уверен, что ты придешь, ведь ты так мне нужна.
— Ты что-то скрываешь? — Жасмина схватила его за руку и попыталась заглянуть ему в глаза.
— Только то, что я тебя люблю!
Потом оба замолчали, словно обо всем уже было переговорено.
Смолкли и птицы, укрывшиеся от жары. И лес замер — ветер давно затих где-то за холмами.
— Но ты мне верь. — Велико присел рядом и оперся спиной о ствол молодой сосны.
— Мне сказали, что... — хотела что-то сказать Жасмина, но замолчала.
— Правда, по социальному происхождению мы — враги, — не прерывал своих мыслей Велико.
— Дурачок ты, наверное, поэтому я и люблю тебя, — прижалась к нему Жасмина.
— Завтра мы можем оказаться по разные стороны баррикады. Молчи! Не хочу, чтобы ты мне что-либо объясняла. Может быть, ты по-своему права. Кровь людская — не водица... Но если выяснится, что мы — противники, я тебя убью. Должен тебя убить! Понимаешь ли ты это? — И тут он словно очнулся, пристально посмотрел на нее, как будто хотел убедиться, что она все еще сидит рядом. — Подумай хорошенько. Я хочу, чтобы между нами была полная ясность. Со всеми и во всем должна быть ясность. — Велико прижал Жасмину к груди, пытаясь найти в ее взгляде хоть тень смущения, хоть малейшее колебание.
— Неужели ты во всем этом до сих пор не разобрался? — прошептала Жасмина.
— И ты будешь со мной, что бы ни случилось?
— Только с тобой!
— И в самый трудный час?
— Даже в смертный час! А может ли быть что-нибудь страшнее этого?
Велико встал, поднял ее и поцеловал. Его потрескавшиеся губы обожгли ее. И слезы потекли по щекам Жасмины. А ведь она так редко в жизни плакала. Но сейчас это были счастливые слезы.
Велико вытер Жасмине глаза и отстранил ее от себя.
— А теперь уходи.
Она смотрела на него с недоумением.
— Иди и не ищи меня, пока я не позову тебя.
— Мне сказали... — Жасмина вспомнила о Павле, но Велико слегка ее подтолкнул, чтобы она уходила.
— Мы снова увидимся!
— Жду тебя!
— Иди и не оборачивайся назад.
Жасмина ни о чем не спросила, не сделала попытки узнать, что случилось сегодня или может произойти завтра, послезавтра... Для нее важно было одно: он рядом с ней, он вместе с ней... Она ушла и ни разу не обернулась. Знала, что Велико стоит у скамьи и будет там стоять, пока она не скроется из виду. Знала и другое: сам он не любит оглядываться, не любит озираться. Она не испытывала страха за себя и за то, что совершает, а это значило для нее очень много.
Полковник Велев сидел за письменным столом в каком-то расслабленном состоянии. Его взгляд бессмысленно перемещался от двери к окну, потом скользил по горшкам с распустившимися цветами и, наконец, остановился на стене, где белело пятно, оставшееся после того, как сняли портрет царя. Велеву так хотелось поделиться с кем-нибудь своими горестями. Он испытывал невыразимую муку, поистине огромную, нечеловеческую муку. Увы, при создавшемся положении он не имел ни малейшего права считаться со своими переживаниями.
Полковник ходил к Ярославу, чтобы поговорить о Венцемире. Все же Венцемир — это его сын, его единственная надежда. Он и не думал просить о милосердии, хотелось лишь поведать о жизни сына и услышать рассказ о жизненном пути Ярослава — молодого человека, выросшего в совсем иных социальных условиях, а ныне работающего с ним, полковником. Почти ежедневно Ярослав смотрел смерти в глаза, но с непонятным и завидным для полковника постоянством ускользал от нее. Сегодняшняя озабоченность Ярослава смутила полковника. Привел его в смятение и взгляд Ярослава — умный, острый, стремящийся проникнуть в твои самые сокровенные мысли. Но именно это явное смятение заставило полковника остаться солдатом, презреть все личное и заговорить об армии, которая нуждается в сильной и твердой руке.
Велев стоял рядом с письменным столом. Уже и в помине не было того, что люди здесь называли велевской властью. Полковник физически был настолько слаб, что ему было трудно даже вынуть ручку из чернильницы, чтобы подписать бумаги...
Подписав последний документ, полковник понял, что ему больше нечего делать в этом кабинете: ничто его здесь не занимало, ничто не удерживало. Жизнь этого полка стала обходить его стороной.
Он не задержался и перед зданием штаба. Посмотрел только на каменную колонку с краном. Сюда была подведена вода из источника. Это произошло ровно двадцать лет назад. Тогда каждый выпускник его курса получил звание поручика, и в ознаменование этого события он соорудил колонку своими руками. Теперь это долговечное сооружение напоминало полковнику о его молодости. Много лет прошло, но, всякий раз проходя мимо нее, Велев невольно возвращался мыслями к прошлому. Время утекло незаметно, как вода из источника.
Вспоминал он и о том времени, когда его сердце познало радость возвышенных надежд и окрыленного ими честолюбия. В те далекие дни слова «отечество», «родина», «народ» были на устах у каждого, с той лишь разницей, что тогда горстка бывших правителей пыталась внушить силу этих слов массам, а теперь массы неотступно несли их в себе, превратив их в свое знамя, которое никто не мог у них отнять. Полковник сам пришел к этому заключению: время научило его спокойно воспринимать и победы, и поражения.
На сей раз полковник Велев не пошел к главному входу, куда, как только он появлялся, сразу же подъезжал его фаэтон, а свернул к расположению батарей.
Он не виделся с Венцемиром уже двадцать дней. Во время утренней поверки увидел его в строю. Увидел, но, как обычно, прошел мимо. Он хорошо понимал, что Венцемиру не место в рядах полка, которым командовал он, полковник Велев, ведь они — отец и сын, однако...
Венцемира направили сюда вопреки желанию отца. Когда тот впервые пришел на службу, полковник вызвал его к себе и сказал:
— Мы оба — солдаты и приняли присягу. Ты служишь не мне, а родине...
Полковник остановился перед канцелярией батареи, чтобы хоть немного унять сердцебиение. Открыв дверь, он увидел Венцемира, сидевшего на кровати с книгой в руках. Полковник не проронил ни
