— Как я уже говорил, штык лежал на витрине магазина. Он старинный, английский, эпохи Наполеоновских войн. Штык остался на месте, но ни на нем, ни на английском ружье, к которому он крепился, отпечатков пальцев не обнаружено. Во время убийства в магазине было темно, как, впрочем, и в любую другую ночь. Кстати, на полу валялась ручка с несмываемыми чернилами — самая обычная, такие продаются во всех магазинах канцтоваров. Скорее всего, убийца принес ее с собой, потому что именно ею написаны знаки на теле убитого. Наличие надписи тоже указывает на преднамеренность действий — если человек берет с собой ручку, чтобы что-то написать на трупе, естественно предположить, что он планировал убийство… Кстати, на ручке также отпечатков не обнаружено.
— Ну а как же знаменитое «И» и число сто девяносто пять?
— «И» — не совсем обычное сокращение от «Иоанн». А числа — девятнадцать и пять.
— Ладно, ладно. Нам известно, что это номер такси.
— Давай все по порядку.
— Хорошо. Когда произошло убийство?
— Между половиной двенадцатого и тремя ночи.
— И в карманах одежды убитого не нашли ключей?
— Да. В его карманах нашли сигареты, зажигалку и мелочь, а ключей там не оказалось.
— Насколько я понимаю, о ключах пока никто не знает?
— О том, что ключи пропали, известно только тебе, Фрёлику и мне.
— Я прочел показания вдовы: она якобы проснулась среди ночи и заметила на полу снег.
— Да, если она говорит правду. Возможно, убийца, на подошвах которого не успел растаять снег, взял у убитого ключи, поднялся на второй этаж, в квартиру Фольке-Есперсена, вошел в спальню, а потом снова вышел.
— Есть другие версии?
— По-моему, снег на полу оставил Фольке-Есперсен после вечерней прогулки — до того, как его убили.
— Почему вы так считаете?
— Потому что у убийцы вряд ли остался бы снег на подошвах. Он ведь довольно много времени провел в магазине. Сначала затаскивал труп на витрину, потом переодевался в военную форму. Вдобавок на подошвах убитого довольно глубокие протекторы, в которые мог набиться снег.
— Зачем же тогда, по-твоему, убийца украл ключи? Зачем, если не для того, чтобы воспользоваться ими?
— Пропажа ключей — загадка. Либо они не украдены и по-прежнему находятся в квартире, либо убийца украл их с какой-то иной целью.
— Значит, ты не считаешь, что убийца поднимался в квартиру?
— Если незваный гость прокрался в спальню Ингрид Есперсен, то только затем, чтобы проверить, что она спит, а затем уйти… А может, он хотел забрать какую-то вещь, о которой она не знала и которой не хватилась бы. Скорее всего, нечто принадлежавшее ее покойному мужу. Короче говоря, снег на полу, по-видимому, все-таки оставил сам Фольке-Есперсен, когда вошел в спальню, чтобы посмотреть на жену.
Фристад откашлялся, собираясь что-то спросить, но Гунарстранна его опередил:
— Мы пока ничего не знаем наверняка. Ингрид Есперсен вполне могла выдумать снег на полу.
— Зачем ей выдумывать?
— Вот именно! Мне как-то не верится, что она нас обманывает. Разве что хочет доказать, что ключи украл убийца.
Они переглянулись.
— Но ведь если вдова врет насчет снега… — возразил Фристад, не докончив фразу.
Гунарстранна кивнул.
Фристад глубоко вздохнул:
— Значит, и взлома никакого не было, потому что она же и прикончила мужа!
— Твой вывод может оказаться правильным, но вот аргументация не выдерживает никакой критики, — ответил инспектор. — Я все же склонен полагать, что снег на полу оставил муж.
Прокурор и инспектор снова посмотрели друг другу в глаза.
— Ну и что ты обо всем этом думаешь, Гунарстранна? Что подсказывает тебе твое хваленое чутье? Вдова сама прикончила мужа?
— А мотив? — задумчиво спросил Гунарстранна.
— Деньги, сексуальная неудовлетворенность… приступ ярости, — ответил Фристад. — Молодая женщина выходит за мужчину гораздо старше себя. Муж отказывается от больших денег, отвергнув предложение братьев и Хиркенера. А главное, он кладет конец любовным утехам жены. Из-за этого они ссорятся… Чего-чего, а мотивов у вдовы хватает!
— А возможность? — задумчиво спросил Гунарстранна.
— Конечно, именно ей удобнее всего в любое время убрать старика.
— Самостоятельно или с чьей-то помощью?
— С любовником — она держит мужа, любовник наносит удар.
— У любовника алиби.
Фристад хрипло чертыхнулся.
— Какое еще алиби?
— Он живет с мужчиной — неким Сьюром Флатебю. Тот уверяет, что в интересующую нас ночь Стрёмстед не покидал постели.
— Для меня, как для прокурора, подобное алиби не выдерживает никакой критики. Показания постоянного сожителя — все равно что показания супруга и потому не могут рассматриваться судом.
— Согласен. Но лучше уличить сожителя во лжи под присягой, чем губить невинного человека на суде.
— Сожитель в курсе, что Стрёмстед трахается с вдовой?
Гунарстранна пожал плечами:
— Возможно, он о чем-то догадался, раз его спрашивали, чем в ту ночь занимался Стрёмстед.
— А ты расскажи ему, что Стрёмстед ему изменяет, и тогда сразу станет ясно, есть у Стрёмстеда алиби или нет. Правда, вдова могла все проделать и в одиночку.
— Могла. Но мы не должны забывать и других. У Юнни Стокмо тоже нет алиби.
— А мотив? — спросил Фристад. — Ведь деньги на месте; пропала только дурацкая форма. Да и о том, что форма была, нам известно лишь со слов Карстена Есперсена. Если старика убил Стокмо…
Гунарстранна кивнул:
— Со Стокмо загвоздка в том, что ему от смерти Есперсена никакой выгоды. Он не получает денег, и доброе имя его отца не восстановлено. Если Стокмо и убил Фольке-Есперсена, то, скорее всего, в приступе ярости. Хотя, возможно, у него имелся другой мотив, помимо фамильной чести. Загвоздка номер два: убийство в состоянии аффекта — не то же самое, что предумышленное убийство. Если все же Стокмо задумал убийство заранее, почему он в то же время не позаботился о том, чтобы восстановить доброе имя своего отца?
— Ясно, — мрачно ответил Фристад.
— Далее, есть еще два брата, — продолжал Гунарстранна. — У них масса мотивов.
— Мотивы-то у них есть, а возможность? Кажется, оба брата тяжело больны, страдают ожирением и вообще передвигаются с трудом.
— Так-то оно так, но возможность совершить преступление у них тоже имелась, — возразил Гунарстранна. — Оба старые и седовласые, как жертва. Они также являются владельцами магазина и имели полное право находиться там в любое время дня и ночи. Возможно, они пришли заранее и подождали, пока Рейдар к ним спустится. У них тоже нет прочного алиби — оба уверяют, что всю ночь провели у себя дома, в одиночестве.
— Ну а физическая возможность?
— Что?
— Способны ли они убить родного брата?
— Фристад, ты лезешь в психологию. Мы же стараемся ограничиваться фактами, наличием мотива и возможности совершить преступление.
— Ладно. Продолжай!
— По словам покупателей — Хиркенера и Варос, — Арвид Есперсен незадолго до того, как Рейдар был убит, сказал им, что… — Гунарстранна изобразил пальцами кавычки, — на горизонте возникла тучка, которую надо убрать.
Фристад улыбнулся:
— Прямо заговор какой-то!
— Точно.
— Понятно. Что ж, вполне возможно, его убили братья, — заключил Фристад.
— Вдова, проснувшись среди ночи, позвонила Карстену Есперсену. Но Сюзанна Есперсен сказала ей, что Карстена нет дома.
— А может, его и правда не было дома? Что, если сын в то время был на первом этаже, в магазине, и убивал отца? Его жена клянется, что он был в постели и спал, когда звонила вдова, — нахмурился Фристад. — А буква и цифры имеют смысл только в том случае, если убийца — сын. — Фристад покачал головой. — Если ты прав и зашифрованное послание действительно отсылает к Евангелию от Иоанна, тогда… да, действительно, можно предположить нечто в этом роде. Но как в таком случае быть с такси, которое ждало снаружи?
Гунарстранна вздохнул:
— Я о нем помню. Но мы не знаем, одну машину видели свидетели или несколько. Редактор из дома напротив видела такси «мерседес», но примерно за четыре часа до убийства.
— А как же номер? Сто девяносто пять…
— На номер она внимания не обратила.
— Гунарстранна, что ты сейчас пытаешься доказать?
Инспектор откашлялся и объявил:
