То, что Феликс забеспокоился, значило не сказать ничего. Он попятился, оглянулся, схватился за леер, как будто Турецкий уже выбрасывал его за борт.
— Что за чушь, Александр Борисович?
— Желательно только правду, Феликс, — настаивал Турецкий. — И ничего, кроме правды. Знаете, после встречи с местным привидением у меня напрочь пропало желание вести себя деликатно. Вы можете пожаловаться Голицыну, но и я могу сделать то же самое. Если он узнает, что вы что-то утаиваете…
— Да тише вы… — Феликс схватил его за руку, бросив взгляд через плечо. Турецкий обернулся. Человек облокотился на поручень метрах в пятнадцати от них. Они не видели, куда он смотрит — на воду или на то, как детектив общается с писателем. По сутулой фигуре можно было допустить, что это Иван Максимович Лаврушин.
— Хорошо, я скажу, черт с вами, — зашипел Феликс. — Это не имеет отношения к Николаю, можете не сомневаться… И вообще, данные вашей агентурной сети неточны. Я, кажется, догадываюсь, кто подбросил вам эту информацию. Я не говорил: «Да, он здесь». Вернее, говорил, но добавил: «Да, он здесь, я на его яхте». Речь шла, как не сложно догадаться, об Игоре Голицыне, владельце посудины… — писатель замялся. — М-м, не уверен, что вам это следует знать…
— Не смешите, — отрезал Турецкий. — Уже начали. И если эпизод не имеет отношения к моему делу, Игорь Максимович останется в счастливом неведении.
— Очень надеюсь, что вы меня не подведете, — голос писателя задрожал — в целом, натурально. — Я попал в некрасивую историю, она не афишируется, о ней пока еще мало кто знает. Я вложил свои сбережения в один дорогостоящий проект, это — сеть заведений греческой кухни… Увы, следует признать, писатель из меня оказался лучше, чем коммерсант, деньги сгорели за две недели, проект развалился, а человек, на которого я возлагал большие надежды, который, собственно, и занимался финансами, а это финансы не только мои, но и… моих друзей, просто растворился, его не могут найти…
— И ваши так называемые друзья теперь стоят с ножом у горла? — догадался Турецкий.
— Стоят, — уныло признал Феликс. — Требуют свою долю. Мне срочно нужен кредит — на очень крупную сумму.
— И желательно без процентов и поручителей, — усмехнулся Турецкий.
— Не знаю, чем буду возвращать, — скис писатель, — но если не появятся деньги в ближайшие пару недель, мои неприятности могут стать сущей катастрофой.
— И вы не знаете, как с этой просьбой подкатить к Голицыну. А после известных событий, когда Голицын совершенно не в духе…
— Вот видите, вы все понимаете, — зачастил Феликс. — Лично я кровно заинтересован в том, чтобы на яхте царили мир и порядок. Мне звонил… один из моих друзей… — он горько засмеялся. — Сами понимаете, с такими друзьями полностью отпадает надобность во врагах. Требуют добыть нужную сумму… Увы, это даже не криминальный шантаж — основания доставлять мне проблемы у них вполне законные, договора имеют юридическую силу, все такое…
— Боюсь даже спрашивать о сумме, — усмехнулся Турецкий. — И самое противное, Феликс, что на этой чертовой «подводной лодке» я не имею ни малейшей возможности проверить ваши слова. Ума не приложу, почему я должен верить вам на слово?
— Проверить мои слова вы не сможете даже на суше, — отрезал писатель. — Думаете, вас пустят в эту епархию? Да и зачем вам лезть в чужие дела?..
Застать врасплох Лаврушина не удалось. Тот видел, как подходит сыщик, внимательно за ним следил. Когда стало ясно, что встречи не избежать, физиономия Лаврушина стала привычно превращаться в физиономию Пьеро. Надо признаться, что сильно пьяным он не выглядел, хотя и принял на грудь предостаточно.
— Маленькое уточнение, Иван Максимович, к данным ранее показаниям, в которые, видимо, вкралась досадная неточность.
— Что вам угодно? — тот нервно передернул плечами. — Опять собрались нас мучить? Я сегодня потерял сына…
— Я помню, Николай был вам ближе, чем родной сын, — Турецкий постарался не выливать на собеседника весь сарказм, ограничился малой дозой. — И все же вынужден вернуться к вашим словам, согласно которым ночью вы не покидали каюту. Очень жаль, Иван Максимович, но вас видели разгуливающим по яхте. Страдаете сомнамбулизмом?
— Тьфу ты, — Лаврушин чертыхнулся, — какие, право, глупости!..
— То есть вы готовы признать, что соврали?
— Ну, что вы от меня хотите? — взмолился Лаврушин. — Да, после разговора с вами я вспомнил, что выходил из каюты. Но этот «выход в свет» — какое он имеет для вас значение? Я плохо себя чувствовал — поднялось давление, болела голова. Это было, как в тумане…
— Вы что-то выбросили за борт.
— Правда? — Лаврушин широко раскрыл глаза. Потом нахмурился, глаза забегали. — О, господи!.. — он шумно выпустил воздух. — Если вы имеете в виду пустой флакон от дипривина… Это лекарство, я принимаю его уже много лет. Постоянно ношу с собой. Ну, конечно, вчера перед сном я выпил последнюю таблетку, машинально сунул пустой пузырек в пижаму. А вот это — полный, — он забрался в карман, ворча под нос, принялся перебирать содержимое, вынул флакончик, сунул Турецкому под нос. — У вас еще имеются вопросы, сыщик? Может, оставите меня, наконец, в покое?..
С Ириной Сергеевной он пересекся на верхней палубе — она сидела в шезлонге, кутаясь в длинную накидку, наслаждалась одиночеством и полумраком. «На ловца и зверь», — обрадовался Турецкий, меняя ранее намеченный курс.
— Коротаем вечерок, Ирина Сергеевна?
Женщина молчала, блестели глаза в рассеянном свете, поступающем из кают-компании. В корабельной гостиной, насколько можно было судить, никого не было, кроме Герды, занимающейся приборкой. Вот она наклонилась, чтобы извлечь из-под стола завалившийся мусор — руки оказались короткими, она опустилась на колено, отставила вторую ногу, обрисовались упругие формы… Турецкий отвернулся, встретился взглядом с блестящими глазами Ирины Сергеевны. Она по-прежнему молчала.
— Вы хотели днем попросить у меня помощи, Ирина Сергеевна. Но так некстати вторгся Манцевич. Передумали уже?
— Простите, — в ее голосе сквозила легкая печаль, весьма созвучная с вечерним морем и теплым ветерком. — Это была минутная слабость. Блажь. Находит иногда. Все в порядке, Александр Борисович, не берите в голову.
«Уже взял», — мрачно подумал Турецкий.
— Ваше право, Ирина Сергеевна. Проблема, собственно, не в этом. Ваши неприятности — это исключительно ваши неприятности. Вы настаиваете, что никуда не выходили из каюты прошлой ночью?
Женщина беспокойно шевельнулась. Времени обдумать ответ имелось достаточно, ее никуда не гнали, но она предпочла не пользоваться этой возможностью.
— А что, детектив, имеются основания так не считать?
— Ответьте, пожалуйста, на вопрос, Ирина Сергеевна.
— Я под присягой? — она усмехнулась. — У вас короткая память, мы уже обсуждали эту тему. Вернувшись в каюту после посещения кают-компании, я никуда из нее не отлучалась. Я спала, детектив.
— То есть вы не выходили из каюты в длинной накидке, не находились в районе кормовой лестницы, не разговаривали с неким мужчиной?
Даже в полумраке было видно, как она смертельно побледнела. Свет в глазах потух, женщина съежилась, руки нервно теребили накидку.
— Всего этого не было, не так ли, Ирина Сергеевна?
— Не понимаю, — пробормотала женщина. — Вы с кем сейчас разговариваете, детектив?
«Герда не ошиблась», — мрачно заключил Турецкий.
— Я же не настаиваю, Ирина Сергеевна, — мягко произнес он. — Здесь не суд, не исповедь. Мое расследование неофициальное, вы не обязаны говорить правду. За вранье не привлекут. Но не могу избавиться от ощущения, что сказать правду — в ваших же интересах. Итак?
— Кто вам наговорил про меня?
— Какая разница?
— Да мне никакой, — она нервно засмеялась. — Экая чушь. Александр Борисович, давайте завершим эту глупую дискуссию. Ваш информатор вводит вас в заблуждение. Меня никто не мог видеть, потому что я спала. Какой мужчина, какая накидка? Мой муж находится на этой яхте, неужели вы считаете, что я способна в его присутствии?..
«А также в присутствии Салима и Манцевича, — подумал Турецкий. — Ей не занимать отчаяния — даже если она встречалась с одним из упомянутых. Хотя зачем встречаться с упомянутыми на лестнице в машинное отделение?»
Он молчал, когда она поднялась, запнулась о ножку стула — он поддержал ее за локоток. Она не выразила благодарности, вырвала локоть. Он посмотрел по сторонам — явного наблюдения не отметилось. Задумчиво смотрел, как уходит женщина. Длинная накидка развевалась, почти касалась палубы. Возможно, в этой накидке ее и видела Герда. Она сделала несколько шагов, и тут самообладание ей стало изменять, она остановилась, стала испытывать мучительные сомнения.
