Не будем грешить на учителей, за золото люди убивали испокон веков.
Мальчик, убив патриарха воровского мира Эдуарда Федоровича Губского, понял, что мосты за спиной погорели, только выполнив задание авторитетов, он может уцелеть. Как уже говорилось, вор был смел, ловок и находчив. Он вновь забрался на второй этаж, пошел по карнизу, заглядывая в окна. И в третьем окне Мальчик прикупил лишнюю карту, а проще сказать, наткнулся на пистолет Толика, который находился в номере своего шефа Георгия Акимовича Мельника. Степан с Толиком, отчаянно привирая, изложили Мельнику кошмарную историю захоронения трупа Аварии, получили новые инструкции, и Толик подошел к окну, чтобы выбросить окурок. И на тебе, за подоконником не воробей, а гость. Толик был прост, как огурец, ткнул гостя пистолетом в лоб и предложил зайти. Мальчик был ребенком сообразительным, спорить не стал, впрыгнул в комнату и предстал пред не совсем светлые очи начальника контрразведки Мельника. Мальчик никогда не видел его, но слышал предостаточно и узнал сразу. Мельник вора тоже никогда не видел, только глянул, понял, кто перед ним, и тут же просчитал, кто этого человека послал.
– Эдуарда Федоровича ищете? – Мельник улыбнулся необаятельно. – Обмишурились. Ну, раз зашел, присаживайся. Степа, поднеси гостю. Человеку говорить следует, а у него в горле першит.
Степан налил стакан, от широты души подвинул бутылку пепси. Мальчик благодарно кивнул, выпил, утерся ладонью и, не ожидая вопросов, рассказал свою повесть от «а» до «я».
Толик и Степан, довольные, что лишились «благосклонного» внимания шефа, слушали с интересом и новоявленному Гомеру не верили, криво усмехались. Мельник же умел отличить правду от лжи, кроме того, знал Каца и его возможности, понял, что в окно залетела золотая птица, которую он разыскивал всю жизнь.
– Значит, Эдуард Федорович Губский погиб на боевом посту? Почтим память товарища. – Мельник встал.
Воры вскочили, Мельник перекрестился, сел и сказал укоризненно:
– Значит, ты, сучонок, Патриарха Всея Руси порешил?
– Да не хотел я, старик сам наткнулся, непонятно как…
– Умолкни, – перебил Мельник и бросил на Степана, который сидел чуть в стороне, за спиной Мальчика, долгий взгляд.
Степан не был Спинозой, но взгляд хозяина понял и вынул из кармана шелковый шнур. Мельник согласно прикрыл глаза и, упреждающе подняв палец, спросил:
– А девку мою за что? Она тебе чем помешала?
– Какую девку? Не знаю ничего, мне чужого не надо, у меня своего!.. – Мальчик шлепнул по макушке.
– Странно, но верю, верю. – Мельник поднял руку, утвердительно кивнул, но он не Мальчика успокаивал, а удерживал Степана, который уже поднялся, торопился услужить, так как знал, что жизнь ночного гостя ничего не стоит и ответа за нее никто не потребует. – Сопляки, вы и есть сопляки. – Мельник даже улыбнулся. – У вас что больше тыщи, то сразу миллион. – Он взглянул на Степана, затем на Толика, подмигнул и рассмеялся, призывая сотоварищей повеселиться.
Охранники, естественно, довольно заржали, Мельник вытянул руку, пальцем выстрелил в Мальчика.
– Теперь решай, парень, жить тебе или умереть! Скажешь правду, значит, выпал «орел».
Мальчик приподнялся на стуле, у него задергалось веко, губа отпала, он впился взглядом в Мельника, прошептал:
– Чтоб мне в параше утонуть.
– Значит, коричневая замшевая куртка? – спросил Мельник.
– Точно! – Мальчик икнул. – Ношеная, подкладка сеченая, чтобы не заподозрили.
– Верю, твоя взяла. – Мельник кивнул Степану и взял со стола бутылку, зная, как ни быстро удавить человека, он все равно успеет взбрыкнуть и может стол опрокинуть.
Двух покойников уложили в одну машину. Мельник велел ждать, вошел в холл, решил позвонить, вызвать еще людей, но телефон не работал. Он бросил трубку и решил: что бог ни делает, все к лучшему. С Толиком и Степаном совладать несложно, а прибудут новые люди, прознают о бриллиантах, сговорятся за спиной… Он вернулся к машинам.
– Конечно, никаких миллионов у еврея нет, но могут быть деньги серьезные, – сказал Мельник, оглядывая охранников. – Будете слушаться, все нарисуем в лучшем виде, я вам грехи отпущу и долей не обижу.
– Не сомневайтесь, – ответил Толик.
Степан лишь молча кивнул.
– Ты, говорун, – Мельник ткнул Толика в лоб, – вывезешь жмуриков, свернешь направо, там овраг, сбросишь, прятать уже ни к чему. Ты, Степан, выгони вторую машину за ворота, оставь на стоянке у леса и быстро возвращайся. Все, двигайте.
Когда машины уехали, Мельник обошел здание – горели лишь окна в номере Каца. Мельник спрятался за деревьями, рассматривал освещенные окна. «Спать никто не должен, – думал он, – значит, собрались в кучу, договариваются. Дельцы убалтывают мента, долю сулят. Как он тут, поганый, объявился и зачем? Как бы сладко сейчас без него было! Спокойно, Георгий Акимович, ништяк, все образуется». Мельник любил называть себя по имени-отчеству, возможно, и потому, что в жизни его так называли крайне редко.
«Миллион! И не деревянными, которые сегодня у кого угодно есть, а завтра ими за бутылку будем расплачиваться… Мента придется замочить, иначе не завладеть. Но он же клейменый, крученный, в десяти водах стиранный, соображает и до утра из номера не выйдет. А поутру ложкомои, холуи, как клопы, поползут, народу, как на распродаже тряпок по талонам. Нет, утра ждать нельзя, мента порешить затемно и вывезти. Как? Думай, Георгий Акимович, ты же умный. Силой не войдешь, перестреляет влет».
Мельник достал из кармана газовый баллончик, закамуфлированный под зажигалку, повернул на пальце массивный перстень.
«Сколько у меня времени? Людишки появляются после шести, час про запас и час на всякий случай, значит – четыре, сейчас два, следует поторопиться. Как войти в номер? Открыть может только мент, значит, разговаривать придется с ним. На что он может клюнуть? Зачем он сюда явился?»
Когда Юдин, закончив неудачные переговоры с Гуровым, вернулся в гостиную, Кац лишь взглянул на него, ничего не спросил, покачал головой и тихо произнес:
– Ну, ты совсем больной.
– Все в этой стране не так как надо! – Юдин допил свой бокал, плюхнулся в кресло. – За такого партнера можно душу дьяволу заложить, а он по ту сторону, и что защищает – неизвестно. Я убежден, что он сам не знает.
– Нам повезло, – произнес Кац, однако радости в его голосе слышно не было. – Лев Иванович человек жестокий, но порядочный и не отдаст нас…
– Заткнись ты, ради бога! – перебил Юдин. – Лучше скажи, мудрец, почему у нас все не как у людей?
Кац ответить не успел, в коридоре послышались шаги, дверь дернули, затем уверенно постучали, и раздался голос Мельника:
– Бессонница замучила? Лев Иванович, вы что, арестовали моих приятелей?
Юдин и Кац переглянулись и одновременно повернулись в сторону спальни, как прилежные ученики поворачиваются к двери, увидев классного руководителя.
Гуров вышел неторопливо, поправил галстук и одернул пиджак, зевнул. Он, когда нервничал, порой зевал.
– Иду, Георгий Акимович. – Он подошел к двери, но на случай шального выстрела встал сбоку, у стены. – Я не прокурор и арестовать никого не могу. Я лишь временно задержал ваших друзей. Желаете присоединиться?
– Лев Иванович, ты же умный мужик, кончай ля-ля разводить, разговор имеется.
– Что, пожар? – Гуров переложил пистолет из наплечной кобуры в боковой карман. – А нельзя подождать до утра?
Наступила пауза, затем, чуть понизив голос, Мельник сказал:
– Я знаю, где находится нужная вам дискета. Сейчас помню, а к утру могу и забыть.
Теперь паузу держал Гуров. Да, недаром этот человек занимает высокий пост в партии уголовников, умен, незаурядно умен.
– Уголовный кодекс знаете. – Гуров жестом позвал Юдина. – Статья о необходимой обороне известна. Если мне не понравится выражение вашего лица, стреляю. Сейчас дверь откроется, вы сделаете шаг и остановитесь.
Кац ушел в спальню, Юдин повернул ключ, открыл дверь. Мельник вошел, улыбаясь, держа руки перед собой, демонстрируя, что они пусты. Юдин дверь тут же захлопнул и вновь запер.
Мельник и Гуров смотрели друг на друга, преступник улыбался, сыщик, оглядывая его, равнодушно приказал:
– Снимайте пиджак, бросьте на кресло.
– Хороший пиджак, дорогой. – Мельник выполнил приказ, вновь продемонстрировал пустые руки.
– Брюки!
– Что? – не понял Мельник.
– Штаны сними!
– Что ты такой пугливый! – Мельник снял ботинки, начал стаскивать брюки, неловко запрыгал на одной ноге.
– Для смелых оперативников скоро специализированный крематорий откроют.
Сыщик злился. Ему было наплевать, что о нем подумают присутствующие, но, так перестраховываясь, он был противен сам себе. Им двигал инстинкт самосохранения. Казалось, под ложечкой подергивали туго натянутую струну, она тревожно гудела, во рту пересохло. И хотя никто, конечно, не мог догадаться о том, как ведут себя нервы сыщика, ему было стыдно. Так скверно он чувствовал себя лишь однажды, когда из-за оплошности коллег оказался под дулом пистолета маньяка-убийцы. Тогда сыщик был без оружия, сейчас у него в кармане пистолет, и перед ним не трясущийся наркоман с побелевшим пальцем на спусковом крючке, а хиленький человечек, которого одним ударом можно перешибить. Все так. Но отчего так пронзительно поет струна?
