– Врешь, – выдыхает Су. – Покажи.
– Не могу поднять, у него голова болтается. Лежи тихо, я положу его тебе на живот, сама потрогаешь.
Ребенок кричит, набирая голос.
Ева укладывает его на голый живот Су, подвинув, насколько позволяет тянущаяся пуповина. И в тот момент, когда Су дрожащими руками прижимает к себе мальчика, из нее с бульканьем выходит послед. Мальчик замолкает, словно прислушиваясь к телу, из которого он только что вышел.
Дверь открывается. Входит Илия с ножницами.
– Мальчик! – обращается к нему Ева. – Ты слышишь, это мальчик!
– Я знаю, – он умело отрезает пуповину и завязывает конец узелком. Берет чистую холстину, заворачивает ребенка и дрожащими руками поднимает. Бессильная головка свешивается на грудь. Ева охает. Илия идет в угол сарая и опускает ребенка вместе с холстиной в невысокую кадку с водой. Мальчик дергается, но молчит. – Помоги.
Ева подходит и моет ладонью головку.
– Мальчик! – не может успокоиться Ева. – А ты боялась!
– Хочешь улететь отсюда на штурмовике «СУ-25»? – спросила Ева Илию через два дня.
– Нет, – засмеялся Илия и покачал головой. Они сидели у стола во дворе, дул сильный ветер, раскачивая гирлянды цветов у входа в дом и сарай. Уже наутро вместе с доктором пришли женщины с цветами и украшали, украшали…
– Это здесь так принято, если рождается мальчик? – спрашивает Ева.
– Иногда, – уклончиво отвечает Илия.
– Ты грустный? Я же вижу – грустный. Извини.
– За что?
– За то, что не родила тебя, не положила мокрого на живот, ну извини! – срывается на крик Ева, смотрит на свои трясущиеся руки и прячет их за спину.
– Все будет хорошо, – говорит Илия.
– Что будет хорошо? Ты поедешь к своей матери?
– Как-нибудь при случае. Сначала я отвезу тебя домой. Тебе нужно отдохнуть, переменить обстановку. Не хочешь по воде? Под парусом?
– Нет. Хочу быстрей в Москву.
– Ну тогда хотя бы прогуляемся по берегу напоследок?
– Что-нибудь случится, и мы здесь застрянем! Давай я позвоню, и мы улетим!
– Что случится? – тащит ее за руку со двора мальчик. Нет, не мальчик, молодой человек!
– Землетрясение, проверка документов, я ни слова не понимаю…
– Я понимаю. Смотри, какие парусники красивые.
– У меня документы временные, взамен утерянных, меня могут задержать. Пока все выяснится!
– А тот, справа, тебе нравится?
– Нравится! – досадливо отвечает Ева, зацепившись взглядом за странную надпись. – Смотри, по-русски написано… Черная… Роза. Черная роза? – Ева резко останавливается и смотрит, прищурившись. На палубе женщина развешивает стираное белье. – Некрофилка, – шепчет Ева, потом смотрит на Илию. – Ты знал, да? Ты видел ее раньше? Ты специально привел меня сюда?
Женщина на палубе смотрит на них в бинокль, потом подпрыгивает и машет руками.
– Таласса чу? – спрашивает Илия, уворачиваясь от подзатыльника.
Хрустов позвонил Корневичу в четыре утра. В окно лупил мокрый снег, Новый год обещал быть полноценным, заснеженным и морозным. К телефону долго никто не подходил. Хрустов ждал. Корневич сам дал ему этот номер, когда узнал, что Ева уехала искать сына и Сусанну Ли.
– Корневич у телефона, – прозвучало наконец в трубке, и Хрустов удивился его натужному дыханию.
– Болеешь? – сросил он.
– Жду, – выдохнул Корневич.
– Конечно. Ждешь. Так вот, ты дождался. Сусанна Ли родила. Он нашел ее.
– Он? – не понял Корневич.
– Да. Это мальчик, представь себе.
– Подожди, я сяду, – на том конце провода слышен стук и сопение, – сейчас… черт, уронил табуретку. Ты помнишь, кого она тогда цитировала?
– Нет, – Хрустов вдруг обнаружил, что улыбается, – всегда на посту, да? Всегда готов анализировать, находить выход из положения! А ее больше нет, Веры нет, она не скажет, кого тогда цитировала, она теперь просто пена. Соленая пена. А зачем тебе?
– Ну, я ведь буду жить вечно только до тех пор, пока не появится тот, кто найдет женщину, помнишь?
– Помню, – кивнул Хрустов.
– Женщину, которая спряталась от жизни и от смерти. Кое-что происходит, – на другом конце Москвы полковник Корневич де Валуа медленным движением захватил прядь волос и вытащил их из головы. Сложил на столе перед собой. Захватил другую. Подумал, тремя пальцами провел по щеке, оттянул кожу. Кожа отошла легко, обнажив розовую – в сукровице – мышцу под глазом. – И такая досада, – вздохнул он, укладывая кусок кожи рядом с волосами, – Менцель умер. Придется тебе взять это на себя.
– Взять – что?
– Полное и тщательное исследование моих останков. Но пока я все-таки еще хочу знать, кого она цитировала. Нет ли там других полезных высказываний? Ты же знаешь, я всегда борюсь до конца.
– Знаю. Она тогда переводила книгу. Книгу… Что-то такое о женщинах, мужчинах, детях, животных всяких и богах. Ангел Кумус написал.
– Лихо, – заметил Корневич. – Сразу про всех, да? Ну что, отстрельщик Хрустов, найдешь своему старому другу эту книгу, пока я не разложил себя по частям тела на кухонном столе?
– Я почему помню, там все мужики определены животными. Я был Орел, точно помню, Вера сама говорила, а ты – Лис или Змея.
– Хрустов… Ты меня слышишь? Все так и было. Она не смогла ни любить меня, ни убить, слышишь?
Сказать на это Хрустову было нечего.
К шести утра Хрустов подъехал к дому Веры, постоял во дворе, посмотрел на темные окна ее квартиры и совершенно неожиданно для себя вдруг понял, насколько ему все опротивело. Ему стало все равно, что будет с Корневичем, кого цитировала Вера, как назовут мальчика Сусанны Ли. Спираль жизни соприкоснулась со своим отражением в воде вечности: маленькая женщина, прячась от заверченного Корневичем преследования, должна была бежать и прятаться, она направится в Египет на облезлом осле, прижимая к себе запеленутого мальчика, она еще не знает, что ее ждет, но она уже найдена! А он, Хрустов, вдруг понял, что потерялся. Не было на земле места, где бы его ждали. Где бы он был нужен. Так нужен, что все остальное – ерунда. Или?..
Через час он садился в электричку. Еще через сорок минут шел, проваливаясь в снег, к деревне за лесом. В полнейшей тишине над ним постепенно растворялось в небе розовое морозное утро. В деревне Рыжики столбиками дыма дышали только четыре трубы над деревянными домами.
На столе у Маруси притягивали теплом пирожки на большом блюде. Хрустов, отряхиваясь, молча поклонился, Маруся подошла к нему вплотную, внимательно осмотрела его лицо, медленно притянула к себе и поцеловала в щеки. Хрустов смутился. Он сел на подставленную табуретку и наблюдал, впав в полный ступор, как женщина становится на колени, снимает с него ботинки и ставит за печку.
Молча сели они за стол. Молча принял Хрустов чашку чая от самовара и разломил душистый пирожок. Молча покачал головой, отказываясь, когда Муся поставила на стол графинчик с водкой и две рюмочки.
– Где твой сын? – спросил Хрустов шепотом, боясь нарушить обволакивающую теплом и спокойствием тишину.
– Спит еще. Почему спросил? – прищурилась Маруся.
– Так. Кеша говорил, он у тебя трудный.
– У каждого свой крест, – Маруся вздохнула и заправила под платок выбившуюся прядку.
– Ему нужен отец.
– Зачем это? – напряглась женщина.
– Чтобы пороть за подобное, – Хрустов кивнул на покрытые царапинами и укусами руки Маруси. – Есть тут у вас мужики?
– Чего нет, – вздохнула Маруся, – того нет. А какие есть – все пьющие. Считай, и не мужики.
– Вот что. Я задержусь у тебя немного. Надоело стрелять. Поживу спокойно. Ты мне постели в комнате, где спит твой сынок. Как его зовут, кстати?
– Не сказал пока еще, – пожала плечами Маруся. – Вырастет, сам выберет себе имя. А насчет комнаты, так со мной он спит.
– Постели-постели. А сама отдохни в другом месте.
Маруся забеспокоилась, проводила Хрустова в комнату, постояла, настороженно прислушиваясь, за закрытой дверью.
Хрустов осмотрелся, подошел к детской кроватке. Мальчик спал, уже с трудом помещаясь в ограниченном деревянными спинками пространстве.
– Вставай, богатырь. Утро уже, – Хрустов потряс мальчика за плечо. В него тут же глянул темнеющий черным провалом глаз. – Утро, зима, новый год наступил, все только начинается.
Мальчик сел. Он смотрел на Хрустова изучающе, без страха.
– Для начала, – огляделся Хрустов, – пойдем на речку рыбу ловить, я видел, там уже сидит на льду пара мужичков. Но ты должен сам одеться. Я подожду. Потом дровами займемся. Я помню этот дом. Я уже жил здесь. Я помню, ты тогда был совсем маленький, вот такой, – Хрустов показал руками перед собой предполагаемый размер полугодовалого ребенка, – нет, такой, – он чуть раздвинул руки. – А теперь ты вырос, пора и делом заняться. Читать тебе пора, сказки слушать, а то все про лошадь, да про лошадь дохлую.
