Беба отхлебнула виски, поправила на груди халатик.
— Я действительно не боюсь, Боби, — сказала она наконец. — Неприятно, что эта идиотка Лени втоптала меня в такую грязь, но я не боюсь. Говоришь, что Геренский — старый лис? Тем лучше. Представь себе, что он подумает? Человек, который во всеуслышание грозится убить, очевидно, находится в состоянии аффекта. Если такой человек и убьет, то сделает это не таясь, не задумываясь: ножом, пистолетом, утюгом — что под руку попадется. Ты понимаешь? Жоржа прикончили, все рассчитав, прикинув, взвесив. Кто же в нашей компании может так тонко обмозговать убийство? Дурак Жилков? Или тот, кто сознался Жилкову, что неплохо бы…
— Хватит! — оборвал ее Паликаров. — Да, я сболтнул что-то такое Дамяну, но сболтнул просто так, в сердцах, злясь на Жоржа. Без всякого умысла.
— Но об этом знаешь только ты, правда? А Геренский спокойно запишет в дело со слов Дамяна или Мими: один из гостей признался, что задумал убить Даракчиева. Припас яд. Когда шел через безлюдную гостиную вслед за таможенником, задержался ненадолго у стола, открыл баночку с ядом и…
Паликаров осушил до дна свой стакан. Рука его слегка дрожала.
— Я докажу тебе, что все было совсем не так, Беба. Убийца, говоришь, все рассчитал, обмозговал? Ладно. Почему, однако, хитрец не позаботился о собственной безопасности? Сначала откровенничает с Дамяном, потом на глазах у всех идет в гостиную — вернее, в кабинет через гостиную. Не проще ли было запастись для начала надежным алиби, которое поставило бы его вне подозрений?
— Довольно примитивная логика, Боби. Недавно я читала французский детектив. Там главный герой говорит: «Сомневаюсь в каждом, у кого неуязвимое алиби. Зачем алиби невиновному?» А подполковник Геренский криминальные романы небось назубок знает.
С улицы доносились шум автомашин, крики детей. Беба рисовала пальцем на стене замысловатые линии. Паликаров стучал носком ботинка о ножку журнального столика.
— О чем думаешь? — спросил он после долгого молчания. — Как лучше меня утопить, да?
— Нет… О том, что Жорж был умнее всех нас, вместе взятых.
— Воздвигни своему Жоржу памятник и нацарапай эту эпитафию. Допустим, он был мудр, как Соломон. Ну и что?
— А то, что вы ведете себя как подонки и бабы. Даракчиев же дрался бы как лев! — Беба мотнула рыжей своей гривой, словно пытаясь изобразить льва.
— Как же поступил бы лев Даракчиев?
— Если бы я знала как… Должно быть, отвел беду не только от себя, но и от всей компании. Да, он приложил бы все силы, чтобы уличить в убийстве не кого-нибудь, а, скажем, Средкова.
— Постой, постой, при чем тут таможенник? — опешил Боби, смекая, что в рассуждениях Бебы все-таки есть здравый смысл…
— Средков в консорциуме — чужой человек, Боби. Давай снимем розовые очки, дружок. Тому из нас, кто совершил убийство, придется хуже всех. А остальные, если Геренский пронюхает о нашем консорциуме, будут жрать в тюрьме баланду. Один Средков не имеет к нам никакого отношения…
4
Вернувшись домой после работы, Коста Даргов застал жену совершенно пьяной.
— Ну и насосалась! — сказал он равнодушно.
Беба, отшвырнув стакан, застонала:
— Бо-юсь…
— Знаю я весь твой репертуар: выпивка «на радостях», выпивка «с горя»… Сейчас очередной номер — попойка от страха. Тебе главное — нализаться… — Коста снял пиджак, аккуратно повесил его на спинку стула. — Чего же ты боишься, пьянчужка?
— Милиции боится пьянчужка, — призналась Беба.
— Хм, милиции! — повторил Даргов. — А мне плевать на милицию!
Проявление мужества и пренебрежение к опасности у ее мужа — это для Бебы было неожиданным. Она привстала, удивленно глядя на Косту.
— Меня тоже таскают на допросы, — сказал Даргов. — А я ничего не боюсь. Я могу доказать, что не совершал убийства.
— Неужто и ты пропустил рюмочку? На работе? Ну дела!.. — изумилась Беба, смущенная туманной речью супруга.
— Я на работе не пью. И после работы редко. Я рассуждаю вслух. Я знаю их методы. Неважно, кто преступник. Важно, кому дело пришить. Мне никто ничего не пришьет.
— А я боюсь, — сказала Беба.
— Почему? Что тебя пугает?
Она поколебалась несколько секунд, потом прошептала:
— Да… В ту злосчастную пятницу… Понимаешь? Я заходила в гостиную после того, как коньяк был уже разлит по рюмкам. Узнает милиция — мне каюк!
— Ты отравила? — похолодел Коста. Он свыкся с изменами жены, но мысль потерять ее была невыносимой.
— Идиот! Уж если я тебя не отравила, то Жоржа и подавно.
Коста подошел к жене, наклонился, провел пальцами по ее золотым локонам.
— Расскажи мне, — сказал он ласково. — Расскажи мне обо всем.
Всхлипывая, Беба поведала мужу о чудовищной измене Жоржа.
— И тогда я крикнула, что убью, убью его! Да, я хотела убить! Этот мерзавец бросил меня окончательно, навсегда. И я решила отомстить!.. Жорж спустился вниз. Потом кто-то позвонил у ворот.
— Да, — кивнул Даргов, — почтальон. Я видел его.
— И я видела. Жорж пошел к воротам, а я кинулась в гостиную. Там в буфете Жорж держал оружие. Пистолет. Он мне раньше его показывал. Я хотела схватить пистолет и стрелять, стрелять, стрелять в него. Жаль, ящик в буфете был заперт. Попробовала взломать, но не успела. Кто-то шел в гостиную, и я поднялась наверх.
— Кто шел?
— Дамян. И он меня, кажется, заметил в гостиной. А на ящике остались отпечатки моих пальцев. Но хуже всего другое. Эта гусыня Лени трепанула в милиции: Беба, мол, грозилась Жоржа убить…
Коста Даргов сел на диван, поправил галстук, сказал:
— Успокойся, не хнычь, к стенке не поставят. А тебе впредь наука — не жадничай, не развратничай. — Больше всего в жизни Даргов любил резонерствовать, и теперь представился подходящий случай. — Раньше мы жили без машины, без сберегательных книжек — а их у тебя три и у меня не меньше. До консорциума мы жили беззаботно, спокойно, не трясясь за свою шкуру. И у нас была семья, настоящая семья. Вспомни, как после свадьбы мы любили друг друга…
Он хотел предаться воспоминаниям, но с женой случилась истерика.
— Замолчи, улитка этакая! «Жили беззаботно», «настоящая семья»… Баба ты и всегда был бабой. Потому я и наставляла тебе рога с Даракчиевым! Да и не только с ним. И с Боби Паликаровым, и с Райковым, и с Козаровым… Со всеми рога наставляла, баба ты, улитка! А где ты видел улитку без рогов? Ты носил их еще до свадьбы, запомни, когда еще ходил в драных штанах!.. О, будь Жорж жив, он не умилялся бы воспоминаниями! Он ринулся бы в борьбу. Он был мужчиной, а не бабой, как ты!
Поверженный этим ураганом упреков, гнусных признаний и обвинений, Коста долго не мог прийти в себя.
— Сука! — вымолвил он наконец. — Сука, вот ты кто! Хотел помочь тебе, спасти. Хорошо, что ты вовремя меня отрезвила. Теперь рыдай о своем Жорже, развратница. Рыдай, может, он и восстанет из гроба. Но не забывай: ты в моих руках. Вот в этих самых руках! Захочу — и прихлопну как муху.
Он сидел на кухне, когда в дверях появилась заплаканная, опухшая Беба.
— Зачем пожаловала? — угрюмо поинтересовался Коста.
— Хочу, наконец, чтобы ты перестал быть бабой и улиткой. Чего препираться понапрасну? Не обижайся. Я разозлилась и наболтала тебе чепухи. Да и как мне не злиться, посуди сам… А я на тебя не в обиде.
— Вон как запела, — протянул Даргов, и что-то изменилось в его голосе.
— У таможенника есть цианистый калий. Я говорю про Средкова.
— Откуда узнала? — спросил Даргов. — Кто тебе сказал?
— Жорж. Он все о нем выведал, прежде чем заарканить. Оказывается, какой-то иностранец пытался провезти яд контрабандой. Средков его и накрыл. В протоколе значилось 395 граммов, а иностранец, раззява, вез ровно полкило. Значит, сто с лишним граммов — тю-тю, исчезли. Дело прикрыли, но сейчас самый раз вспомнить. Тебе все ясно?
5
Любомир Смилов застал своего начальника вышагивающим по кабинету.
— Товарищ подполковник, анонимка! — выпалил Смилов и жестом фокусника извлек из рукава конверт.
— Когда я был молодым, как ты, анонимные поэтессы меня тоже одаривали посланиями, — улыбнулся Геренский. — Поэма? Баллада? Сонет?
— Поэма в прозе. — Смилов положил письмо на стол, взял пинцет, достал из конверта листок. На нем зеленой шариковой ручкой были нацарапаны неуклюжие печатные буквы: «При Дарговой находится цианистый калий. Украла его, когда работала на базе аптечного управления. Об этом яде никто не знает. Она прячет его в дверце своей машины».
— Отпечатки? — спросил Геренский.
— Проверили. Отпечатков нет.
— Значит, писака не настолько глуп, каким хочет показаться! Что еще установлено?
— Написано левой рукой, но писал не левша. Предложения построены правильно, однако ни один образованный человек никогда не напишет «при Дарговой находится яд». Фраза «никто не знает» не блещет логикой, сам-то аноним о яде знает, верно? Зато отсутствие отпечатков вполне логично. Кстати, на конверте их тоже нет.
