солдат-срочник делает за рулем гражданского грузовика? – вместо того, чтоб дать команду уносить ноги, пока не нарвались на крупные неприятности.
Плакса утрамбовал парня за пять секунд. Тот даже не успел как следует удивиться.
А вот внутри «садового домика» оказались не призывники срочной службы.
До сих пор не знаю, кем они были.
В такой же «афганке» без знаков различия. И без оружия. Оно им, как я убедился, не требовалось.
Этакий карликовый спецназ.
Накладная запорная планка на задней двери оказалась фальшивой. Дверь открылась от толчка изнутри, и висячий замок ей не помешал.
Они посыпались из «домика», как горох. Невозможно было представить, что в нем могло умещаться столько людей. Но они уместились, и при этом не утеряли подвижности от того, что ехали долгое время спрессованными, как селедки. Самый фигуристый из них носил сорок шестой размер максимум, при росте в сто пятьдесят пять. И это были не какие-то суворовцы или даже курсанты. Матерые мужики. Только очень маленьких габаритов…
Мне дали каблуком прямо по… Скажем так, по шарам. Потому что слова «промежность» и «пах» не передают всей остроты моих ощущений, а еще одно слово, которое передает, не вполне благозвучно в употреблении вне сугубо мужчинского коллектива.
Мне врезали так, как не били никогда в жизни. Я был уверен, что после боя с Улугбеком меня нельзя удивить. Наивный! Его удар был комариным укусом по сравнению с тем, который я получил от какого-то злобного карлика. Я упал, думая, что сейчас сдохну, что лучше подохнуть, чем это терпеть, потому что терпеть невозможно. Но не подох, и даже не вырубился. Между ног полыхало огнем, и я пытался потушить пламя руками, но мне их завели за спину и сковали наручниками, а щиколотки в мгновение ока обвязали специальной веревкой. Я валялся и видел, как то же самое проделали и с Юрком. Такой же удар, и такие же результаты.
Пучковский не успел покинуть машину. На передние кресла «холдена» прыгнули два карликовых спецназовца, и прямо так, из совершенно невозможного положения – стоя на сиденьях на коленях, – работая одними руками, за три секунды превратили Пучковского в мясо.
Я это четко запомнил. Четче, чем свою боль. Ровно три секунды. И – мясо.
Салон «холдена» потом не смогли от крови отмыть. Так и продали его с ободранными боками и жуткими пятнами на обивке.
Трамвай заканчивал поворот, закрывая от улетевшего вперед БМВ с Кушнером и Берестневым сцену расправы над нами.
Нас побросали в фургон…
Глава двадцать первая. Судебная перспектива
1
Нас отвезли неизвестно куда.
Ехали минут тридцать, наверное. Мы молчали все это время. Я и Юрок могли говорить, но чувствовали, что этого лучше не делать. А Пучковский говорить не мог. Только протяжно стонал, когда фургон особо сильно трясло на ухабах.
Место, куда нас привезли, не было похоже на обычную войсковую часть, но таковой, очевидно, являлось. Бетонный забор с колючкой поверху, несколько строений казенного типа, занесенные снегом «шестьдесят шестые газоны» без номеров… Вид у них был пожеванный, чувствовалось, что немало километров пробежали «газоны» за свою бурную жизнь, и много всякого повидали своими круглыми фарами. За ветровым стеклом одного из них желтела табличка с надписью «Люди». Ее на моих глазах снял солдат, казавшийся просто огромным по сравнению с проворными лилипутами, которые захватили нас в плен.
Пока нас выгружали из фургона и пинками гнали к входу в один из домов, этот солдатик невозмутимо занимался табличкой и даже не покосился в нашу сторону. Его лицо – слишком серьезное, даже какое-то отрешенное для восемнадцатилетнего пацана, – навсегда врезалось мне в память. И через тридцать лет увижу – узнаю. Может, когда-нибудь встретимся?
А еще меня поразила труба. Не выхлопная железяка «газона», а дымовая труба из белого кирпича, возвышавшаяся над пристроечкой к тому дому, в который нас загоняли. Она показалась мне высоченной, подпиравшей самое небо.
Мрачно подумал: вот тут нас всех и сожгут. Кремируют по законам военного времени, как шпионов, напавших на военный объект. У них тут крематорий устроен, потому как для обычной котельной такой высоты труба ни к чему. Тут – крематорий стационарный, а в фургончике, о который мы так нелепо споткнулись – передвижной. У него ведь из крыши тоже железяка торчала, с кепочкой, чтобы снег внутрь не падал…
Никто нас, конечно, не жег. Даже допрашивать не стали. Ошмонали, выгребли все из карманов, часы поснимали, шнурки и ремни повыдергивали, а потом заперли в нечто вроде железных пеналов, которых было наставлено штук сорок, наверное, по обе стены широкого, ярко освещенного коридора, в котором мы оказались, войдя в дом. В таком пенале можно было только стоять, – ни сесть, ни наклониться не получалось. Разве что карлики бы сумели… Меня затолкнули в пенал мордой вперед, так что я не мог ничего подсмотреть даже в те несколько круглых дырочек, высверленных в двери на уровне нижней части лица.
В «Крестах» подобные сооружения называют «стаканами»…
Упираясь лбом в холодный металл – от этого голова меньше болела, – я много всякого передумал. Жизнь прожитую не вспоминал, по крайней мере не прокручивал ее от рождения и до залета, но некоторые вещи, казавшиеся очевидными, вдруг увидел с другой стороны.
Стоял, думал разные разности. И периодически представлял, как выводят меня под конвоем во двор, ставят к стенке кирпичной, щербатой от пуль, предлагают повязку для глаз и командуют «Пли!» комендантскому взводу. А потом кремируют в местной котельной, дымоход которой слишком велик для того, чтобы просто дымить…
Не больше часа продолжалось мое ожидание. Выбирать, как принять смерть – с завязанными глазами, или плюнув в лицо палачам, не пришлось. На двух черных «Волгах» нас отвезли на Литейный, в Большой Дом, где мне уже приходилось бывать весной восемьдесят седьмого года.
Я подумал: вдруг мы встретимся с Цыганковым?
Мы и встретились…
2
После недолгого ожидания в коридоре меня завели в кабинет, усадили на стул и приковали наручником к железной перекладине стола. Минут пять я провел в одиночестве. Подергал рукой, поелозил на стуле. Мне рассказывали, что замок наручников можно открыть простой скрепкой. Даже показывали, как это делается. Может, у меня бы и получилось – в подставке календаря на столе лежало множество скрепок. А дальше чего? Встать у двери, оглушить первого, кто войдет, завладеть его пистолетом и с боем прорываться на улицу?
Я прикинул, что у ментов на меня может быть. Пистолет в тачке нашли, это понятно. Отпечатки я с него стер; стрелять из него приходилось дважды, сегодня и три месяца назад. Оба раза я никого не ранил и не убил, так что грязного следа за «тэтэшником» нет. Повесят на меня статью за хранение? Добровольно я не признаюсь, так что с доказательствами у них туго. Правда, Костя Кирпич тоже так говорил, но Жеглов подобрал к нему метод…
Я обернулся на звук отворившейся двери.
В кабинет вошел Цыганков. Он был неаккуратно подстрижен и одет в серый полосатый костюм и свитер вместо рубашки. Грязные ботинки поскрипывали, пока он шел от двери к столу и устраивался за ним.
Устроившись, он открыл новую пачку «Интера» и предложил мне сигарету. Я отрицательно покачал головой.
– Ты разве не начал курить? – он щелкнул зажигалкой и при первой затяжке сильно втянул щеки.
– Редко.
– В камере станешь
