— Так и сказал?
— Да. Он что-то недоговаривал. Не назвал ни одного имени, ничего такого… Мы выпили с ним кофе, поболтали, к полудню от его плохого настроения не осталось и следа, он много смеялся, говорил, что мы люди сильные, потерпим всех этих снобов, которые будут окружать нас на яхте…
— Он знал про список приглашенных?
— Да, ему мама сообщила, он перечислял их всех…
— После посадки на яхту не чувствовали в нем напряжения?
— Нет, он вел себя непринужденно, общался со всеми, острил. Такое ощущение, словно пружина в нем разжалась…
— Вы вчера с ним поссорились…
Она бросила быстрый испуганный взгляд.
— Кто вам это сказал?
— Феликс. Он вышел на палубу поздно вечером, вы не очень-то ласково разговаривали с Николаем.
— А кто ему разрешил подслушивать? — она возмутилась и не сдержалась. — Этому толстому беспардонному увальню…
— Он не слышал ни одного слова.
— Вы уверены?
— Мне он так сказал.
Девушка заметно расслабилась.
— Какая ерунда, право… Мы ссоримся с Николаем по десять раз на дню и тут же миримся. В этом нет ничего странного, и если вы собираетесь меня заподозрить… Да это просто глупо — подозревать из-за такого… — девушка запнулась, густо покраснела, спрятала лицо в ладошки.
«Да ты не иначе беременна, дорогая», — прозрел Турецкий. Такие характерные симптомы поведения. Возможно, Николай об этом не знал. Девушку дернуло за язык поведать ему об этом «радостном событии» вечером на яхте. Реакция парня, видимо, была неоднозначной. А какая еще должна быть реакция? Любовь любовью, но вот так, с бухты-барахты… Возможно, улыбнулся не так широко, как хотелось бы Ксении, или восторг выразил не столь бурно, как она рассчитывала.
Она украдкой смотрела на него сквозь щелочку между пальцами, а когда заметила, что он перехватил ее взгляд, смутилась, как гимназистка.
— Не надо от меня ничего скрывать, Ксения, — мягко сказал Турецкий. — Не буду я выносить ваши проблемы на всеобщее обсуждение. Просто скажите — это то, о чем я думаю?
— Откуда я знаю, о чем вы думаете? — проворчала девушка.
— Ладно, не смущайтесь. Все понятно. Вы не знали, как преподнести Николаю эту сногсшибательную новость, сами не могли принять решение — делать аборт или оставить ребенка, решили посоветоваться с ним. Вы больше никому об этом не говорили?
— Я и вам ничего не говорила, — огрызнулась Ксения.
— Новость Николая чем-то не устроила, вы хорошенько повздорили, именно поэтому каждый ночевал у себя каюте, а утром обида еще давала о себе знать, и вы не заглянули к Николаю, хотя дверь его была не заперта…
— Какой смысл сейчас об этом говорить… — прошептала девушка, начиная бледнеть. — Жизнь сама распорядилась моими дальнейшими поступками…
— Не советовал бы вам принимать скоропалительное решение. Посоветуйтесь с Ольгой Андреевной, думаю, ее обрадует тот факт, что по земле будет бегать человек, похожий на ее сына… А вы не знаете, почему Ольга Андреевна не заглянула утром к Николаю?
— Неужели не понимаете? — бледно усмехнулась девушка. — Она же не знала, что мы провели ночь поврозь. Не хотела вгонять себя и нас в смущение. А потом, когда все собрались на палубе, я отговорила ее будить сына — пусть выспится, успеет еще насмотреться на эти лица…
Она заплакала, Турецкий помялся, начал, не создавая шума, пробираться к выходу…
Он обратил внимание, что постоянно натыкается на Манцевича. А если вдруг того не видно, то начинает чесаться затылок. Как-то не комфортно. Хотя, с другой стороны, как бы он сам поступил на месте Голицына?
Вновь усиливался ветер. Согнал облака, точно пастух, сгоняющий стадо, не давал им разбрестись и позволить выглянуть солнышку. Несколько минут Турецкий стоял под навесом, прижавшись к лееру. На верхней палубе разорялся Голицын. Ветер доносил отдельные слова. Что-то о просроченных кальмарах, о беспорядке на палубе, о том, что брашпиль не смазан, стеньга болтается на честном слове, и если ее через час не починят, то рядом со стеньгой на мачте будет болтаться виновник этого безобразия. Похоже, он выстроил там всю команду, включая Герду, и учил их, как надо выполнять свою работу. Со стороны бака показалась французская парочка. Они встали под навес на носовой части — Николь что-то яростно шипела Роберу в лицо, Робер хмурился и отрывисто кивал, выводя губами «уи, уи». Турецкого они пока не замечали. Он отвернулся, побрел на корму.
В задней части судна присутствовал лишь один пассажир. Беллетрист Феликс рыбачил спиннингом. По этому случаю он вырядился — в плотную панаму, схваченную тесемками под вторым из трех подбородков, ярко оранжевую ветровку, смешные резиновые сапоги со вздернутыми, как у клоуна, носками. Под ногами стоял компактный кофр с мелкими рыболовными аксессуарами. Он забрасывал в море блестящую полосатую блесну, неторопливо сматывал леску, вытаскивал наживку, убеждался, что улова нет, снасть цела, невозмутимо бросал заново. Кажется, клюнуло. Занятно было наблюдать за переменами в человеке. Он обхватил спиннинг, словно теннисную ракетку перед отражением удара, подсек, принял стойку на полусогнутых, сделал лицо, как у хищника перед броском на добычу, начал лихорадочно мотать. Что-то там действительно сидело — леска выходила с трудом. Детективщик буквально искрил. Рывок — и рыба средних размеров, блеснув чешуей, стукнулась о борт судна, сорвалась с крючка, провалилась в пучины моря! Писатель взвыл от отчаяния, схватился за пустой конец лески, бросил спиннинг, зарылся в кофр, выискивая подходящую наживку.
Турецкий подождал, чтобы не смущать расстроенного человека, спрыгнул с трапа. Писатель уже забросил спиннинг и как-то вкрадчиво, с заметным напряжением вертел рукоятку. При этом он пристально смотрел на воду, словно высматривал в неведомых глубинах ту самую рыбу. «Скумбрия какая-нибудь», — небрежно предположил Турецкий.
— А, это вы? — вздрогнул и покосился на него писатель. — Неслышно вы как-то подошли.
— Нормально подошел, — возразил Турецкий, — Ну, и как дела рыбачьи, Феликс? Клюет?
— Будете удивляться, но клюет просто зверски, — оживился Феликс. — Буквально за минуту до вас сорвалась рыбина… Клянусь, меня чуть в море не унесло вместе с ней… Вот такая, — он отвел левую руку от рукоятки спиннинга сантиметров на семьдесят. «Врет, — отметил Турецкий. — Раза в два приукрасил».
— Здорово, — восхитился он. — Это хобби у вас такое?
— Ага, оно, — согласился Феликс, вытаскивая пустую блесну. — Вот черт, ушла добыча…
— Голодный год, — согласился Турецкий. — А я вот почему-то считал, что у писателей нет времени на разные там хобби. Они постоянно, даже во время отдыха, должны упорно думать, погружаться в себя, вынашивать грядущие замыслы, выискивать в голове и жизни подходящие сюжеты, мечтать о чем-то свеженьком, чего еще ни у кого не было.
— Ох, Александр Борисович, — театрально вздохнул литератор, — как показывает сегодняшний день, сюжеты лучше черпать не из жизни, а из головы. Черт знает что творится. Такое несчастье… Ну, и как ваши успехи? — он осторожно смерил взглядом собеседника. — Откушали от плода познания?
— Даже понюхать не дали, — признался Турецкий. — Но я еще не успел со всеми побеседовать. Пока отсутствует цельная картина событий на яхте, Феликс.
— А вы и не сможете ее собрать, — фыркнул толстяк. — Кто-то скажет правду, кто-то промолчит, для кого-то мелкое изысканное вранье является важнейшим из искусств…
— Но вы не из таких?
— Я? — озадачился писатель. Посмотрел как-то недоуменно на болтающуюся перед носом блесну, замахнулся — Турецкий невольно втянул голову в плечи, но блесна промчалась мимо. — А меня можете считать посторонним наблюдателем. Эдаким упитанным астральным телом. Разумеется, Николая я не убивал, потому что по ночам предпочитаю спать. Делить мне с ним нечего, невеста мне его не нужна. Но всегда готов помочь — словом и делом, как говорится. Впрочем, зачем вам моя помощь, — у вас и у самого восемь пядей во лбу. Вы же любите свою работу — тонкую, интересную, желательно с риском для жизни, верно?
— Пусто, — прокомментировал Турецкий очередное извлечение полосатой блесны. — Подразнила вас ваша рыбина.
— Да и хрен с ней, — простодушно признал писатель. — Если что, посвящу остаток дня второму хобби. Картинки, знаете ли, люблю рисовать. Чуть свободная минутка — достаю раскладной мольберт, краски, кисточки — и начинаю реализовывать свои художественные позывы. Как вам такое увлечение? Кто-то марки коллекционирует, кто-то уши убитых им людей, кто-то строит корабли из палочек от мороженого… Серьезно, ничего не узнали? — в вопросе прозвучал плохо завуалированный интерес.
Затылок продолжал чесаться. Турецкий обернулся, но наблюдатель успел убраться с открытого пространства. Феликс проследил за его взглядом.
