— А под каким приемлемым предлогом я мог бы запретить ее? — Вадон откинулся на спинку стула с хорошо разыгранным раздражением. — Де Медем пообещал, что демонстрация будет мирной, и сдержал свое слово. Господи, да вы же сами все видели. Разве это была толпа горлопанов, размахивавших свастиками? Приличные мужчины и женщины, воспользовавшиеся своими правами. Кажется, в нашей стране это не возбраняется? — Он вгляделся в безучастные лица и тяжело вздохнул. — Знаете, что мне все это напоминает? — Он помолчал. — Демонстрации, возвратившие к власти генерала де Голля.
— Ха! — насмешливо фыркнул Потра. — Вы делаете успехи, Вадон. Уж не пытаетесь ли вы сравнивать фашистскую дешевку с генералом де Голлем?
— А он и не думал никого ни с кем сравнивать. Правда, Вадон? — еле слышно спросил президент.
Вадон густо покраснел, а Потра расхохотался — грубо, вульгарно.
— Я действительно никого ни с кем не сравнивал, — забормотал Вадон, снова вскочив на ноги. — Но скажу, что вам всем следует быть готовыми к еще более ужасным беспорядкам. Полиция и службы безопасности работают на пределе и даже за пределами своих сил. У нас нет никакой возможности следить за каждым проклятым арабом, поселившимся в нашей стране. Мы держим под колпаком только их верхушку, и они это прекрасно знают. Никто из них вчера не вылезал из своей дыры. Даже по телефону они теперь не переговариваются — общаются только с глазу на глаз или через курьеров.
— А вот о Лиге, мне кажется, вы не столь хорошо осведомлены, — негромко заметил президент.
— Сейчас арабы его гораздо больше интересуют, — снова расхохотался Потра.
Вадон почувствовал головокружение, словно в него угодили камнем. По меньше мере дюжина различных выражений неуловимо сменилась на его лице. Он вцепился в спинку стула, долго не мог выговорить ни слова, лицо его побагровело.
— Я вам уже все доложил о том деле, — произнес он наконец, стараясь говорить со спокойным достоинством. Он взял себя в руки, лицо приобрело нормальный цвет. — Сотню раз уже рассказал и повторил каждому из вас, прессе и Бог знает кому еще, что я был фактически незнаком с тем человеком. Встречался с ним самое большее пять-шесть раз. Мне казалось, что он не пропускал ни одного благотворительного празднества или вечеринки. Я не мог избежать встречи с ним. Половина из вас, возможно, попадали в подобную ситуацию. — Странное, напряженное выражение исказило его лицо. — Вы все это прекрасно понимаете. Наше положение обязывает нас общаться с людьми, которые не всегда нам приятны. И никуда от этого не денешься. Он отличался от трех дюжин других посетителей, которых мы принимаем в течение дня и пожимаем им руки, только тем, что был арабом. Иммигрантом. Он, видно, вообразил, что это давало ему какое-то преимущество — словно он был каким-то полномочным представителем всех своих сородичей. Эдакий самозваный лоббист, защищающий их интересы. — Он снова махнул рукой в ту сторону, где несколько минут назад стоял телевизор. — Из всех занудных просителей, с которыми мне приходилось иметь дело, он, по-моему, был одним из самых настырных. Беспрестанно звонил мне по телефону. Я не мог принять его в министерстве, и он взял моду досаждать мне в помещении моей партии. Являлся туда по разным поводам, ходатайствовал за них. — Он скривил рот. — Понятия не имею, что он вообразил о себе. Если бы не это его гипертрофированное самомнение, он был бы просто ничтожным арабом-гомосексуалистом. — Неожиданная грубость покоробила слушателей, двое из них насмешливо переглянулись. — Вот кто он такой! Ничтожный араб-гомосексуалист, который не смог по-человечески распорядиться своей жизнью. — Последние слова Вадон произнес с такой страстной горячностью, что чуть не задохнулся.
— Благодарю вас за содержательную речь, Вадон. — Полуулыбка появилась на здоровой стороне лица президента. — Мы уяснили себе ваши взгляды на арабов. И на гомосексуалистов тоже, если на то пошло. А теперь давайте подумаем, что следует предпринять, чтобы двадцать пятого числа не повторились вчерашние безобразия. А то получится нехорошо. Пригласили израильского премьер-министра праздновать пятидесятилетие освобождения Франции от германского фашизма, а покажем ему уличные разборки наших собственных, доморощенных нацистов. Вы со мной согласны?
Яростью вспыхнуло лицо Вадона в ответ на высказанную президентом спокойным голосом язвительную иронию, но он сдержался и взял протянутое ему Фабром досье.
— Все подготовлено.
Вынул из папки лист бумаги с машинописным текстом, встал и начал читать:
— В течение последних пяти дней весь район Елисейских полей закрыт для проезда всех без исключения транспортных средств. Это было сделано без предупреждения.
— Кому вы это рассказываете! — проворчал кто-то из присутствующих. — Нам-то вы могли сообщить. Чтобы добраться до своего управления, я потерял целых два с половиной часа.
— Никого не предупреждали, — снисходительно усмехнулся Вадон. — Чтобы террористы не опередили нас и не натворили дел.
— Уж не думаете ли вы, что кто-то из нас является членом шайки террористов? — насмешливо поинтересовался тот же чиновник.
— Вы личный секретарь министра, — пристально посмотрел на него Вадон. — Но с точки зрения органов безопасности вы можете быть таким же террористом, как и всякий другой гражданин. Вы удовлетворены ответом? — Он снова заглянул в свои записи. — С тех пор пересекать заграждение разрешается только лицам, исполняющим служебные обязанности, по выданным мною или Фабром пропускам. И больше никому. Трибуны для зрителей строят небольшие бригады рабочих из провинции. Все они французы, среди них нет ни португальцев, ни испанцев, ни, разумеется, североафриканцев! Непарижане, прилежные рабочие, никогда не состоявшие ни в каких политических партиях. Я думаю, господа, мы можем доверять человеку, двадцать лет проработавшему на одном и том же строительном предприятии где-нибудь в предместье Бреста. Вряд ли он окажется скрытым фундаменталистом. Вы со мной согласны? — Вадон самодовольно улыбнулся слушателям, рассчитывая на их одобрение, он снова был на коне. — Каждый отсек трибун для официальных гостей будет иметь один-единственный пропускной пункт. Установим строжайший контроль, по принципу «пропуск на ладони». Трибуна для высокопоставленных гостей и членов правительства будет находиться в центре Елисейских полей, ее полностью закроют стеклом «зенит».
— А что это такое? — спросил кто-то из слушателей.
— Новый многослойный материал. — Лицо Вадона снова расцвело самодовольной улыбкой. — Разработан в военных лабораториях. Состоит из слоев стекла и специальной резины. Не буду утомлять вас техническими подробностями, скажу только, что нет на свете снаряда, который пробьет его, даже если стрелять из полевой артиллерии. Поистине, чего только не придумает человек…
В этот момент он чувствовал себя хозяином положения. Непринужденно подошел к украшенному резьбой мраморному камину и, помахивая досье, повернулся, положил согнутые в локтях руки на каминную доску, а каблуком оперся на решетку.
Президент бесстрастно наблюдал, как Вадон, словно заправский актер, тихим вибрирующим голосом распространяется о разработанных им мерах безопасности. Тщеславный, слабый, он быстро терял самообладание под напором оппонентов, но был непревзойденным краснобаем. Умница Потра проигрывал ему в обаянии и рядом с ним в самом деле казался неотесанным провинциалом, какового любил из себя разыгрывать.
— Ну а что вы скажете о нашем главном госте?
В то же мгновение Вадон запнулся и помрачнел.
— Мы сейчас ведем переговоры с израильтянами, но они не очень-то идут на уступки в этом вопросе. — Его большой рот скривился в горькой усмешке. — Вы же знаете, какие они несговорчивые, когда речь заходит о безопасности. Они даже настаивают, чтобы его охраняли их собственные агенты до самой последней минуты пребывания у нас. — Он отошел от камина и важно прошествовал по кабинету. — Мне абсолютно непонятно, каким образом мы, на их взгляд, должны организовать безопасность подобного мероприятия, если мы не знаем, когда и как прибудет гость. Сегодня днем я приму у себя посла и постараюсь внушить ему здравый взгляд на вещи.
— Желаю вам удачи, — прошептал президент, улыбаясь подвижной стороной лица. — Какова реакция населения? — спросил он, повернувшись к Потра. — Вряд ли кому понравится такой бедлам в течение целой недели.
— Хорошо, что немцы убрались из Парижа в августе! — пожал плечами премьер-министр. — В остальное время года даже перекрытие улиц на большей территории вряд ли помогло бы. Как бы то ни было, я уверен, что Вадону крепко достанется! — Он хрипло хохотнул и сразу же посерьезнел. — Таксисты, конечно, честят его на все корки, угрожают объявить «черепашью» забастовку. Но он, по-моему, принял правильное решение. В создавшихся условиях у него действительно не было выбора. И решение не допускать публику на Елисейские поля глазеть на военный парад тоже правильное. Не хватало еще, чтобы из толпы гусиным шагом вышли две сотни психов — членов Лиги национального спасения — и намалевали свастику на могиле Неизвестного солдата. — Он покачал головой и снова хохотнул. — Следующее. Ребята Бухилы, возможно, выйдут из трущоб и постараются, на нашу голову, взять реванш за Экс. Только на этот раз на глазах у сотни миллионов семей своих приспешников, рассеянных по всему свету! — Он тряхнул головой, а потом скорчил зверскую рожу Вадону и объявил: — Пусть они сидят по домам и смотрят телевизоры! В конце концов, разве мы живем не в таком веке, когда отражение ценится гораздо дороже реальности?
