— Нет! — ответил Сердюк.
— Удачи! — закончил разговор Градов.
Сердюк передал аппаратуру Лелюхину и вернулся к разговору с Ивановым:
— Ты все слышал, командир?
— Да, — подтвердил тот.
— Не сомневайся, приказ будет! У военной контрразведки слово твердое.
— Знаю, не первый день в армии. Что от меня требуется?
— Артем скажет, — кивнул Сердюк на Лелюхина.
Иванов оценивающим взглядом пробежался по нему и поинтересовался:
— Майор, а у тебя все такие?
— Других в «Альфе» не бывает, — с улыбкой ответил Лелюхин.
— «Альфа»? — голос Иванова потеплел, и он заверил: — Для вас, ребята, сделаю все что могу.
— Спасибо, много не надо. Вертушку, одно отделение бойцов и десяток гранатометов, — перечислил Лелюхин.
— Не вопрос. Четвертый борт ваш. Лучший экипаж. С закрытыми глазами летает, — и, обернувшись к двери, Иванов гаркнул: — Парамонов, зайди!
На пороге возник высокий худощавый капитан.
— Миша, отправь ребятам лучшее отделение из роты и десять гранатометов! — приказал Иванов.
— Есть, Сергей Прокофьевич! — принял он к исполнению.
— Спасибо, командир! Век не забуду! — растроганно произнес Сердюк.
— Ну что вы, товарищ генерал, одно дело делаем, — смутился Иванов.
— Тогда к тебе еще одна просьба. Если не трудно, как только небо откроется, проутюжить вертушками тропы на направлениях Зугдиди и Поти.
— Сделаем.
— Вот теперь все! Удачи тебе и твоим бойцам, Сергей Прокофьевич, — пожелал на прощание Сердюк и вышел из кабинета.
По дороге к вертолету к оперативной группе ФСБ присоединился поджарый старший лейтенант с десятком десантников. Не мешкая, Сердюк дал команду на взлет. Перегруженная машина тяжело оторвалась от земли и взяла курс к границе с Грузией.
Глава шестнадцатая
Смелость, решительность и удача
Яркая вспышка молнии разорвала темноту и осветила лицо Багратиона. Торжествующий оскал не оставлял у Кочубея сомнений в том, что засада не случайность, а тщательно спланированная грузинскими спецслужбами операциями, в которой агент-двойник сыграл роль живца. Ненависть придала Николаю силы, ему удалось вырваться из рук, вцепившихся в куртку. Воскликнув «Засада», он в отчаянном броске пытался дотянуться до Багратиона, но острая боль пронзила правое плечо, обожгла позвоночник и парализовала ноги. Последнее, что сохранилось в меркнущем сознании Кочубея — треск автоматных очередей.
В ответ на выстрелы Остащенко и Кавказа грузинский спецназ обрушил на них шквал огня.
— Резо, прикрой! Все, отходим к машинам! — перекрывая шум перестрелки, кричал Ломинадзе.
Бородатый громила взвалил на плечи Кочубея и, окруженный плотным кольцом спецназовцев, попятился вглубь леса. Там, в лощине, поджидала группа резерва. Утопая по колено в грязи, они скатились по склону к машинам и начали спешно грузиться. Сквозь гул двигателей прорывался голос Ломинадзе:
— Вано, в первую машину! Гурам, Миха со мной! Зураб, ты что?! Он Гурону живой нужен!
— А мне что, его в задницу целовать? — огрызнулся бородатый громила и, сбросив Кочубея с плеча, затолкал на заднее сиденье.
— Заткнись! Надо будет, поцелуешь! — рявкнул Ломинадзе и, подозвав командира резервной группы, распорядился: — Георгий, поможешь Резо и потом за нами!
— Каха, а что делать с остальными русскими? — спросил он.
— Добить, и пусть эту падаль шакалы дожирают!
— Считай, что они уже на пути в ад! — заверил Георгий и скрылся в темноте.
— Гурам, трогай! — приказал Ломинадзе водителю и плюхнулся на переднее сидение.
Мощный рев двигателей заглушил шум дождя. Два хаммера, утопая по брюхо в липкой жиже, с трудом выползли из лощины на то, что осталось от заброшенной дороги. Первый километр занял около получаса, а дальше группе Ломинадзе пришлось пробиваться через завалы из камней и деревьев. Вскоре у него иссякло терпение, не дожидаясь выхода на первую контрольную точку, он приказал водителю остановиться, а радисту развернуть аппаратуру специальной спутниковой связи. На вызов ответил Перси.
— Ястреб, я Гурон! Тебя слышу хорошо! Слышу хорошо! — повторял он.
Напряжение, сквозившее в его голосе, не могли заглушить помехи. Ломинадзе не спешил радовать сообщением. В памяти болезненной занозой сидел последний инструктаж американцев. Молокосос Левицки, корчивший из себя эдакого Бонда, набрался наглости и взялся его поучать — его, имевшего за спиной десятки боевых операций, проведенных не на бумаге, а в «поле» в Южной Осетии и Кодорском ущелье Абхазии. Теперь же, когда за спиной валялся Фантом, Ломинадзе мог себе позволить поиграть на нервах у американцев и пробубнил:
— Гурон, я Ястреб! Я тебя слышу.
— Слышишь? Где Фантом? Где?! — надрывался Перси.
— Дело дрянь…
— Как?! Почему?!
— Это ад! — продолжал нагнетать обстановку Ломинадзе.
— Чт-о?! — Перси осекся.
— Я не могу выйти на контрольную точку. По уши в грязи.
— К черту погоду! Где Фантом? Где?!
— У меня за спиной валяется.
— Валяется? Что с ним?
Ломинадзе решил не перегибать палки и объявил:
— Живой.
— Так какого дьявола ты нервы мотаешь?! — взорвался Перси.
— Я не на прогулке! Тут стреляют! — огрызнулся Ломинадзе.
— О’кей, Ястреб, держись! — сбавил тон Перси.
— За что? За… — и Ломинадзе грязно выругался.
— Как только появится возможность, направим стрекозу, — успокаивал Перси.
— Не пробьется, крылья обломает!
— Что-нибудь придумаем. Что русские?
— В аду жарятся! Покрошили, как капусту! — прихвастнул Ломинадзе.
— Потери с нашей стороны?
— Один ранен.
— Отлично, Каха! Награда ждет тебя! — в порыве радости Перси забыл о конспирации.
— Про счет в банке не забудь, — напомнил Ломинадзе.
— Само собой. Ты — настоящий профи! Ты — герой! — рассыпался в похвалах Перси.
В эти мгновения своего профессионально триумфа он готов был расцеловать Ломинадзе. Вместе с двойным агентом Багратионом — Янусом они блестяще выполнили свою миссию. Миссию, в успех которой многие в Лэнгли не верили, а кое-кто вставлял палки в колеса. Но он — Марк Перси, несмотря ни на что, упорно шел к цели. В конце концов хитроумный Фантом угодил в расставленную им ловушку. И вот теперь, когда пришел долгожданный успех, Перси не жалел превосходных слов для Ломинадзе. Остановил его Левицки и напомнил о том, что российская служба радиоперехвата не дремлет.
— Ястреб, все, конец связи! Как только прояснится, вылетим за вами, — свернул переговоры Перси.
Ломинадзе выключил аппаратуру и поторопил водителя:
— Гурам, поднажми!
— Каха, я и так выжимаю все, что можно из этой американской клячи! — буркнул тот и прибавил газу.
Машина с трудом взяла подъем и заскребла колесами по корневищам. Ломинадзе не слышал рева двигателя и не замечал тряски, на его лице гуляла блаженная улыбка — дифирамбы, которые только что пропел Перси, кружили голову. Ему уже представлялся кабинет президента Саакашвили, толпа журналистов и вспышки фотоаппаратов. В следующее мгновение эта тешащая его тщеславие картина померкла: хаммер провалился в глубокую промоину. Ломинадзе слетел с кресла и ударился головой о лобовое стекло. Из глаз брызнули искры, а в голове загудело, как в пустом котле, и суровая действительность вернула его на грешную землю.
— Скотина? Глаза разуй! — обрушился он на водителя.
— Я что, сова? — огрызнулся тот.
— Дятел недоделанный!
— Каха, ты че? Ни черта не видно, — вступился за водителя Зураб.
— Заткнись! Тоже мне адвокат нашел, — цыкнул на него Ломинадзе и, потирая вздувшуюся на лбу шишку, рявкнул: — Вперед!
Гурам, бормоча под нос ругательства, тронул машину. Но не проехали они и сотни метров, как ему снова пришлось ударить по тормозам. Ломинадзе успел ухватиться за ручку. За его спиной чуть не снесли кресло сто с лишним килограмм мышц и костей Зураба. Тело Кочубея кулем свалилось на пол.
— Сволочь! Ты что, дрова везешь?! — заорал Ломинадзе, и его костлявый кулак врезался в бок Гураму.
— Не дергайся, Каха, а то звездец будет! — огрызнулся тот.
— Че-е?! Ты че сказал? — вызверился Ломинадзе.
— Ни че, глаза разуй.
— Что? — и Ломинадзе приник к лобовому стеклу.
В тусклом свете фар перед бампером зиял темный провал. Из него доносился рев разбушевавшейся реки. От моста, который еще несколько часов назад стоял на этом месте, не осталось и следа. Пенистые буруны вскипали у самых колес и жадными языками тянулись к машине. Казалось, еще мгновение, и стихия, как щепку, подхватит трехтонную махину и утянет на дно. Бурный поток стремительно вымывал почву из-под передних колес, и хаммер все глубже и глубже проседал.
