Хокан Нессер - Возвращение

– Хм… – задумался Малер. – И что же ты собираешься делать? Похоже, что все очень запутанно, скажу я тебе.

Ван Вейтерен не сразу ответил, но Малер не дал ему увильнуть:

– Ну?

– Я поставил ему мат, – сказал комиссар наконец. – Хочешь еще пива?

– Конечно. А что за мат?

Ван Вейтерен встал, пошел к бару и через некоторое время вернулся с двумя пенящимися кружками.

– Так что за мат? – повторил Малер, когда они снова выпили.

– Оставил ему только один шанс. Уйти как джентльмену.

– Ты хочешь сказать?..

– Да. Умереть самостоятельно.

Малер сразу развеселился:

– А если он не джентльмен? Кажется, есть причины это подозревать?

– Тогда я расскажу о том, что знаю. У него есть дочь и двое внуков. Если он лишь пожмет плечами, я расскажу ей, что у ее отца на совести три убийства, и позабочусь о том, чтобы она поверила. Его жена всю жизнь молчала именно ради дочери… по крайней мере, мне так показалось.

Малер задумался.

– Да уж, – сказал он. – Думаешь, сработает?

Ван Вейтерен поморщился:

– Один черт знает. Посмотрим завтра в двенадцать. Я собираюсь поехать к нему домой поговорить.

– Ну и дьявольщина, – заметил Малер. – Ну что ж, у тебя свои методы.

Он отпил из кружки и снова посмотрел на доску. Подумав необычно мало, он сделал ход пешкой.

– Ну и паршивая же работенка у тебя, – сделал он вывод.

– Как раз для меня.

– Да, наверное, – согласился Малер.

Через полчаса партия была окончена. Малер одержал победу всего за шестьдесят ходов. После этого он наклонился и достал из портфеля, стоявшего на полу, небольшой пакет.

– Это тебе утешительный приз, – сказал он. – Я только сегодня получил из типографии, так что она хотя бы свежая.

Ван Вейтерен разорвал обертку.

«Речитатив из захолустья», – прочитал он.

– Спасибо. Похоже, это как раз то, что мне нужно.

– Никогда не знаешь точно, что тебе нужно, – сказал Малер и посмотрел на часы. – К тому же пора закругляться. Начинай с тридцать шестой страницы. Кажется, там есть неплохая мысль.

Ван Вейтерен принял душ и, уже лежа в кровати, открыл поэтический сборник. Часы на тумбочке показывали половину первого, и он решил на первый раз ограничиться тем, что порекомендовал автор. Поэзия, особенно лаконичные строки Малера, требовала внимательного прочтения, а он уже чувствовал, как слипаются глаза.

Стихотворение называлось «Январская ночь», и в нем было всего семь строк.

Он погасил лампу, а строчки как будто остались висеть в темной комнате и в его опустошенном сознании.

«Внутренняя и внешняя темнота», – подумал он уже в полудреме.

Завтра в двенадцать часов.

Когда комиссар стоял у двери, часы показывали одиннадцать пятьдесят девять, и он решил подождать еще минуту. Раз уж написано в двенадцать, значит, нужно быть точным. Нельзя пренебрегать даже такими мелочами.

Ван Вейтерен позвонил.

Подождал несколько секунд, прислушиваясь к звукам внутри квартиры.

Нажал на кнопку звонка еще раз. Раздался долгий, раздраженный сигнал. Он подался вперед, прислонил ухо к прохладному дереву и прислушался.

Ни звука.

Ни шагов, ни души, никаких признаков жизни.

Он выпрямился. Собрался с мыслями. Глубоко вздохнул и потрогал дверную ручку.

Открыто.

Он переступил порог. Оставил дверь приоткрытой. Он не в первый раз входил в квартиру, где можно обнаружить труп – в этот раз этого могло и не быть, но точно было что-то еще. Это что-то вызывало беспокойство и несло на себе печать предопределенности.

В маленькой темной прихожей стоял спертый воздух. Прямо располагалась кухня, которая была бы солнечной, если бы не опущенные жалюзи. Дверь справа вела, по всей видимости, в спальню. Слева находились туалет и двустворчатая дверь в гостиную.

Две комнаты и кухня, не больше. Точь-в-точь, как и сказал Мюнстер.

Он начал со спальни. Кровать – наиболее вероятное место, он сам бы выбрал его, если бы дело зашло так далеко.

Он осторожно открыл дверь.

Пусто. Прибрано и чисто. Жалюзи и здесь опущены. Как будто он куда-то уехал.

Потом прошел в гостиную. И там все прибрано и скучно. Некрасивые диваны серо-коричневого цвета, обитые прочной синтетической тканью. Большой телевизор, книжный шкаф с разными сувенирами. На стенах морские пейзажи. Холодильник почти пустой. На столе трогательный комнатный цветок.

Остается ванная. Эту альтернативу он тоже рассмотрел бы и сам. Медленно угаснуть в горячей воде. Как Сенека, не как Марат.

Он включил свет.

Физически ощущалось, как убийца смеется над ним, как будто его ухмылка была видна на глянцевой поверхности темно-синего кафеля. Как будто он приберег ее напоследок. Как будто он собирался написать записку этому упрямому копу и оставить здесь, но передумал, потому что и так было ясно, кто победит в этом бессмысленном поединке.

Ван Вейтерен со вздохом посмотрел на свое отражение в зеркале на двери. Его вид оставлял желать лучшего – что-то среднее между Квазимодо и печальным бульдогом. Как всегда, но хуже, чем обычно.

Он погасил свет и вышел в коридор. Остановился на минуту, отметил, что почтовый ящик на двери пуст. Значит, он ушел совсем недавно. Вероятно, покинул эту чистую и печальную квартиру не более часа назад.

Вероятность того, что он вышел ненадолго, была исключена. Всё говорило о том, что он уехал. По меньшей мере на несколько дней.

Навсегда? Может быть, в общем и целом, это хороший знак? Перед ним снова забрезжил луч надежды. Кто сказал, что он должен сделать это у себя дома?

Насколько он знал, никто.

Он вышел на лестницу и закрыл дверь.

Почему он оставил ее открытой?

Чтобы комиссар увидел эту квартиру? И для чего ему это нужно?

Или он просто забыл закрыть дверь?

– Господин Ван Вейтерен?

Он вздрогнул. Одна из соседских дверей осторожно открылась. Оттуда показалась голова рыжеволосой женщины.

– Вы ведь господин Ван Вейтерен, правильно? Он сказал, что вы придете в это время.

Ван Вейтерен кивнул.

– Он попросил меня передать, что, к сожалению, не сможет с вами встретиться, потому что уезжает на море.

– На море?

– Да. Он передал вам записку. Пожалуйста. – Она протянула белый конверт.

– Он сказал еще что-нибудь?

Женщина помотала головой:

– Нет, а что он мог сказать? Извините, у меня в духовке пирог. – Она закрыла дверь.

«Вот как», – подумал Ван Вейтерен, уставившись на конверт. Он не открывал его, пока не устроился на террасе летнего кафе на той же улице. Пока он ждал официантку, держа конверт в руке, ему вспомнились слова Малера, произнесенные вчера вечером.

Действовать в нужный момент важнее самого действия.

Немного преувеличено, конечно, но возможно, что временной аспект действительно самый важный в каждой схеме? В каждом действии в каждой жизни. Именно то, что нельзя оставлять без внимания, в этом он точно уверен.

Принесли пиво. Он выпил глоток и распечатал конверт. Достал сложенный вдвое лист бумаги и прочитал:

Пансионат «Флорианс»

Берензей

Он выпил еще глоток.

«Море? – подумал он. – Да, конечно, почему нет?»

Снова ночь.

Опять бессонница. Вчера вынесли приговор, и ее последняя надежда не оправдалась, рассеялась, как белый дым.

Виновен.

Верхавен снова виновен. Она сжимает стакан. Пьет теплую сельтерскую воду и закрывает глаза. В голове беспокойные мысли. Почему все так непонятно? Почему она по-прежнему молчит? Не отпускает руки и не позволяет себе упасть в пропасть?

Что мешает ей прервать это молчание и провалиться в небытие? Что?

Конечно Андреа.

Андреа. В прошлый раз ей было два года, теперь она совершеннолетняя. Молодая женщина. Женщина, которой так и не стала ее мать; в этом есть какая-то предначертанность, непоколебимая мрачная логика, которую она не может побороть. «Судьба», – думает она.

Господи, только бы все получилось с этим Юханисом.

Хоть бы они поскорее сговорились и он забрал бы ее отсюда.

Господи, помоги.

Когда?

Когда во второй раз ее пронзила страшная догадка?

В тот же день? В тот самый дождливый сентябрьский день, когда Ниммерлет обнаружил ее тело? Уже тогда?

Наверное. Наверное, она сразу поняла. Впустила это внутрь и закрыла дверь. Сразу же нашла предательское убежище и поглотила это целиком и полностью. Он не ездил в тот день в город. Он поехал в Ульминг со старой пилой, она проверила это по календарю…

Он заехал к Моррисонам, хоть их и не было дома. Он сам это сказал, и ни в его голосе, ни в жестах не было ничего особенного. Ровным счетом ничего.