». Дождался, пока он скроется в полумраке носовой части. Постучал громче.
— Ксения, откройте, это Турецкий, мне все равно придется с вами поговорить. Обещаю, что мой визит не затянется.
Провернулась защелка. Он выждал для приличия несколько секунд, нажал на дверную ручку, вошел.
Еще одна юдоль печали и отчаяния. Иллюминатор задернут шторой, в каюте полумгла, тоскливо, душно. Ксению знобило. Поверх халата она набросила джинсовую куртку. Обнимая себя за плечи, она добралась до скомканной кровати, приняла сидячее положение, уперлась затылком в фигурное изголовье. На кровати стоял работающий от батареек компактный DVD-плеер. До прихода сыщика Ксения смотрела кино. Не говоря ни слова, она протянула руку к аппарату, сняла фильм с паузы, натянула на подбородок одеяло.
Турецкий примостился на пуфике неподалеку от кровати. Ксения покосилась на него, но воздержалась от комментария. Она смотрела очень печальное кино. Запись сделали на домашнюю видеокамеру — судя по цифрам в углу экрана, полмесяца назад. Женская улыбка на фоне ослепительного неба. Камера отъезжает, образуется символический купальник — желтый с белым. Девушка сидит на покрывале, красиво изогнув ноги, щурится от солнца, закрывает лицо ладошкой. Пляж из мелкого галечника, глинистый обрыв, загорающие тела, на дальнем плане молодежь играет в волейбол. Девушка отмахивается от назойливого оператора, закрывает ладошкой объектив — и в следующий съемочный момент уже мелькают ее длинные ножки — она уносится в море, которое накатывает на берег шипящую пенистую волну. Щелчок, чернота, и вот уже камера переходит в другие руки — она снимает паренька, лежащего на том же покрывале. У парня сносная мускулатура, он в меру загорелый. Смешливое подвижное лицо (быть живым ему идет больше, чем мертвым). Он потешно гримасничает, приоткрывает один глаз, говорит: «Не балуйся, Ксюха. Положи камеру, у тебя руки мокрые». Девушка, ведущая съемку, смеется, картинка ползет вниз, фиксируется на плавках, включается «зум», плавки подъезжают, заслоняют весь экран.
Турецкий покосился на девушку. Она была неподвижна, смотрела, не моргая, на экран — с таким выражением, словно там вот-вот случится кульминация. Но плавки не треснули, изображение пропало, вновь появилось. Корчилась и гримасничала физиономия Николая, снимающего самого себя, объектив развернулся, обрисовав лицо Ксении. Она сдержанно улыбалась, на ней был легкий сарафан с белыми завязками, а солнце в кадре уже клонилось к закату. Камера неторопливо фиксировала ее лицо. «Моя будущая жена, — утробным голосом вещал оператор. — Скоро свадьба». Девушка заливисто засмеялась: «Уважаемый абонент, на вашем счету недостаточно средств для выполнения данной операции…»
— Вы симпатичная девушка, Ксения, — прокомментировал Турецкий, — и вам, конечно же, много раз уже об этом говорили.
— Спасибо, — прошептала девушка. — Он так любил меня снимать. Говорил, что у меня такие интересные брови… Он где-то вычитал, что брови, поднятые к середине лба, означают развитое воображение и склонность к риску. А еще смеялся, что это — успех в политике и долгая жизнь. И что, вообще, такие длинные брови — принадлежность интеллектуалов… Господи, как же я хочу нажать на кнопку «Back»… Не на эту, чертову, а в жизни…
— Вы любите рисковать?
— Смотря в чем, — она пожала плечами, потянулась к аппарату, отключила питание. «И правильно, — подумал Турецкий, — вторгаться в частную жизнь граждан лучше в тот момент, когда они об этом не знают».
— Несколько вопросов, Ксения. Вы не заметили, не был ли ваш жених в последнее время чем-то расстроен?
— Был, — прошептала девушка. — В компании, где он работал, намечалась крупная финансовая проверка. Поступила жалоба в контрольно-ревизионное управление от анонимного «доброжелательного» лица, что в компании сплошь и рядом нарушения и злоупотребления.
— Но это не так?
— А я знаю? — девушка удивленно приподняла брови.
— Действительно… Неприятности могли коснуться Николая?
— Он считал, что могли. Они могли коснуться всех — и виновных, и непричастных. Непричастным, я думаю, досталось бы больше. Им всегда достается больше. Но Николай сохранял выдержку. О том, что в фирме проблемы, не знали ни родители, ни Игорь Максимович.
— Это все, что его расстраивало в последнее время?
— Не знаю… — Ксения задумалась. — Хотя постойте… Вчера, когда я приехала к нему на съемную квартиру, он явно был не в духе… Нервно курил на балконе, когда я спросила, что случилось, он сказал, что ничего страшного, просто проблемы на работе. Я предложила ему наплевать на приглашение Голицына совершить «прогулку выходного дня». Можно выдумать причину, почему мы не можем это сделать, и известить через секретаря. Проведем выходные вдвоем, съездим в горы. Он как-то испугался, сказал, что речь об этом не идет, нам обязательно нужно поехать, что от этой поездки может решиться очень многое в его карьере…
