Дойдя до конца первой страницы, я возмутился:
— Почему я должен это читать?
— По кочану! — снова нахамил Акимов. — Ты сценарист или хрен собачий? Ты видишь, какое это кино?
— Конечно, вижу. И даже знаю название — «Их было восемь»…
— Нет, их было семь! Восьмая, эта Баева, соскочила, раскаялась. Но это неважно — семь их было или восемь на всю страну! Представляешь? Это шестьдесят восьмой год! Советский Союз — сверхдержава, полмира держим в руках! Чехи попробовали рыпнуться, Брежнев кинул на Прагу танки и полмиллиона солдат — и что? Даже от Запада — никаких санкций! Никто не пикнул! И только в Москве нашлись восемь безумных, которые вышли на Красную площадь с плакатами: «Свободу чехам!»…
Я снова изумленно смотрел на Акимова. С каких пор он стал оратором? Когда и где набрался этих политических знаний?
А он продолжал:
— И одна из этих безумных — тридцатилетняя пигалица величиной… ну, я не знаю… как Юлия Савичева! Но с грудным ребенком. Представляешь? Ты в каком году родился?
— В шестьдесят восьмом…
— А в каком месяце?
— В мае…
— Ну вот! А теперь представь: это твоя мать везет тебя в детской коляске на Красную площадь, и у тебя под твоей пухлой задницей плакаты за свободу Чехословакии! Ты ждешь, когда она достанет сисю и будет тебя кормить, а она достает эти плакаты и чешский флажок! И тут же набегают гэбэшники, бросают тебя и твою мать в машину, везут на Лубянку, и по дороге твоя мать кричит в окно: «Свободу чехам!», а гэбэшница на твоих глазах бьет ее по зубам. А? Это кино или нет?
— Откуда ты взял, что ее по дороге били по зубам?
— Я прочел! Это она сама написала, Горбаневская!
— Тебе? Прилетела из Парижа и написала?
Акимов открыл пятую бутылку пива, выпил ее прямо из горлышка и чуть поостыл. Потом сел за кухонный стол и сказал уже спокойнее:
— Ладно, старик. Хоть ты и еврей, но все-таки не такой умный, как выглядишь. И это утешает. Наталья Горбаневская собрала целую книгу документов и мемуаров о тех событиях. «Полдень» называется. Как их брали, как допрашивали и всем дали срока, а ее как кормящую мать отправили не в тюрьму, а в психушку.
— И срока им шила твоя бабушка, это я уже слышал.
— Вот именно… — Акимов попробовал выжать из бутылки в стакан еще несколько капель пива.
— Но какое это имеет отношение к украденной «Волге»? Куда ты на ней ездил и с кем?
— Куда-куда… — произнес он ворчливо. — На освоение объекта.
— Не трынди. Я звонил Тимуру Закоеву, ни на каком освоении в ЦДЛ ты не был.
— В ЦДЛ не был, а на Красной площади был.
— На какой еще Красной площади? Что ты несешь?
Акимов глубоко вздохнул:
— Ладно, слушай. Привидение, которое ты видел у нас на съемке, это не Наталья Горбаневская. Это актриса, которая в две тысячи тридцать четвертом году играет Наталью Горбаневскую в фильме «Их было восемь»…
Таак! — подумал я, час от часу не легче! Это не Горбаневская прилетела к нам с парижского кладбища, а актриса из будущего. Очень хорошо! То есть Акимов уже допился до того, что входит в миражи с двух бутылок пива! Как мог Свиридов выпустить его из психушки, когда у него явная шизофрения и галлюцинации на почве алкоголизма?
Тут Акимов прочел мои мысли и сказал:
— У тебя есть бабки? Мы можем сходить за пивом? Только не смотри на меня как на психа. Я алкаш, но не шизофреник.
— Сережа, все психи так говорят.
— Может, и говорят, но кино не снимают. А я завтра днем буду в ЦДЛ снимать Булгакова, а ночью на Красной площади — «Их было восемь». И знаешь почему ты угадал название? Потому что это ты напишешь сценарий.
— Секунду! — сказал я. — Две бутылки назад ты сказал, что будешь снимать этот фильм в две тысячи тридцать четвертом году. А теперь — что завтра ночью. Ты все же определись. По бутылке на десять лет — это не много?
— Тоша, — мягко произнес Акимов. — Я не антисемит, лысыми клянусь. Но иногда твои подначки выводят меня из себя, и я могу снова дать тебе в рожу.
— Спасибо, что предупредил, — и я правой рукой взял за горлышко пустую бутылку.
Акимов проследил за этим жестом и тоскливо перевел взгляд за окно. Там уже смеркалось.
— Н-да… — Он посмотрел на часы. — Без четверти десять. Через пятнадцать минут супермаркет закроется, мы останемся без пива.
Я понял его намек и сказал:
— Хорошо. Я даю тебе три минуты на честное признание — зачем и с кем ты стырил мосфильмовскую «Волгу». Если скажешь, мы за пять минут добежим до супермаркета.
— А может, наоборот? — попросил Серега. — Я тебе всё расскажу, клянусь!
И умоляюще заглянул мне в глаза.
— Старик, — сказал Акимов. — Через двадцать лет «Мосфильм» будет совсем другим…
В супермаркете на улице Пырьева немецкого пива уже не было, мы взяли чешское «Пльзеньский Праздрой» и сидели теперь во дворе акимовского дома на той самой скамейке, где он меня нокаутировал. Было сколько-то после десяти, жара спала, никто не скрипел на детских качелях, и вообще, было хорошо. Конечно, от немецкого пива было бы еще лучше, но все хорошее всегда кончается быстрее, чем нужно. К тому же говорить о демонстрации в защиту Чехословакии правильнее под чешское пиво.
Акимов допил первую бутылку и продолжил:
— Тогда, в две тысячи тридцать четвертом, мы уже не будем снимать ни телесериалы «Боронины-Хренонины», ни ремейки «Кавказской пленницы». Мы будем делать настоящее кино, — и он поднял руку, упредив мой вопрос «Откуда ты знаешь?». — Стой, не перебивай! Я знаю, потому я там был. Ты же видишь, я абсолютно трезвый. А позавчера, когда увидел на нашей площадке Наталью Горбаневскую — ну, не ее, конечно, а ту актрису, которая ее сыграет, — я был еще трезвей. Так?
Я молчал. Я решил дать ему высказаться до конца, какую бы чушь он ни нес.
— Вот, — удовлетворенно сказал Акимов. — Вчера у нас съемки не было, я мог себе позволить, но у меня закон — если я накануне принял больше пол-литра, то на следующий день отпиваюсь только чайным грибом. Ты гриб видел у меня на кухне? Не видел? А еще писатель! Ладно, проехали. Поскольку позавчера мы с Ярвашом нажрались так, что ночью завалились к Безлукову, то вчера я, вообще, ни грамма! Только гриб! Ну, ты меня видел…
Я не сдержался:
— Я тебя видел под яблоней, и мы с тобой пили не гриб, а коньяк.
— Вот! — сказал Акимов. — Вчера я нарушил свой закон! Представляешь? А всё почему?
Если я начну вспоминать, по каким причинам (и без них) Акимов нарушает свой «закон», не хватит стихов Маршака «Для пьянства есть такие поводы: поминки, праздник, встреча, проводы…». Но я сказал:
— Потому что срок Горбаневской шила твоя бабушка. Мы второй день ходим по кругу.
— Нет! — отрезал Акимов. — Не поэтому…
После этих слов он оглянулся по сторонам так, словно за каждым кустом могли сидеть американские шпионы или агенты КГБ. И сказал очень тихо, почти шепотом:
— А потому что в ту ночь я побывал в будущем. Заткнись и не перебивай! Можешь мне верить или не верить — твое дело! Но лучше молчи и слушай. Как они это делают, я не знаю, но в две тысячи тридцать четвертом году они будут путешествовать во времени так же просто, как мы ездим в лифте. Причем, как мне объясняли, путешествовать в древние века им даже проще, чем на какие-то двадцать-тридцать лет назад. Потому что по Эйнштейну материя «пространство-время» как-то там искривлена так, вроде согнутого листа, что прыгнуть на десять тысяч лет назад легче, чем ползти по этому листу в наше время. Ты же знаешь, археологи постоянно находят древние наскальные рисунки летающих тарелок и людей в космических скафандрах и думают, что наши предки рисовали инопланетян. А это никакие не инопланетяне, это земные люди из будущего. — Акимов своей лапищей легко открыл следующую бутылку пива, сделал пару больших глотков и продолжил: — Короче, актриса, которая в нашем фильме «Их было восемь» играет Наташу Горбаневскую, прилетала сюда из две тысячи тридцать четвертого года за мной и за тобой. Понял? Спокойно, не дергайся. Тут нет никакой фантастики и никакого бреда. Рано или поздно человечество должно начать перемещаться во времени, вот в тридцать четвертом они и научились. Теперь вопрос: на хрена мы им нужны — я и ты? Что, у них нет своих киношников? Оказывается, не в этом дело. А в том, что через двадцать лет, даже раньше, я стану режиссером и буду снимать «Их было восемь» как режиссер-постановщик. Сечешь?
Я молчал. Было бы глупо отрицать, что рано или поздно человечество научится перемещаться во времени. Всего каких-нибудь сто лет назад не было никаких мобильных телефонов и реактивных самолетов, Анна Каренина бросалась под паровоз, Ленин отправлял телеграммы морзянкой, а Люмьер снимал деревянной кинокамерой с крутящейся ручкой. Человечество пять тысяч лет жило одним-единственным изобретением колеса. И вдруг в начале прошлого века словно кто-то сверху дал нашему прогрессу под зад, а точнее, открыл хляби небесные, и ливень невероятных открытий хлынул на головы земных вундеркиндов. Эйнштейн, Браун, Королев, Гейтс, Джобс, Брин, Байконур, Силиконовая долина, телевидение, компьютеры, гаджеты, полеты на Марс и дроны, которые развозят пиццу по воздуху. Даже удивительно, почему телепортация стала доступна не сегодня, а только в две тысячи тридцать четвертом году.
