— Привет, Кельтум, — мягко проговорил он, протягивая руку.
Голова Кельтум была покрыта серым камвольным платком, он полностью скрывал ее волосы и спадал на плечи. Из той же ткани был и свободного покроя халат, длинный, до самого пола. Она пристально смотрела на Билла, словно была немного удивлена его появлением, взгляд не выражал ни дружелюбия, ни враждебности. Он тоже разглядывал ее, пытаясь скрыть улыбкой впечатление, возникшее при виде болезненной бледности ее лица, отеков и кругов под глазами. Видно, она очень мало спала и очень много плакала.
Кельтум резко кивнула, словно только сейчас узнала его.
— Привет. — И, не подав руки, отошла в сторону.
Билл опустил руку и улыбаясь прошел мимо нее. В квартире его улыбка уже выражала неподдельное удовольствие. В тесной прихожей царил такой же беспорядок, как и прежде. На украшенном богатой резьбой столе, который стоял у стены, совершенно не было свободного места: куклы, фарфор, бронзовые статуэтки, фотографии в рамках, разные безделушки. Чучела птиц с ярким оперением сидели на искусственных ветках под двумя одинаковыми стеклянными колпаками. У него закружилась голова от множества собственных отражений, мелькавших в зеркалах, словно он попал в ярмарочную комнату смеха. И снова чудесный мир запахов: кориандр и кардамон, мускатный орех и корица — то, что мадам Бенгана всегда кладет в свои вкуснейшие блюда. А еще душистый черный кофе, ценимый Сиди Беем выше мятного чая, традиционного напитка североафриканцев. Так Билл и вошел, опередив Кельтум, в гостиную с сияющей улыбкой на губах.
В комнате совершенно ничего не изменилось. Пол покрыт облезлым линолеумом, наполовину скрытым шерстяными половиками, два ужасно неудобных, чересчур мягких кресла, парчовый диван с множеством подушек. А в самой середине комнаты — покрытый клеенкой обеденный стол с неизменной вазой, полной пластмассовых цветов, вокруг которого на четырех деревянных стульях вечерами восседала вся семья, обедала и смотрела телевизор с огромным экраном. С фотографии в рамке, висевшей на стене среди безвкусных эстампов со слащавыми пейзажами, улыбался Ахмед.
— Добрый день, Уильям. Добро пожаловать.
Биллу казалось, что он подготовился к встрече, и все же при виде Сиди Бея улыбка исчезла с его лица. Старик лежал на диване обложенный подушками, стоявший рядом телевизор показывал арабский видеофильм. Ноги были укутаны клетчатым пледом с бахромой, пижамная куртка съехала куда-то набок, неделю не стриженная седая борода выглядела неопрятно и закрывала расстегнутый воротник пижамы. Несколько месяцев назад, уже очень больной, он еще сохранял свою былую физическую силу, оставался мускулистым, не подвластным годам, как человек, праведно проживший жизнь. Теперь же сила и хорошее настроение покинули его, и, изможденный, осунувшийся, сморщенный, он превратился в злую карикатуру на самого себя. Билл шел по комнате, волнение душило его.
Сиди Бей попытался улыбнуться, но исхудавшее лицо только скривилось. Он приподнялся, собрался было встать, но в то же мгновение его жена, сидевшая в изголовье, отставила чашку с кофе и снова уложила его. Она поднялась навстречу Биллу, они обнялись и долго стояли, не разжимая рук, молча, сдерживая слезы. Наконец Билл осторожно высвободился, опустился на колени и обнял Сиди Бея.
Прикосновение рук Сиди Бея, обвившихся вокруг его шеи, потрясло Билла. Год назад, когда старику было уже под семьдесят, он не уступал в силе мускулистым парням, работавшим на первом этаже, ворочал мешки с зерном, поднимал на вытянутой руке бочонки с маслом. Теперь же его руки, лежавшие на шее Билла, были слабыми, как прутики. Билл наклонился и прижался лицом к лицу Сиди Бея, потерся щекой о его жесткую бороду, в глазах пощипывало. Только через несколько секунд он смог наконец поднять голову и заглянуть старику в глаза. На изможденном лице они казались огромными, веки истончились и стали почти прозрачными. Необыкновенная, утонченная красота этих глаз до глубины души потрясла Билла.
— Сиди Бей, как хорошо снова вернуться к вам! Как вы себя чувствуете?
— Я же сказал вам, Уильям, что умираю. — Губы старика раздвинулись в улыбке, он положил руку на руку Билла. — А вы? Как мир обходится с вами? Стали ли вы таким же богатым, каким был мой сын?
— Мои дела идут как будто прекрасно, — криво улыбнулся Билл. — Вы же знаете, по-прежнему охочусь за богатыми вдовами… — Он крепче сжал костлявую руку старика. — И разве, Сиди Бей, деньги что-нибудь значили для Ахмеда? Единственное, чего он по-настоящему хотел, — это быть личностью, и он ею был. Стал отличным модельером, не хуже Диора или Сен-Лорана. Постарайтесь утешиться хотя бы этим. Он добился своего и был счастливейшим из людей.
— Таким счастливым, что покончил с собой. — Прежняя суровая ирония сверкнула в глазах Сиди Бея.
— Я сам задавал себе эти вопросы. — Плечи Билла поднялись и опустились. — Вы же знаете, Сиди Бей: я давно не виделся с Ахмедом. — Он помолчал, будто снова услышал зов Ахмеда, его все бо́льшую и бо́льшую настойчивость, звучавшую в нем мольбу, видел и себя. Вот его рука тянется к телефонной трубке, а потом отдергивается от нее. В те выходные собственное счастье вытеснило из его сердца беду друга. — Что в последнее время происходило с Ахмедом? Что заставило его сделать то… что… он сделал?
— Что с ним происходило? — вздохнул Сиди Бей. — Не знаю, друг мой. Но он был сам не свой. Когда он навещал меня, казался возбужденным, раздражительным, и мы решили, что он стал наркоманом.
— Наркоманом? Ахмед? Да этого не может быть!
— Возможно, вы правы, но я уверен, что он что-то принимал. Какие-то пилюли или что-то в этом роде. Он сидел здесь, разговаривал со мной, а я видел, как он мучился, не мог места себе найти. Потом исчезал на несколько мгновений в своей комнате, а когда выходил оттуда, держался совершенно спокойно, все как рукой снимало.
— Ушам своим не верю, — покачал головой Билл. — Он презирал кокаинистов. Я наблюдал за ним на вечеринках в Нью-Йорке, там публика накачивалась всякой дрянью, а самым крепким, что потреблял на моих глазах Ахмед, было шампанское. Причем ему вполне хватало одного бокала. Если же он в самом деле стал наркоманом, то это произошло с ним неспроста.
— Так оно и было, Уильям. — Сиди Бей кивнул в сторону кухни, где сновала Кельтум, пытаясь обратить на себя внимание. — Кельтум тоже это чувствовала. Она старалась помочь ему, хотела вырвать из этой трясины, отвадить его дружков. — Голос старика звучал все тише и тише, и Билл наклонился, чтобы лучше слышать. — Вы знаете, она вернулась… вернулась из Нью-Йорка и сразу же попала в сети этого Бухилы.
— Ммм. Прошу прощения, Сиди Бей, — закусил губу Билл. — Ей было тогда очень тяжело, вся душа ее была изранена. Надеюсь…
Сиди Бей почувствовал его смущение, улыбнулся и, покачав головой, прервал его.
— Думаете, я не вижу, что вы вините в этом себя? Она была молодая, очень впечатлительная. А вы поступили как человек чести. Многие мужчины воспользовались бы ее состоянием. Вам не в чем упрекать себя.
— За исключением того, что я отправил ее домой с кровоточащей раной в душе.
— Пожалуйста, не вините себя ни в чем, Уильям. Все это произошло совершенно случайно. Рана была в ее душе до приезда в Нью-Йорк. Такова натура Кельтум.
— Как бы то ни было, я отослал ее домой вполне готовой для совершения подвигов во имя Бухилы.
— А вы не понимаете, что́ она находит в нем и в его движении? — тихо вздохнул Сиди Бей. — Возможно, я тоже не понимаю. Когда я приехал сюда, у меня и в мыслях не было ничего подобного. Но молодежь больше не верит моему жизненному опыту. Они злые. Нетерпеливые. Готовы взяться за что угодно, пойти за кем угодно, лишь бы им предложили приемлемый, по их мнению, выход из их положения или хотя бы сносное существование.
Билл бросил взгляд на дверь в кухню.
— И вы думаете, Бухила способен дать им это? — шепотом спросил он.
— Я-то, возможно, и не думаю так, но им кажется, что он выполнит свои обещания. Вот в чем разница. Скажу только, что с тех пор, как Кельтум сблизилась с ним и прониклась его идеями, она стала примерной дочерью. Я понимаю, это эгоизм, но, когда она жила так, как живут современные молодые француженки, мы очень редко видели ее дома. Теперь же она все время с нами и заботится обо мне. Только не в то время, — тут в его глазах снова сверкнула ирония, — когда уходит служить своему обожаемому имаму.
— Нет худа без добра, Сиди Бей. И я рад этому. Но как она пыталась помочь Ахмеду? Втягивала его в секту?
— Вы хороший человек, как сын для нас, — вздохнул Сиди Бей, — но принадлежите тому миру, который стал своим и для Ахмеда, а не нашему. — Он очертил рукой круг, включивший в себя, по-видимому, не только комнату, квартиру, но и соседские дома, жилища всех североафриканцев, оказавшихся во Франции. — Во многих отношениях Ахмед был очень сильный и энергичный, а честолюбие помогло ему многого добиться в своей профессии.
