мог что-то контролировать, а уж время тем более.
– Он и не контролировал. Наручные часы, как выяснилось, он не носит, у него от них рука отекает, а мобильник он ухитрился оставить в квартире Комаровского. Правда, я подозреваю, что телефон у него забрали его же приятели в тот момент, когда он перебрал с выпивкой и задремал.
– Зачем? Виктория Сергеевна, зачем им это нужно? Мы ведь точно знаем, что Бородин никак не мог убить Апраксина, а потом оказаться на этой чертовой яхте. Никак! Даже если бы он вышел из квартиры Комаровского на час раньше. Он бы не успел к двум часам ночи добраться в Новоалександрово.
– А при чем здесь Бородин? На его счет сомнений у меня нет, он Апраксина точно не убивал. Но ведь если вся эта компания разошлась не в первом часу, а гораздо раньше, получается, что Комаровский вполне мог доехать в Коньково и там подкараулить Апраксина?
– Но зачем? Они ведь даже не были знакомы.
– Пока не знаю, но то, что часы на кухне показывали неправильное время, можно считать установленным фактом и, как мне кажется, часы эти Суслову демонстрировали совсем не случайно. Так что будем объявлять Комаровского в розыск. Сейчас Михаил Григорьевич подъедет, вы с ним сами определитесь, кто в каком направлении работать будет, но за квартирой Комаровского наблюдение должно быть постоянным. Могу вас обрадовать, с вашим шефом я уже созвонилась, по наружке вопрос решен, через пару часов должна машина подъехать. Но пока ее нет, один из вас должен оставаться во дворе. Вы меня хорошо поняли?
– Лучше некуда, – пробурчал Денис.
Полчаса спустя сидевший в машине Малютин увидел, как во двор въезжает Шкода Панина. Денис, уже изрядно притомившийся от вынужденного ничегонеделания, выскочил из автомобиля и приветственно махнул рукой напарнику.
– Ты чему так радуешься, – хмуро пробурчал Михаил Григорьевич, опуская боковое стекло, – тому, что нас перевели в караульную службу? Все дела побоку, высиживай этого студента, который невесть когда объявится.
– Ты, когда ворчишь, Григорич, у тебя лицо делается, будто тебя уже на пенсию поперли, – усмехнулся Малютин. – С обеда должна наружка объявиться. Да и по этому студенту одна интересная идея объявилась.
– У тебя али у нашей ненаглядной Виктории Сергеевны? – осведомился Панин, выходя из машины. – У нее последнее время идей много, только они все одна чуднее другой.
– Ты послушай, потом скажешь, чудно это или не очень.
За время короткого рассказа Малютина оперативники успели дойти до расположенной посреди двора небольшой детской площадки, и теперь Панин с задумчивым видом сидел на карусели и, раз за разом отталкиваясь ногой от прорезиненного покрытия и беспрерывно то замедляясь, то ускоряясь вновь, вращался по кругу.
– Интересная концепция, – наконец произнес он, – и знаешь, мне кажется, смысл в ней имеется.
– Надо же, волк сказал доброе слово, – усмехнулся Денис. – Знаешь, я согласен, звучит красиво. И даже все в какой-то мере становится на свои места, но вот только ни черта не понятно. На фига Комаровскому резать Апраксина, если они даже не были знакомы?
– Это мы у него самого и спросим, – невозмутимо отозвался Панин, – когда он объявится.
– А остальные убийства? Все эти бомжи… Ты думаешь, это он им всем глотки повскрывал?
– Ничего я не думаю, – Панин еще раз оттолкнулся ногой и закрутился быстрее, – чтобы думать, надо иметь исходные данные, а у нас только эта каруселька. Тряхнем парня как следует. Посмотрим, был ли он вообще в Москве на эти даты, а то, может, опять пустышка.
Откуда-то издалека донесся отчаянный, полный ужаса вопль.
– Это где? – Михаил Григорьевич мгновенно соскочил с карусели. – Кажись, за домом орали.
Через мгновение вопль повторился, но на этот раз он вышел совсем коротким, оборванным на самой высокой, душераздирающей ноте.
– Погнали!
Панин первым устремился в ту сторону, откуда, по его мнению, донесся крик. Малютин последовал за ним и уже два десятка шагов обогнал своего уже немолодого напарника.
Секунд пять требуется на то, чтобы пробежать наискосок через двор, еще пара – обежать торец дома, столько же необходимо, чтобы осмотреться и сориентироваться в обстановке. Один человек, в чем-то ярко-оранжевом, неподвижно лежит на асфальте. Другой человек, весь в черном, стремительно мчится прочь и вот-вот скроется за углом соседнего дома.
– Даня, возьми его! – задыхаясь, рычит Панин, но и без этой просьбы Малютин уже рвет в погоню. Расстояние между ним и преследуемым никак не меньше ста метров – солидный запас для того, кто будет стараться скрыться в местных проулках. Конечно, Малютин полон сил, и сейчас его гонит вперед охотничий азарт, но ведь того, кто убегает, подгоняют гораздо более сильные эмоции.
Все эти мысли промелькнули в голове Михаила Григорьевича за ту долю секунды, которая потребовалась ему, чтобы опуститься на колени перед неподвижным телом. В следующее мгновение Панин думал уже совсем о другом. Кровь. Много крови, причем алой. Похоже, что этот парень уже ничего и никому не расскажет. Или…
– Что тут у нас? – пробормотал оперативник, пытаясь нащупать сонную артерию на шее не подающего признаков жизни Комаровского.
Неожиданно лежащий на асфальте человек судорожно дернулся и открыл глаза. Зрачки несколько раз метнулись из стороны в сторону, затем, наконец, сфокусировались на склонившемся над ним оперативнике.
– Живой, – удивился Панин и тут же, спохватившись, выхватил из кармана смартфон. – Раз живой, терпи. Живым оно всегда терпеть надо, так уж жизнь устроена. А сейчас врачи приедут, укольчик тебе сделают, так и терпеть легче станет… Алло, слышно меня? Ножевое у нас здесь в грудную клетку. Диктую адрес…
Спрятав в карман телефон, Михаил Григорьевич вновь склонился над Комаровским. Оперативник прекрасно знал, что в таких случаях, когда потеря крови очень велика, важно, чтобы раненый оставался в сознании. Пока человек что-то соображает, он хочет жить. Он за жизнь цепляется, чем только можно. А вот если отключился, тогда всё – цеплялки тоже выходят из строя. Так что остается только вот так сидеть рядом, держать в своей руке бледную, необыкновенно холодную ладонь и разговаривать. Говорить о чем угодно, пытаясь привлечь и удержать внимание человека, находящегося на грани жизни и смерти. Хотя, конечно, лучше всего разговаривать о том, что может оказаться полезным, например, попытаться узнать, кто именно с ним так сурово обошелся. Только вряд ли он что-то в таком состоянии сможет ответить. Слушать, еще куда ни шло, а вот отвечать, это уже вряд ли.
– Да, дружок, врюхался ты капитально, – констатировал вслух Михаил Григорьевич, – ну ничего, я пару раз видел дырки похуже. Так что не грусти. Сейчас специально
