— А какие дома она навещала?
— Что?
— Какие дома она…
— А-а, это точно я не знаю. Несколько. Но точно не помню.
— А вы попытайтесь припомнить.
— Нет, по правде сказать…
— И все-таки постарайтесь.
— Погодите, дайте подумать. Лежал тут у нас один человек несколько месяцев назад — сломал ногу на работе. Так, Клэр принимала живое участие в его судьбе — она ходила к ним домой, помогала ухаживать за детьми. Или вот еще: в начале прошлого месяца к нам поступила женщина с прободением аппендикса. Ну и намучились мы с ней, поверьте. Тут вам и перитонит, и субдиафрагмальный абсцесс и еще куча всего. Она здесь долго пролежала — только на прошлой неделе выписали, если вам интересно. Клэр очень подружилась с ее младшей дочерью — той было лет шестнадцать. Они даже поддерживали взаимоотношения уже после того, когда женщину выписали.
— Что вы имеете в виду?
— Она звонила ей.
— Этой девочке? Она звонила ей прямо отсюда? Из отделения?
— Да.
— О чем они разговаривали?
— Видите ли, я не знаю. У меня нет привычки подслушивать чужие…
— Она часто звонила этой девочке?
— Ну, вообще-то… на прошлой неделе довольно часто, Макэлрой сделал паузу. — По правде сказать, и девочка звонила ей прямо сюда однажды.
— Неужели? А как зовут девушку?
— Я не знаю. Могу вам достать имя матери. Оно должно быть в регистратуре.
— Да, достаньте, пожалуйста, — сказал Карелла.
— Вам не кажется это несколько необычным, а? — спросил Мейер. — Поддерживать контакт с дочерью пациентки после того, как эту пациентку выписали?
— Нет, ничего странного я здесь не вижу. Многие социальные работники помогают выписавшимся пациентам с последующей реабилитацией, а Клэр, как я уже отмечал, была очень добросовестной…
— А вам не кажется, что в случае с этой девочкой могла иметь место личная заинтересованность?
— У Клэр всегда присутствовала личная…
— Извините, доктор Макэлрой, но я полагаю, вы догадываетесь, что я имею в виду. Был ли интерес, проявленный Клэр к этой девочке, большим, чем тот интерес, который она обычно проявляет к больным или их семьям?
Макэлрой обдумывал ответ на этот вопрос несколько минут, потом сказал:
— Да, можно так выразиться.
— Хорошо. Вы не покажете нам материалы по этой больной?
В участке детектив Хол Уиллис занимался изучением материалов вскрытия трупа Энтони Ла-Скала. В заключении экспертизы говорилось, что причиной смерти явились три пули в легких и сердце, выпущенные из пистолета 4 5-го калибра. Смерть наступила почти мгновенно. Однако, в заключении также говорилось, что на обеих руках Ла-Скалы имелись шрамы вокруг поверхностных вен на внутренней стороне сгиба руки и на локтевом суставе. Шрамы представляли собой короткие нитевидные утолщения кожи от сантиметра до двух с половиной сантиметров шириной. Далее судебно-медицинский эксперт, основываясь также на большом содержании героина в крови Ла-Скалы, делает очевидный вывод, что данные шрамы являются ничем иным как последствиями внутривенных инъекций вышеуказанного наркотического средства. Ла-Скала вводил наркотики внутривенно — количество шрамов и характерные уплотнения сосудов на его руках безошибочно указывало на то, что он принимал наркотики уже довольно длительное время.
Уиллис положил отчет в папку под названием «Дело Клинга» и повернулся к Брауну, который сидел за соседним столом:
— Хорошенькое дельце? Теперь нам добавился этот чертов наркоман. Как найти где живет наркоман? Может под лавкой в Грувер-Парке?! Как найти друзей и родственников этого проклятого наркомана?
Браун задумался ненадолго и сказал:
— А может, это и есть та зацепка, которую мы ищем, Хол? Может, за ним и охотился убийца. Наркоманы, ведь, всегда попадают в разные неприятные истории. — Он энергично покачал головой. — Может быть, это ключ к разгадке.
Возможно, так оно и было.
Наступило утро понедельника.
Понедельник приходит всегда.
Когда просыпаешься в понедельник, то все вокруг раздражает — такова мерзкая природа этого дня. Казалось бы, понедельник, как первый день недели, должен олицетворять собой прощание с прошлым и встречу с чем-то новым и светлым — он должен нести с собой чувство похожее на предновогоднее. Но так уж повелось, что понедельник — это всего лишь продолжение ежедневной рутины, привычное пробуждение для начала нового витка повторения прошлого. Наверное, нужно издать специальный закон, отменяющий понедельники.
Артур Браун любил понедельники не больше других людей. Он был полицейским, который по странному стечению обстоятельств оказался негром, проживающим в цветном гетто недалеко от своей работы. У него была жена, которую звали Кэролайн и дочь по имени Конни. Жили они в четырехкомнатной квартире в старом обветшалом доме. Утром 16 октября Брауну повезло — когда он вылез из-под одеяла, пол оказался не очень холодным. Полы в эту пору года обычно бывают страшно холодными, несмотря на городской указ о начале отопительного сезона с пятнадцатого октября. В этом же году благодаря задержавшемуся дольше обычного в городе бабьему лету домовладельцы получили долгожданную передышку с включением отопления, и жильцы не поднимали шума, барабаня, чем попало по железным радиаторам. Браун был доволен, что полы теплые.
Он тихонько вылез из-под одеяла, стараясь не разбудить Кэролайн, которая спала рядом. Браун был крупным человеком с короткой армейской прической, карими глазами и темно-коричневой кожей. До поступления на службу в полицию он работал грузчиком в порту; его руки, плечи и грудь состояли из груды мускулов, которые достались ему благодаря тяжелому труду в молодости. Он спал в одних пижамных брюках, потому что в его огромную рубашку завернулась спящая рядом Кэролайн. Тихо соскользнув с постели, он, как был — голый по пояс, отправился на кухню, наполнил чайник водой и поставил его на плиту. Потом он включил радио, приглушил звук до минимума и стал бриться, слушая последние известия. Расовые волнения в Конго. Сидячие демонстрации на юге. Апартеид в Южной Африке.
Почему так случилось, что он родился черным.
Ему в голову часто приходила эта мысль, но любопытство его было праздным, как будто он был не до конца убежден, что на самом деле был черным. В этом была определенная странность. Когда Артур Браун смотрелся в зеркало — то видел только себя. Тут он соглашался: негр он и есть негр, никуда не денешься. Но с другой стороны, он был также и демократом, и мужем, и отцом, и подписчиком газеты «Нью-Йорк таймс» — да и мало ли кем еще. Именно поэтому он и спрашивал себя, почему он был черным. Его интересовал такой вопрос: почему имея столь разнообразные качества помимо черной кожи, в глазах людей он представал только Артуром Брауном — негром, а не Артуром Брауном — детективом, или Артуром Брауном — любящим мужем, или любым другим Артуром Брауном, которого не будут оценивать исключительно по цвету его черной кожи. Ответ на этот вопрос был не прост, и Браун не пытался искать его в справочниках цитат Шекспира, Шейлока или других великих людей, — мир давно перерос те темы, о которых они писали.
Когда Браун смотрелся в зеркало — он видел перед собой личность.
Это мир решил для себя считать его негром. А быть личностью в этом мире чрезвычайно трудно, потому что это означает жить той жизнью, которую предписывает тебе окружающий мир, а не той жизнью, которую бы избрал для себя он сам — Артур Браун. В зеркале Артур Браун не видел ни черного, ни белого, ни желтого, ни серо-буро-малинового человека.
В зеркале он видел только Артура Брауна.
Он видел только самого себя.
Но на общее представление о самом себе как Артуре Брауне мир накладывал свое понятие — черный-белый, с которым Браун был вынужден считаться. Жизнь заставляла играть его трудную роль. Вот он стоит здесь — Артур Браун, человек и мужчина. Стоит таким, каким всегда хотел быть. У него не было желания стать белым. На самом деле ему нравился теплый и блестящий цвет его кожи. И у него не было никакого желания завалиться в постель с белокожей блондинкой. Среди его чернокожих друзей ходило мнение, что у белых половые органы больше, чем у негров, но он этому не верил и зависти не чувствовал. В своей жизни, с тех пор, как он начал что-то понимать о том, что говорят и как поступают вокруг, Браун сталкивался с сотнями маленьких и больших людских заблуждений и предрассудков, но чужая нетерпимость, тем не менее, никогда не вызывала в нем ответного озлобления, — она лишь приводила его в некоторое замешательство.
Вот поглядите, думал он, вот он весь я перед вами — Артур Браун. И зачем нужна вся эта расовая муть? Я не понимаю, кем вы хотите меня видеть? Это вы говорите мне, что я — негр, вы мне это говорите, а я не знаю, что значит негр, и не знаю для чего нужна вся эта чертова дискуссия. Что вы от меня конкретно хотите? Если я признаю: ну да, что правда, то правда, я — негр, и что дальше? Что вам, черт возьми, от меня надо? Вот, что хотелось бы узнать.
