В тех нескольких автомобилях, что один за другим солидно миновали шлагбаум строго охраняемой гостиницы, находились именно такие влиятельные партийцы. Все они прибыли на пленум ЦК, экстренно созванный в связи со скоропостижной кончиной генерального секретаря ЦК КПСС Константина Черненко. Жили все на одном этаже, каждый в том номере, в котором останавливался прежде. Это считалось особым шиком – каждый раз добиваться размещения в привычных апартаментах. Для этого их вездесущие помощники заводили знакомства с дирекцией гостиницы, администраторами, не гнушаясь общения с дежурными по этажу и даже вездесущими горничными.
Персоналу гостиниц везли в подарок зимние шапки, дорогие коньяки и продовольственные наборы. Правда, в последнее время, когда дефицит самых ходовых товаров стал явлением повсеместным, горничным уже дарили сувениры попроще – к примеру комплект различных сортов мыла, включая особо дефицитное, «Хозяйственное». Дежурным по этажу и администраторам подносили коробки шоколадных конфет или давно исчезнувший с прилавков растворимый кофе. В заветном пакете могла оказаться также бутылочка болгарского или венгерского сухого вина.
Ну а директору и его заместителям по-прежнему вручались норковые шапки, колбасные наборы, немыслимо дорогие – ценой в двадцать пять рублей за крошечный флакончик – французские духи «Диориссимо», а также прочий дефицит, способный впечатлить серьезных людей, привыкших к достойным знакам внимания.
При этом все высокопоставленные постояльцы знали, что дежурная по этажу, деланно смущаясь, подарок, конечно же, примет и будет всячески демонстрировать готовность помочь в любой мелочи, но потом обо всем, что увидит и услышит, сообщит куда надо. Так уж повелось еще со сталинских времен…
В этот раз договорились встретиться в номере первого секретаря Краснодарского крайкома Бориса Беляева. У этой компании была традиция: собираться вечером перед партийным мероприятием, чтобы поговорить за жизнь.
Все четверо были почти одногодками – недавно разменяли полтинник, – уже давно занимали руководящие посты и считались в партийных кругах людьми весьма влиятельными.
Когда сели к столу, Фарид Мусин из Татарии повел носом и, приобняв краснодарского коллегу, сказал:
– Борис Нодарьевич, ты, похоже, уже гульнул где-то? Я запах коньяка за версту слышу. Молдавский пил?
Беляев медленно повернул голову в его сторону и тряхнул густой роскошной шевелюрой, которая, вопреки строгим канонам того времени, была непозволительной длины. Только немногие посвященные знали, что у Беляева не было одного уха. Точнее сказать, оно было, но выглядело как волосатая розовая гусеница, прицепившаяся к черепу в том месте, где должна была быть ушная раковина. Этот дефект Беляев маскировал при помощи прически, и делал это так мастерски, что и сам стал забывать тот злосчастный день, когда он – молодой деревенский парень – не поделил с приятелем подругу во время танцев в клубе, а тот подстерег его ночью возле дома да и шарахнул из охотничьего ружья в спину. Большая часть дробового заряда прошла слева от головы, но несколько дробинок пробили плечо, одна зацепила шею, а вот уху не повезло – оно фактически отлетело и превратилось в рваные бесформенные ошметки.
В больницу Борис по горячности идти наотрез отказался. Ухо, или, точнее, то, что от него осталось, срослось как попало. Тогда-то и стал носить будущий партийный лидер необычную прическу, которая ему очень шла и делала объектом воздыханий бесчисленного количества женщин…
Эта прическа, как ни странно, побудила Беляева запеть в опере. Он от природы обладал приятным голосом и отменным музыкальным слухом, запросто мог повторить любую оперную партию, услышав ее по радио или на грампластинке. Новая прическа добавила Борису артистического лоска, и он, вняв совету своего школьного учителя по физкультуре – большого поклонника оперного искусства, – без особых колебаний согласился поучаствовать в самодеятельной постановке оперы «Евгений Онегин», где ему досталась партия Гремина.
Постановка имела оглушительный успех. Самодеятельный коллектив был приглашен в Москву для участия во всесоюзном конкурсе, где стал лауреатом, а Беляев получил поощрительный приз жюри и премию в размере ста рублей. После этого Борис, к удивлению многих, занялся вокалом всерьез и, вплоть до перехода на высокую партийную должность в обком партии, с неизменным успехом пел на любительской сцене. Особенно удавалась ему партия царя Бориса…
– …А ты что, Фарид, из партконтроля, что ли, чтобы мое выпитое считать? – мрачно огрызнулся Беляев и примирительно добавил: – С Грушиным встречались. Пообедали вместе, завтрашний день обсудили. Часа два просидели… А с коньяком ты ошибся, Фарид: французский пили, «Наполеон», – со значением подчеркнул Беляев и после паузы добавил: – Грушин с вами просил переговорить.
Тут надо заметить, что обмен мнениями о коньяке носил далеко не формальный характер. В 80-е годы прошлого столетия хорошими коньяками в СССР считались выдержанные напитки, произведенные в Молдавии, Армении и Дагестане. Про «Хеннесси», «Мартель» или какой-нибудь там «Реми Мартен» никто, включая участников застолья, слыхом не слыхивал. Поэтому попадавший в Москву всякими окольными путями «Наполеон», производимый в Югославии из весьма посредственных коньячных спиртов, принимали за настоящую Францию. Напиток этот был много хуже пятирублевого болгарского бренди «Плиска» и не шел ни в какое сравнение с хорошими молдавскими коньяками. Но, в силу устойчивых предрассудков по поводу уникальных свойств французского алкоголя, югославская подделка попадала на стол даже высокопоставленных персон.
Беляев помолчал и внушительно повторил:
– Грушин, говорю, хочет завтра на пленуме бой дать!
Все насторожились.
– И что? – вкрадчиво спросил орловский первый Егор Маршев. Он казался намного старше своих пятидесяти лет, был по-особому сутул и все время пожимал плечами, отчего шея постоянно погружалась куда-то в недра пиджака.
– А то! – Беляев встал, посмотрел сверху, наполнены ли у всех рюмки, потом взял свою и опрокинул ее в фужер, который затем дополнил до краев. Медленно, в одиночестве выпил. Постоял, прислушиваясь к движению жгучей жидкости по пищеводу, дождался, когда жжение утихнет, и напористо повторил: – А то! Сначала выпейте! Разговор будет серьезный.
Вадим Минайлов, плечистый красавец, скрывающий активно пробивающуюся лысину при помощи хитроумного распределения по черепу редких светлых прядей, отпил глоток, поморщился и раздраженно спросил:
– А на трезвую голову нельзя?
– Нельзя! – спокойно возразил Беляев. – На трезвую хорошо в шахматы играть. А тут – как в атаку подняться! Лучше после ста грамм!
Он подошел к двери номера, выглянул и зычно произнес в пространство, удовлетворенно отмечая, что эхо усиливает значимость его и без того мощного баса:
– Стойте здесь! Чтобы на расстоянии выстрела ни души возле этих дверей! Поняли?!
Затем вернулся к столу и буднично произнес:
– Короче: Громыко[1] двигает в генсеки Мишу Горбачева.
– Значит, все-таки Горбачев! – разочарованно хлопнул себя по коленям Маршев. – Я думал – пронесет.
– Грушин вне себя от ярости, – продолжил Беляев. – В союзники зовет и обещает, что, в случае успеха, мы будем включены в состав высшего руководства страны. Вы, все трое, в секретари ЦК пойдете! – Беляев помолчал, ожидая вопросов. И поскольку все молчали, добавил: – Ну и мне тоже что-то предложат. Возможно, Москву…
– Понятно, – задумчиво протянул Мусин. – А кто ему сказал, что я, к примеру, в секретари хочу? Мне и в Казани хорошо. Да и врет твой Грушин… – Мусин насмешливо взглянул на Беляева. – Небось не одному тебе должность обещает. На всех все равно не хватит… – Он глубоко затянулся папиросой, которую минуту назад достал из коробки, украшенной изображением златовласой восточной красавицы. Коробку эту некурящий Минайлов уже несколько раз брал в руки и внимательно рассматривал, потом раздраженно отбрасывал, будучи не в состоянии сообразить, какая связь между золотыми косами татарской дивы[2] и табаком…
– Тут другое надо понять! – продолжил Мусин, придвигая к себе папиросы. – С какой стати именно тебя Грушин позвал на этот разговор? Кто его уполномочил должности раздавать? Кто из членов Политбюро и ЦК на его стороне? Может, он нас на прочность проверяет? А?
– Странно все это! – поддержал Мусина Минайлов. – Громыко не станет бой начинать, если не знает, как его выиграть. Ты так не считаешь, Борис?
Беляев смутился.
– Грушин рассчитывает на поддержку некоторых членов Политбюро, – неуверенно пояснил он. – Говорит, что несколько человек из Политбюро на его стороне. Никонов, например…
– Никонов? – удивился Мусин. – Вот уж точно вранье! Мы же с ним земляки, и я от него самого знаю, что это он Горбачева рекомендовал на должность секретаря по селу. Никонов будет на стороне Громыко! Это точно! Что-то не вяжутся у тебя концы с концами.
