Она молча, не перебивая, выслушала путаные и туманные объяснения Гордеева.
– Теперь я повторю. Вы хотите, чтобы я сказала Каменской о вашем звонке и спросила, не хочет ли она что-нибудь вам сообщить. Я должна, невзирая на реальное состояние здоровья, выписать ей больничный на максимально допустимый срок. Более того, я должна усмотреть основания для экстренной госпитализации и обсудить этот вопрос с больной. В случае положительного ответа я должна позвонить из квартиры Каменской в госпиталь. И последнее. Я должна, насколько это возможно, убедиться, что она действует под чьим-то контролем либо без такового. Все верно?
– Все верно, – с облегчением вздохнул Гордеев. – И я очень прошу вас, Тамара Сергеевна, поезжайте к ней сразу же и потом перезвоните мне. Я должен как можно скорее понять, что с ней происходит.
– Звонить вам, разумеется, следует не от нее? – усмехнулась в трубку Рачкова.
– Разумеется, – подтвердил полковник. – Я вам заранее благодарен.
Положив трубку, Виктор Алексеевич лег на диван, поставил перед глазами будильник и начал ждать.
Тамара Сергеевна Рачкова назвала водителю первый адрес и принялась листать амбулаторную карту Каменской А. П., прикидывая, какой диагноз проще всего будет «натянуть», не тратя слишком много времени. Она повидала в жизни достаточно и к своим шестидесяти двум годам имела за плечами сорокалетний опыт работы в медицинских учреждениях, обслуживающих «компетентные органы». Поэтому просьба, с которой обратился к ней полковник Гордеев, ее не слишком шокировала. В ее практике бывало и не такое. Однажды ей даже пришлось удалять несуществующую опухоль молодому оперативнику, добровольно подставившему себя под нож, потому что настоящего больного необходимо было срочно тайком перевезти в другое место, а отменять операцию в целях конспирации было нельзя…
Карта Каменской ее разочаровала. За восемь лет – всего один больничный, и тот выписан после того, как бригада «Скорой помощи» доставила ее прямо с улицы. Диагноз – сосудистый криз. Правда, записи о ежегодных диспансерных обследованиях воодушевили врача. Жалобы на боли в спине после травмы. Вегетососудистая дистония. Аритмия. Бессонница. Хронический бронхит. Плохие анализы крови – следствие перенесенных «на ногах» острых вирусных инфекций (а как же иначе, чего ж еще ждать, если она больничные не берет?) Подъезжая к дому на Щелковском шоссе, Тамара Сергеевна уже мысленно составила запись, которую она сделает в карте, и выбрала диагноз, который, скорее всего, поставит Каменской А.П., 1960 года рождения.
Маленькая, грузная, неуклюже переваливающаяся на коротких толстых ножках, с коротко стриженными седыми волосами, с близорукими глазами за толстыми линзами очков, Рачкова больше походила не на врача, а скорее на характерную комедийную актрису, играющую роли подпольных самогонщиц, ростовщиц, старых своден и тому подобных малосимпатичных персонажей.
Только тот, кто долго общался с ней, мог оценить ее живой юмор и острый ум и поверить, что в молодости она была неотразимо обаятельна и даже по-своему пикантна. Впрочем, муж Тамары Сергеевны помнил об этом очень хорошо и до сих пор относился к ней с нежностью и уважением.
Осматривая Настю, измеряя давление, считая пульс и слушая фонендоскопом сердечные тоны, Рачкова думала о том, что молодой женщине и в самом деле не мешало бы подлечиться в госпитале. Состояние-то у нее не ахти какое.
– Вам бы надо в госпиталь лечь, – сказала она, не поднимая головы от карты, в которую записывала результаты осмотра. – У вас очень плохие сосуды. Один криз уже был, похоже, что и до второго недалеко.
– Нет, – резко и быстро ответила Настя. – В госпиталь я не хочу.
– Почему? – Врач оторвалась от карты и полезла в сумку за бланками больничных листов. – В нашем госпитале хорошо. Полежите, отдохните, вам это пойдет на пользу.
– Нет, – повторила Настя, – я не могу.
– Так не можете или не хотите? Кстати, ваш начальник Гордеев очень обеспокоен вашим здоровьем. Он просил вам передать, что не возражает, если вы ляжете в госпиталь. Вы ему нужны здоровой.
Настя молчала, зябко кутаясь в теплый халат и укрывая ноги пледом.
– Я не могу ложиться в госпиталь. В самом деле не могу. Может быть, попозже, через месяц-другой. Но сейчас – нет. А вы что, разговаривали сегодня с Гордеевым?
– Да, он мне звонил, просил отнестись к вам повнимательней, поскольку вы сообщили ему, что заболели. – Рачкова заполнила больничный лист, аккуратно сложила тонометр в футляр и внимательно посмотрела на Настю. – Гордеев волнуется за вас. Вы ничего не хотите ему передать?
– Передайте ему, что он был прав. Еще передайте, что я хотела бы сделать очень многое. Но я не могу. Я связана по рукам и ногам. Я дала слово и обязана его сдержать. Спасибо ему за заботу. И вам спасибо.
– Пожалуйста, – со вздохом ответила врач, тяжело поднимаясь из-за письменного стола. – Кстати, прелестный юноша на подоконнике этажом ниже – не ваш ли поклонник?
– Кажется, мой, – Настя скупо улыбнулась.
– Муж в курсе?
– Да, конечно, правда, он не муж.
– Это неважно. Гордееву сказать?
– Скажите.
– Ладно, скажу. Лечитесь, Анастасия Павловна, я говорю совершенно серьезно. Вы относитесь к своему здоровью просто безобразно, так нельзя.
Воспользуйтесь передышкой, раз уж все равно дома сидите, попейте лекарства, отоспитесь. И ешьте как следует, у вас нездоровая худоба.
После ухода Рачковой Леша молча начал одеваться.
– Ты куда? – удивилась Настя, глядя, как он с остервенением стягивает с себя спортивный костюм и влезает в джинсы и свитер.
– Тебе лекарства выписали. Где рецепты?
– Нельзя же, Лешенька, он тебя все равно не выпустит.
Слышал, что врач сказала? Сидит на лестнице, этажом ниже.
– Плевать я хотел! – взорвался Чистяков. – Ты тут помрешь у меня на руках, пока эти псы за свою кость дерутся.
Он с демонстративным грохотом открыл замок и вышел на лестницу.
– Эй, ты, бультерьер! – громко позвал он.
Раздались едва слышные шаги, с нижнего этажа, легко прыгая через ступени, поднялся смазливый белокурый паренек.
– Сходи в аптеку, – безапелляционным тоном приказал Леша. – Вот рецепты, вот деньги, сдачу вернешь.
Паренек молча взял рецепты и купюры, повернулся и легко и неслышно побежал вниз.
– И хлеба купи, черного! – крикнул Леша ему вдогонку.
– Ну зачем ты его дразнишь, – укоризненно сказала Настя, когда он вернулся в квартиру. – Мы же полностью от них зависим. Уж лучше пусть будет худой мир, чем открытая война.
Леша не ответил. Он быстро подошел к окну и стал смотреть на улицу.
– Побежал, – прокомментировал он, глядя на фигуру, удаляющуюся спортивной трусцой в сторону аптеки. – Только это не он. Стало быть, нас с тобой стерегут, как минимум, двое. Серьезная организация.
– Уж куда серьезнее, – грустно подтвердила она. – Давай я хоть обед приготовлю, что ли. Господи, угораздило же меня так вляпаться! И девчонку жалко, и Ларцева.
– А себя не жалко?
– И себя тоже жалко. Такое дело было интересное, такая задачка! Обидно до слез. И Вику Еремину жалко. Я ведь знаю, почему ее убили. Хотя, если не кривить душой, я и так была готова к тому, что мне не дадут раскопать эту историю. Только я не знала, в какой момент меня остановят и как именно они это сделают. Раньше меня вызвал бы начальник МУРа и вежливо приказал бы оставить это дело и заняться другим преступлением, которое гораздо более опасно и сложно для раскрытия и поэтому на него бросаются лучшие силы, и я должна посчитать за честь, что его сиятельство лично меня вызвал и, высоко ценя мои знания и умения, лично просит поучаствовать во всенародном празднике поимки страшного кровавого убийцы.
Ну или что-нибудь в таком же роде. А Колобок тяжело вздыхал бы и советовал не брать в голову, а сам кипел бы от ярости и втихаря делал бы по-своему, но уже сам, чтобы не подставлять меня под гнев руководства.
Раньше все было известно заранее: и их методы, и наша реакция. А теперь – сам черт ногу сломит, никогда не знаешь, кто и где, и в какой момент, и каким способом возьмет тебя за горло. И защиты от них нет никакой. Богатых людей стало слишком много в расчете на душу одного нищего милиционера, и за деньги они могут купить боевиков, которые будут на нас давить, даже если мы все вдруг станем поголовно честными, бескорыстными и добровольно захотим жить в малогабаритных квартирах с детьми и парализованными родителями, не имея возможности нанять для них квалифицированную сиделку. Да что говорить! Ты прав, Лешик: псы за свою кость дерутся. А молодая женщина погибла…
Просматривая список вызовов и стараясь рационально построить свой маршрут, Тамара Сергеевна Рачкова обнаружила, что один из адресов находился неподалеку от ее дома. Это было кстати. Тамара Сергеевна решила навестить больного, а потом заскочить домой выпить чаю и заодно позвонить Гордееву. Жила Тамара Сергеевна очень далеко от поликлиники, в те дни, когда она работала с 8 утра, вставать приходилось ни свет ни заря, и к 11 часам она обычно испытывала нестерпимый голод.
