Он подумал об Анн-Бритт Хёглунд. Она еще молода, может работать в полиции лет тридцать, а то и больше.
Валландер решил поговорить с ней. Узнав, что она думает, он, может быть, разберется в себе самом.
В то же время он понимал, что картина, нарисованная им в воображении, была неполной. В последние годы среди молодежи стало очень популярным работать в полиции. Похоже, эта тенденция сохранится и впредь. Значит, проблема совсем в другом: в разнице поколений.
Это смутное ощущение уже давно не покидало Валландера, и он все больше убеждался в своей правоте.
Еще в начале девяностых они с Рюдбергом проводили долгие летние вечера на балконе Валландера, обсуждая, какой будет полиция будущего. Эти беседы продолжались и позже — во время болезни Рюдберга и незадолго до его смерти. К согласию им прийти не удалось. Они много спорили. Правда, всегда сходились в одном: работая в полиции, нужно хорошо чувствовать время, замечать все изменения, понимать процессы, происходящие в обществе.
Уже тогда Валландеру приходило в голову, что, хотя во многом он прав, но ошибается в главном: вчера работать в полиции было ничуть не легче, чем сегодня.
В коридоре послышались шаги, и Валландер отвлекся от своих мыслей. Он поднялся со стула и стоя приветствовал Бу Рунфельдта. Это был высокий, широкоплечий человек лет двадцати семи-двадцати восьми. Он крепко пожал Валландеру руку. Валландер предложил ему сесть. И тут же вспомнил, что, как всегда, забыл взять с собой блокнот, а может быть, даже и ручку. Быстро прикинув, не сходить ли ему за бумагой и ручкой к сыну Бьёрка, решил не делать этого, положиться на свою память. Однако ситуация раздосадовала его. Такая безалаберность просто недопустима.
— Позвольте выразить вам мое соболезнование, — сказал Валландер.
Бу Рунфельдт кивнул. Но промолчал. У него были ярко-синие глаза, слегка прищуренные. Валландер подумал, что он, наверное, близорук.
— Я знаю, что вы уже беседовали с моим коллегой, инспектором Хансоном, — продолжал Валландер. — Но я бы хотел задать вам еще несколько вопросов.
Бу Рунфельдт все так же молчал. Валландер чувствовал на себе его пронзительный взгляд.
— Если я не ошибаюсь, вы живете в Арвике, — сказал Валландер, — и работаете ревизором.
— Я работаю на «Прайс Уотерхаус», — сказал Бу Рунфельдт. Манера говорить выдавала в нем человека, привыкшего четко формулировать свои мысли.
— Это что-то иностранное?
— Да. «Прайс Уотерхаус» — одна из крупнейших в мире аудиторских фирм. Трудно назвать страну, в которой не было бы нашего представительства.
— Но вы работаете в Швеции?
— Не все время. Я часто выезжаю в Африку и в Азию.
— Зачем им аудиторы из Швеции?
— Не из Швеции, а из «Прайс Уотерхаус». Мы осуществляем контроль за реализацией проектов развития. Следим за тем, чтобы деньги попадали по назначению.
— Ну и как, попадают?
— Не всегда. Это имеет отношение к случившемуся с моим отцом?
Валландер отметил, что его собеседник считает ниже своего достоинства разговаривать с полицейским и почти не скрывает этого. Обычно в таких случаях Валландер злился. К тому же всего несколько часов назад ему уже пришлось испытать нечто подобное. Однако в обществе Рунфельдта он чувствовал себя неуверенно. Что-то в его поведении заставляло Валландера сдерживаться. А может, он унаследовал от отца комплекс неполноценности? На отца так же действовали люди в сверкающих американских автомобилях — покупатели его картин. Раньше Валландер об этом не задумывался. А вдруг у них, и правда, в роду комплекс неполноценности, едва прикрытый демократическим флером?
Он в упор посмотрел на собеседника.
— Ваш отец убит. И сейчас я определяю, что важно, а что нет.
Бу Рунфельдт пожал плечами.
— Должен признаться, у меня довольно смутное представление о работе полиции.
— Я разговаривал сегодня с вашей сестрой, — продолжал Валландер. — Среди вопросов, которые я задавал ей, один имеет особое значение. Сейчас я задаю его вам. Знали ли вы о том, что помимо продажи цветов ваш отец занимался частным сыском?
Бу Рунфельдт сидел неподвижно. Потом захохотал.
— Я давно не слышал столь идиотских предположений.
— Идиотское оно или нет, но это правда.
— Частный сыщик?
— Частный детектив, если хотите. Он снимал офис и выполнял разного рода поручения по сбору информации о клиентах. Занимался этим не менее десяти лет.
Бу Рунфельдт наконец понял, что Валландер не шутит. Его удивление было неподдельным.
— Ёста начал заниматься этой деятельностью примерно тогда, когда утонула ваша мать.
И снова к Валландеру вернулось чувство, возникшее у него во время разговора с Леной Лённерваль. На долю секунды лицо собеседника чуть заметно изменилось, словно Валландер ступил на запретную территорию.
— Вы знали, что ваш отец собирается в Найроби, — продолжал Валландер. — Вы сказали об этом по телефону одному из моих коллег. И выразили недоумение по поводу того, что отец не появился в «Каструпе».
— Я разговаривал с отцом за день до отъезда.
— Какое он тогда произвел на вас впечатление?
— Он был такой, как всегда. Говорил о своем путешествии.
— Не был ли он чем-нибудь обеспокоен?
— Нет.
— Вы наверняка думали над тем, что случилось. Мог ли ваш отец по какой-нибудь причине добровольно отказаться от поездки? Или специально ввести вас в заблуждение?
— У меня нет на этот счет никаких предположений.
— Судя по всему, он сложил дорожную сумку и вышел из квартиры. Дальше след обрывается.
— Значит, его кто-то поджидал.
Помедлив мгновение, Валландер задал следующий вопрос.
— Кто?
— Не знаю.
— У вашего отца были враги?
— Насколько я знаю, нет. Уже нет.
Валландер встрепенулся.
— Что вы имеете в виду? Что значит «уже нет»?
— То, что я сказал. Я думаю, сейчас у него уже нет врагов.
— Не могли бы вы выражаться яснее?
Бу Рунфельдт достал из кармана пачку сигарет. Валландер отметил, что руки у него слегка дрожали.
— Вы не против, если я закурю?
— Нет, прошу вас.
Валландер ждал. Он знал, что сейчас последует продолжение. И чувствовал, что приблизился к чему-то важному.
— Я не знаю, были ли враги у моего отца, — сказал Бу Рунфельдт. — Но я знаю человека, который имел все основания его ненавидеть.
— Кто?
— Моя мать.
Бу Рунфельдт ждал, что Валландер задаст ему вопрос. Но вопроса не последовало. Он выдержал паузу.
— Мой отец страстно любил орхидеи, — продолжил наконец Бу Рунфельдт. — Кроме того он прекрасно их изучил. Можно сказать, был ботаником-самоучкой. Но это только одна его сторона.
— А другая?
— Он был жестоким человеком. Бил мать все годы, что они были женаты. Иногда так сильно, что ей приходилось обращаться в больницу. Мы уговаривали ее уйти от него. Но все тщетно. Он бил ее. Потом унижался, просил прощения, и она сдавалась. Казалось, этот кошмар будет продолжаться вечно. Закончился он только с ее смертью.
— Кажется, она провалилась под лед?
— Так считается. Со слов Ёсты.
— Вам эта версия кажется не очень убедительной?
Бу Рунфельдт затушил в пепельнице недокуренную сигарету.
— Может быть, она сама заранее подготовила эту полынью? Чтобы разом положить конец своим мучениям?
— Вы думаете, это возможно?
— Она говорила, что хочет наложить на себя руки. Нечасто, несколько раз, особенно в последние годы. Но никто из нас ей не верил. Это казалось невероятным. Самоубийства всегда происходят неожиданно для тех, кто был рядом и, казалось бы, должен был видеть, к чему идет дело.
Валландер думал про колья в канаве. Про подпиленные доски. Ёста Рунфельдт был жестоким человеком. Он бил свою жену. Валландер лихорадочно пытался осознать значение того, о чем только что рассказал Бу Рунфельдт.
— Я не жалею о смерти отца, — продолжал Рунфельдт. — Думаю, сестра тоже. Он был жестоким. И он виноват в смерти мамы.
— Был ли он жесток по отношению к вам?
— Нет. Только к матери.
— Почему он ее бил?
— Не знаю. Да и не принято о мертвых говорить плохо. Но он был чудовищем.
Валландер задумался.
— Скажите, вам никогда не приходило в голову, что Ёста Рунфельдт убил вашу мать? Что это не был несчастный случай?
Бу Рунфельдт ответил сразу и очень уверенно.
— Много раз. Но ведь этого никак не докажешь. Свидетелей не было. В тот зимний день они были на озере одни.
— Как называется озеро?
— Стонгшё. Оно находится недалеко от Эльмхульта. В южном Смоланде.
Валландер молчал. А что еще он может спросить у Бу Рунфельдта? Было такое чувство, будто расследование само себе наступило на горло: вопросов должно быть много, и их действительно много, но отвечать на них некому.
