обученные люди появятся, быстренько тебя подштопают, переливание крови какое-нибудь организуют и ничего, будешь вполне себе на ходу. Понятное дело, что бит-крашен, но ведь главное, что на ходу? Правильно я говорю? Ты моргни, если правильно. Хотя, если сил нет, то не моргай. Береги силы. Силы тебе еще понадобятся, поверь мне.
Пальцы Комаровского вдруг шевельнулись. Раненый попытался стиснуть руку оперативника, но сил у него не было и после мимолетного и почти неощутимого движения, они вновь бессильно разжались.
– О… – хрипло вырвалось у него изо рта, – о…
– Что, «о»? – наклонился ниже к нему Панин. – Или кто?
– Ошибки, – еле слышно донеслось в ответ.
– Что, ошибки? – Панин почти прижался ухом к губам умирающего. – Что значит, ошибки?
Комаровский ответил не сразу. Несколько мгновений он беззвучно шевелил губами, очевидно, не в силах произнести хотя бы слово, наконец, собравшись с силами, произнес:
– Олл инклюзив… ошибки… исправляет.
– Имя! Имя есть у этого инклюзива? – зарычал Панин, понимая, что никакая скорая уже не сможет помочь лежащему перед ним человеку. – Кто это, родной? Говори! Ты же хочешь, чтобы мы ему отомстили? Не отомстив, нельзя умирать. Неправильно это, не по-нашему. Ну, говори же, в конце концов!
Михаил Григорьевич, уже не сдерживаясь, орал в лицо Комаровскому в тщетной надежде докричаться до стремительно угасающего сознания.
– Ма… – скорее прочитал по губам, чем услышал Панин, – ма.
Оперативник в ярости вскочил на ноги и тут же увидел возвращающегося обратно Малютина. С раскрасневшимся лицом и раз за разом вздувающейся грудной клеткой. Одного. Подойдя ближе, Денис взглянул на застывшее на асфальте тело и понимающе кивнул.
– Он что-нибудь сказал?
– Сказал, – угрюмо буркнул Михаил Григорьевич. – Мама, вот что он сказал. А потом помер.
– Это нормально, – вновь кивнул Малютин, – перед смертью все маму вспоминают. Если только успеют.
– Этот успел, – усмехнулся Панин. – А у тебя что? Ушел?
– Уехал, – с обидой в голосе отозвался Денис. – На байк запрыгнул и по газам. Мне до него метров десять всего оставалось.
– Стрелять надо было.
– Куда стрелять? Там такой поток машин, а он на байке сразу на осевую вырулил.
– Ясно, – Михаил Григорьевич достал из кармана сигареты. – Ты хоть звонил, чтобы перехват объявили?
– Да какой смысл? – Малютин досадливо махнул рукой. – У него номер закрыт был. Да и сам байк… Я ни модель не разглядел толком, ничего. Запомнил только, что какие-то полоски яркие нанесены были, но мне кажется, это наклейки. Он уже их отодрал наверняка.
– Все равно позвони, – посоветовал Панин, – для порядка. Чтобы потом в рапорте указать можно было – все необходимые действия к задержанию произведены.
Покрутив в руках сигаретную пачку, он спрятал ее обратно в карман и достал из другого смартфон.
– Звони! – решительным тоном приказал он Малютину, – а я пока Крылову наберу, расскажу ей о наших успехах.
Вечер среды
На этот раз из окна гостиничного номера вида на Москва-Сити не было. Можно сказать, что никакого вида не было вовсе. Ведь нельзя считать видом унылое здание двухэтажного склада, вытянувшееся в длину на добрую сотню метров и примыкающий к нему бетонный забор с натянутыми поверху несколькими рядами колючей проволоки. Вообще-то, выбирая гостиницу, Вика не предполагала, что из окна будет открываться столь неприглядный пейзаж. Все же гостиница располагалась не где-то на городской окраине, а в относительной близости к центру города и еще большей близости к Курскому вокзалу. Очевидно, вторая близость оказалась весомее первой.
Надо было немного увеличить карту и переключиться в спутниковый режим, тогда бы, кроме центрального фасада, обращенного в тихий переулок, можно было бы своевременно увидеть и то, что находится позади здания, подумала Вика, задергивая плотную штору. Впрочем, какое ей собственно дело до вида из окна. Главное, что относительно недорого и не очень далеко добираться от работы. Да и потом, сколько она еще здесь задержится. Дня два, три. Вряд ли дольше. Сегодня решить вопрос с квартирой не получилось, может быть, удастся заняться этим вопросом завтра. Если только завтра еще кого-нибудь не убьют.
Забравшись на кровать и подложив под спину обе подушки, Вика некоторое время щелкала телевизионным пультом, пытаясь выбрать канал. Наконец, остановившись на каком-то старом, еще советском фильме с неизвестным ей названием, она выключила звук и отложила пульт в сторону. Да, пожалуй, так лучше всего. Эти неспешно перемещающиеся по экрану и что-то беззвучно обсуждающие черно-белые люди совершенно не отвлекают ее от роящихся в голове мыслей, наоборот, помогают мозгу немного расслабиться, а значит, дают шанс рассортировать этой рой. Отделить трутней от рабочих пчел. Правда, пока это не особо получается. Такое ощущение, что рой полностью из одних только трутней и состоит. Во всяком случае, ни одной полезной пчелы пока … Господи, откуда оно только взялась, эта пчелиная терминология! Ни одной полезной мысли пока не наблюдается. А почему?
– А почему? – вслух пробормотала Вика, – разглядывая расхаживающего по экрану дородного мужчину с черными смоляными усами и точно таким же чубом, упрямо выбивающимся из-под казацкой папахи. Мужчина что-то энергично рассказывал сидящей за столом женщине, при этом время от времени похлопывая себя по бедру зажатой в кулаке нагайкой. Женщина терпеливо слушала, одной рукой подперев голову, а другой теребя лежащий на коленях платок. В конце концов, очевидно несогласная с тем, что говорит ей черноусый казак, она вскинула голову и произнесла что-то в ответ. Фраза была короткой, но этих нескольких слов хватило, чтобы казак замер на месте как вкопанный, а затем с неожиданной быстротой подскочил к столу и замахнулся на женщину нагайкой.
Вика на мгновение зажмурилась, а когда открыла глаза, то увидела, что удара так и не последовало. Женщина, еще несколько секунд назад казавшаяся совершенно покорной, теперь вскочила на ноги. Глаза ее горели от возмущения, а правая рука сжимала валявшуюся до этого на столе и белую от муки скалку.
Вот это правильно, одобрила Вика. Женщина должна уметь постоять за себя. Нельзя позволять мужикам вытворять все, что им вздумается. Иногда надо давать им понять, кто на самом деле в доме хозяин.
Вздохнув, Вика бросила взгляд на окружающую ее обстановку и вновь зажмурилась, на этот раз от обиды. Ведь у нее самой сейчас нет ни дома, ни того, кому можно хоть что-то показать. Может быть, она что-то сделала неправильно? Может быть, не надо было так торопиться хлопать дверью в надежде, что в следующее мгновение тебя будут умолять вернуться? А что если это мгновение не наступит вообще? С Мясоедова станется. Он ведь, хоть и
