Те, как можно аккуратнее, но Володя все равно еле удерживался от крика, подняли его и положили животом на плечо присевшего Зубра.
– Пошли! – скомандовал Боня.
– Подождите минутку, это много времени не займет, – остановил его Самойлов и, кивнув на памятник Митрофанову, попросил: – Поднимите его, пожалуйста!
– Валерий Леонидович! Для вас все, что угодно! – тут же сказал Шика.
Двое парней легко подняли памятник и… Под ним ничего не было. Гуров не выдержал, подошел поближе и посмотрел – на земле явственно остался отпечаток чего-то тяжелого и квадратного, что там когда-то стояло, но сейчас там было пусто.
– Суки! – яростно заорал Коршун. – Суки-и-и! – надрывался он и даже беззвучно рыдал.
– А ты там небось компромат на нас хотел найти? – усмехнулся Шика.
– А теперь поставьте, пожалуйста, на место, – сказал Самойлов.
Парни послушно все сделали и даже поднажали на памятник сверху, чтобы он случайно не свалился.
– Пойдемте, – бросил Самойлов и первым двинулся по просеке в обратный путь.
– Не знаю, как вас и благодарить, Валерий Леонидович, – догнав его, заговорил Боня. – Если бы вы Шике не позвонили, что москвичи по кладбищу бродят, беда была бы! А так вы и их от смерти спасли, и Коршуна поймали! Да ведь если бы с Гуровым и Никитиным чего случилось, тут бы такой дурдом начался, что жизнь всего города в ад превратилась бы! А Коршун – это сволочь редкая! И хорошо, что его зарядили компромат искать, а не на Женькино убийство, потому что умелец он редкий! Мог бы и достать!
Он говорил еще что-то, ему вторил Шика, Самойлов изредка отвечал, а вот Гуров шел, прижимая к ране тряпку из собственной рубашки, и ему было так плохо, как еще никогда в жизни. И дело даже не в мандраже, который обязательно испытывает любой человек, счастливо избежавший смертельной опасности и только чудом оставшийся в живых, не в физической боли, а в боли душевной! Его, живую легенду МУРа, лучшего из лучших, провел какой-то сопляк! Нет, нужно было еще вчера, сразу же, как только получил информацию, ехать на кладбище и все забирать! Но нет! Он выстроил хитроумную комбинацию, которая закончилась крахом! Потому что этот сопляк, которого он, казалось бы, убедил помочь, вечером или даже ночью приехал на кладбище и… Тут Лев вспомнил, как глубоко сидел в земле памятник, какие тонкие, почти бесцветные травинки росли под ним – естественно, свет же туда не попадал! – и понял, что сопляк ни в чем не виноват, потому что кто-то забрал все оттуда уже давно! И где теперь это искать – совсем непонятно! За этими горестными размышлениями и самобичеванием Гуров не заметил, как они дошли до стоянки.
– Так, Коршуна – сами знаете куда! Раненых ко мне – у меня машина побольше! Панкратовский «жигуль» к Управе отгоните! – распоряжался Боня.
В его огромном джипе разложили переднее сиденье и с величайшей аккуратностью положили туда Володю, предварительно забрав у него ключи от машины Кости, а Гуров сел сзади прямо за спиной водителя.
– Я пойду, Боня, – сказал Самойлов, – у меня там рабочие без присмотра.
– Святой вы человек, Валерий Леонидович! – с чувством произнес тот. – И поклон вам нижайший! И не только от меня, а и от всех нас!
– Валерий Леонидович! Я вас в автосалоне жду! Приходите, пожалуйста! – попросил Шика.
– Да-да! – покивал им Самойлов, подошел к джипу с той стороны, где лежал Володя, и пожелал ему: – Поправляйся, парень!
– Спасибо вам огромное, Валерий Леонидович! Вы нам жизнь спасли, – прерывающимся от боли голосом тихо проговорил Никитин.
– Бывает! А потом ты сам кого-нибудь спасешь! – спокойно ответил Самойлов.
– Спасибо вам, – вынужден был сказать и Гуров.
– Господин полковник! Не утруждайте себя благодарностью, которой на самом деле не испытываете, – не глядя в его сторону, бросил Валерий Леонидович и опять обратился к Володе: – А ты, парень, на всю оставшуюся жизнь пойми, прочувствуй и прими к руководству одну великую истину: не сотвори себе кумира! Потому что расплачиваться за это приходится по высшей ставке, порой и жизнью, что ты сегодня практически и сделал! Будь умнее, а главное, оставайся человеком! Ну, все! Выздоравливай!
Он похлопал по кузову, и уже сидевший за рулем Боня, который терпеливо ждал, пока закончится эта процедура укладывания-усаживания-прощания, со словами: «Ну, погнали!» – тронул с места, а потом достал сотовый и позвонил Сафронову: – Господин генерал! Тут москвичей на кладбище малость зацепило, так я их в больницу везу. Вы уж распорядитесь, чтобы их там ждали, и подъезжайте прямо туда! Да нет! Мы здесь ни при чем! Впрочем, они вам сами все объяснят!
Гурову было так плохо, как еще никогда в жизни, в его душе бушевала такая неистовая ярость, что даже боли не чувствовалось, и он, не выдержав, сказал Боне:
– Между прочим, Коршуна нужно было полиции отдать.
Боня некоторое время молчал, а потом ответил, но не по делу, и в его голосе слышалось едва сдерживаемое бешенство:
– Как же я не люблю москвичей! – И тут он все-таки сорвался на крик: – Как же я ненавижу москвичей! Пуп земли русской, блин! Лезут в чужой монастырь со своим уставом! Приехали на чужую землю и шастают по ней, как по своей квартире! Ты какого черта сюда приперся? Мы что, без тебя не разобрались бы?
– Делать мне было нечего! Пошел к начальству и говорю, а дайте мне какое-нибудь дело посложнее! И чтобы дерьма в нем было побольше! И желательно в глубинке! Давненько я там не был! – съерничал в ответ Лев.
– Ладно! Понял! Ты человек подневольный! Послали – поехал!
– Хрен меня кто пошлет! – огрызнулся Гуров. – Я и сам всех послал бы! Да вот только моего друга и начальника за горло взяли! И поехал я только для того, чтобы его не подвести!
– Дружба – это святое! – немного поутих Боня, но тут же опять сорвался на крик: – Только какого черта ты вдвоем со своим мальцом, причем безоружным, на кладбище поперся? Ты что, глухой, не слышал, что Коршун на охоту вышел? Тебе что, генерал о нем ничего не говорил?
– Да пошли вы со своим Рэмбо! Ну, показывал мне Сафронов его фотографию, и что? – заорал в ответ Лев.
– А то, что под ней написано, тебе прочитать лень было? Или очки дома забыл? Да если бы Самойлов Шике не позвонил, а потом сам не вмешался, ваши трупы еще очень не скоро нашли бы! – надрывался Боня, не обращая внимания на то, что водители других машин, а окна в его джипе были открыты, удивленно на него таращились. – Тебе, блин, сколько лет! Башка уже седая, а ты все супермена из себя корчишь!
– И не таких брал, – огрызнулся Гуров.
– Слышал! Навел справки! Только сколько тебе тогда годков было? – ехидно спросил Боня. – Ты лучше Сафронова попроси, чтобы он показал тебе фотографии всех тех, кто Витьку взять пытался, и что из этого вышло! А коль ты любитель по кладбищам шататься, то и на могилки тебя сводить можно! Считать замучишься, сколько их! А сколько еще не найденных трупов Коршун за собой оставил!
– Тем более его нужно было полиции отдать, – вернулся к началу этого скандала Лев.
– А мы люди законопослушные! Мы его отдадим! Только сначала кое о чем своем поспрошаем! – зловеще пообещал Боня.
Дальше они ехали молча, Гуров время от времени смотрел на лицо лежавшего с закрытыми глазами Володи и думал о том, как он потом будет объяснять ему тот совершенно неоправданный риск, которому подверг их обоих, и как ни пытался, так и не смог найти достойного и достоверного оправдания. А вот Никитин размышлял над словами Самойлова: не сотвори себе кумира, и, чем дальше, тем больше он понимал, что тот был совсем недалек от истины. Но как же ему было от этого больно!
Возле больницы их уже ждали, причем не только Сафронов, но и санитары с каталками. Гуров отдал генералу свой пистолет, чтобы не ложиться с ним в больницу, и сказал, что Витька Коршун у Бони. Больше ему не дали даже слова произнести, а тут же бесцеремонно уложили на каталку и повезли вслед за Володей, но он еще успел услышать за свой спиной, как Сафронов спросил:
– Боня, что за хрень?
– Гурова от злости совсем переклинило, а Коршун действительно у нас.
Дальше началась обычная больничная суета, потом операционный стол, укол и темнота! Очнулся Гуров уже в палате, где горело тусклое ночное освещение. Перевязанное и зафиксированное плечо не болело, но противно ныло. Он чуть приподнял голову, которая тут же закружилась, и, увидев на второй кровати спавшего Никитина, сразу успокоился. Хотелось не торопясь и отстраненно обдумать все, что произошло накануне, но не получилось – мысли были какие-то вялые, неопределенные, он понял, что это еще не отошел наркоз, и снова заснул.
И началась у Гурова с Никитиным больничная жизнь: градусники, уколы, таблетки, системы и совершенно безвкусный завтрак, а в какой больнице бывает другая еда? Пришедший к ним лечащий врач, судя по седине и величественной осанке, явно не из рядовых, осмотрел их, заверил, что все идет нормально, и в ответ на вопросительный взгляд кивнувшего в сторону Володи Гурова только успокоительно покивал головой, давая понять, что с парнем все в порядке. А вот Гурову поведение Никитина категорически не нравилось – тот стал какой-то безразличный и молчаливый, съел завтрак, проглотил таблетки и сделал вид, что уснул. Проснувшись на время обхода, снова притворился спящим, и у Льва невольно появилась мысль: а уж не сломался ли парень? Если так, то плохо! А поскольку виной этому мог быть только он сам, то это было вдвойне плохо, причем в первую очередь для самого Гурова, потому что этого он себе никогда в жизни не простит. Лев с затаенной надеждой подумал, что это может быть просто последствие стресса, и решил подождать.
