в пальто ниже колен и вооружены обрезами двустволок. Один целился в меня, другой направил обрез на Пучковского и Плаксу, стоявших к гаражу ближе всех.
– Кто дернется – продырявлю, – объявил он.
И тут Плакса проявил себя во всей красе.
Если бы он среагировал позже, если бы после этого «продырявлю» возникла хоть какая-то пауза, то ничего бы у него, наверное, не вышло. Но он шагнул вперед, когда тот еще не успел закрыть рот.
– Ты меня продырявишь? Ну, давай, дырявь! Стреляй! – Плакса рванул на груди куртку. – Бей, падла! Вали! На! Чего ждешь? Бей, я тебе говорю! Сука, говнюк, урод ты обсосанный… Стреляй, падла!
Пучковский посмотрел на Плаксу, вздохнул, как перед прыжком в холодную воду, и заблажил наперебой с ним.
Они приближались к стрелку, а тот растерянно переводил обрез с одного на другого и не знал, как поступить. Его предупреждение «Стоять!» потонуло в выкриках Плаксы, который еще больше успел расстегнуться и теперь демонстрировал потную грудь, обтянутую десантной тельняшкой с висящим поверх нее крестом. Стрелок начал пятиться. Угадав момент, Плакса бросился на него и сумел вцепиться в ствол обреза, отводя его от себя. Пучковский с опозданием пришел ему на помощь. Они втроем с грохотом повалились на пол гаража. Громыхнул двойной выстрел. Картечь пробила крышу и унеслась в небо.
Вместо того чтобы прийти на помощь товарищу, второй стрелок решил убить меня. Я упал на землю за долю секунды до выстрела, но противник успел сместить прицел, и железные шарики прошли впритирку к моей голове. Я судорожно выдергивал из-за пояса пистолет, ТТ зацепился, и я чувствовал, что противник успеет перезарядить обрез и выстрелить быстрее меня. Я видел, как он, сломав короткую двустволку, выбросил стреляные гильзы и готовится вставить новые.
Мы оба забыли про Берестнева. А он, присев на одно колено, спокойно прицелился и всадил две пули в бок моему несостоявшемуся убийце. Когда мы подошли, тот был жив и смотрел на нас ненавидящими глазами. Берестнев ногой подальше отбросил обрез и деловито сказал:
– Если не сдохнет, то выживет.
Второй выглядел хуже. Он лежал без движения в глубине гаража. Вместо лица у него была кровавая маска, на бетонному полу вокруг головы расползалось темное пятно, на губах вскипали пузыри. Мы оттащили Пучковского, который продолжал его остервенело пинать.
– Хватит! Заканчивай, Лёха, пошли!
Плакса, свесив руки между колен, сидел на старой канистре. Его заметно потряхивало. Я запахнул его куртку:
– Молодец, Юрок! Если б не ты…
Он поморщился, как будто похвала была ему неприятна.
Подошел Кушнер, который во время перестрелки как-то выпал из моего поля зрения. Он платочком вытирал кровь со лба и смотрел на меня виновато, чем напомнил давнюю историю в поселке Коминтерн.
Я толкнул его в плечо и преувеличенно бодро сказал:
– А ведь вместе мы – сила!
3
Вляпались мы по-глупому.
Зато попали в анналы истории.
В те анналы, которые пишутся через одно «н».
Над нами потешался весь город. По крайней мере та его часть, которая хоть как-то относится к категориям ментов и братвы. Или интересуется жизнедеятельностью вышеуказанных категорий.
Нашу историю мне, например, никогда никому рассказывать не приходилось. Но я слышал ее много раз. Из чужих, естественно, уст. Мне преподносили ее и в качестве анекдота, и в виде реальной истории, не подозревая, что слушатель в прошлом являлся одним из участников действа.
Ни разу история не прозвучала правдиво. Ни разу! Каждый новый рассказчик что-нибудь добавлял, но все эти наслоения не смогли исказить суть интриги.
Мы увезли Жорика со Ржевки в надежное место и там достаточно быстро урегулировали наш вопрос. Согласно достигнутым договоренностям мы получали пятьдесят тысяч за поддельные лекарства и еще десять штук – в качестве компенсации за доставленные неудобства. Люди, слову которых я доверял, прогарантировали, что деньги поступят нам уже завтра. Мы высадили Жорика неподалеку от ржевского аэропорта и отправились в кабак снять напряжение.
Мы шли с крейсерской скоростью семьдесят километров по Луначарского, по направлению к Энгельса. БМВ ускакало вперед, воспользовавшись нашей заминкой на светофоре – Плакса отвлекся, чтобы отрегулировать захандрившую магнитолу, и прозевал смену сигналов, чего с ним никогда не случалось. Кушнер оторвался метров на сто, и теперь мы его настигали. Плакса помигал дальним светом. Просто так помигал. Подзадорить товарища. И продемонстрировать, что мы ему сейчас надерем задницу. Уже не сто метров, а меньше осталось. Юрок придавил педаль газа…
На пересечение Тихорецкого и Культуры мы вылетели под мигающий зеленый. Шли по левому ряду. Справа от нас были автобус и тягач со строительными панелями, длинный, как пароход. Чтобы добраться до БМВ, нужно было обогнать одну машину. Кособокий чумазый уазик-фургон катился впереди нас, вместо того, чтобы довольствоваться рядом вдоль тротуара. Он прикольно смотрелся, этот фургон: будто дачный домик, раз в десять усохший в размерах, взгромоздили на раму позади двухместной кабины. Распашных окон с наличниками, правда, не было. Но имелась самая настоящая труба с этакой кепочкой, чтобы внутрь снег не попадал, и болталось, чуть не задевая дорогу, жестяное ведерко. Дверь домика была заперта, это я видел точно. Она располагалась в заднем торце, и ее наискось пересекала накладная запорная планка с висячим замком.
Фургончик невозмутимо занимал нашу полосу, и «холден» обогнать его пока что не мог. От возмущения Плакса чуть не тыкался бампером в дребезжащее под домиком ведрецо.
Потому он, видимо, и не заметил трамвай, который дернул от остановки, перпендикулярно нашему направлению, чуть раньше, чем следовало. Должен ведь был нам позволить закончить движение. А он такой возможности не предоставил. И все было бы ничего, но водилы автобуса, панелевоза и этого чертова фургона общественный рельсовый транспорт заметили и ударили по тормозам, а возмущенный Юрок трамвай прозевал.
Вот и тюкнулись, и АБС [8] не спасла. Тачка тяжелая, резина паршивая… Плакса успел нырнуть в щель, образовавшуюся между автобусом и бортом фургона. Расстояния там хватало, но строго в обрез. Войди мы ровнехонько, как кинжал в ножны, – и, может быть, только зеркалами бы треснулись. Но ровно не получилось, и сперва один, а потом и другой борта автралийской красотки подверглись механической деформации.
Так и остановились, под углом в сорок пять градусов между «икарусом» и УАЗом. На Плаксу было страшно смотреть. Будь у него сейчас под рукой «ядерный чемоданчик» – и я не дал бы за судьбу мира даже старых носков. Чемоданчика не было. Но был водитель фургона, который и подстроил, подлюга, все это дорожно-транспортное происшествие. Были еще и трамвайщик, и автобусный драйвер, но добраться до них не представлялось возможным. А уазик – вот он, под рукой. Стоит, подрагивает ведерком.
Я мог относиться к ситуации с юмором, но Плакса в случившемся ничего смешного не видел. Ему требовалось восстановить свою подмоченную репутацию суперводителя. И стрясти денег на ремонт «холдена». Если ремонт, конечно, возможен…
Этим вопросом я и озаботился, покидая машину. Пошел глядеть на железо, состояние которого, с первого взгляда, производило удручающее впечатление. А Плакса, сверкая глазами и рыча, аки тигр, метнулся к уазику и распахнул левую дверцу кабины. Обозвал водителя «козлом», выволок из кабины, швырнул, точно куль, себе под ноги и начал пинать.
Водителю было лет двадцать, и он был одет в форму-афганку песочного цвета. После недавнего напряжения мозги мои работали с замедлением, и я всего лишь подумал: а чего это
