— Усохни, пессимист, — шепотом посоветовал я в ответ. — Начинаем вовремя. Я тебе отстегнул за аренду по прейскуранту? Отстегнул. Дальше — мои проблемы, иди гуляй.
Недомерок засопел в том смысле, что помимо денег есть еще и престиж галереи...
— Но помимо престижа есть еще мальчики в третьем ряду, — тихо напомнил я. — Очень больно дерутся, когда их разозлить.
Галерейщик увидел кулаки Дуси, после чего мигом испарился. Пропал как не было.
А я пододвинул к себе микрофон, бросил на край сцены свой фирменный зеленый кепарик и объявил залу:
— Я весь ваш. Сперва я скажу короткую вступительную речь, потом устроим брифинг. С вопросами можно будет обращаться устно или складывать их в этот головной убор.
За подкладкой кепарика у меня уже лежало штук пять готовых записок, которые под мою диктовку написала Сашка. Это на тот случай, если журналюги будут задавать слишком тупые или чересчур умные вопросы. В последнее, правда, мне верилось с большим трудом.
Я не стал размазывать сопли по тарелке, как некоторые. Моя энергичная речь была действительно короткой — не больше минуты.
— Братья и сестры! — провозгласил я. — К вам обращаюсь я, друзья мои. Я, Фердинанд Изюмов, европейски известный писатель, хочу быть новым президентом России и буду им. Деваться вам некуда, изберете. Ибо кто есть мои так называемые соперники? Старый Президент глуп, как сивый мерин. К тому же пьет горькую. Генерал — совершеннейшая свинья в камуфляже... Ну, кого там я еще забыл?
— Товарища Зубатова... — подсказали мне из третьего ряда.
— Про него и говорить нечего, — презрительно отмахнулся я, — он уже давно протух со своим марксизмом... Посмотрите на них внимательно: у всех троих рыла, и только у меня — тонкое, одухотворенное лицо. Фас. Профиль. Я реалист, поэтому не обещаю вам райских кущ. За четыре года, сами понимаете, их не вырастить. Возможно, я даже продолжу строить в России капитализм — раз начали, делать нечего... Но капитализм при мне будет другой, с одухотворенным лицом. Моим. Я кончил. Аплодисменты попрошу!
Третий ряд под предводительством Кораблева отреагировал дружными рукоплесканиями. Мои подручные педерасты отбивали ладоши с превеликим удовольствием. Вместо гонорара Дуся устраивал им потом бесплатный проход в «Голубую лагуну» и пива задаром сколько влезет. За все раскошеливались спонсоры.
— Спасибо, друзья! — привычным жестом я утихомирил овацию. — Спасибо, родные. Рад, что вы верите в мою звезду. Теперь я готов отвечать на вопросы. Валяйте, дамы и господа.
Тут же с места взвился какой-то прыщавый младенец — судя по виду, мелкий рэкетир или практикант из «Московского листка». На его безобразном рыльце было написано, что спросит он сейчас не о политике. И точно.
— Господин Изюмов! — заверещал он. — А вы любили когда-нибудь женщин?
Команда моих гомиков угрожающе заворчала.
— Вопрос провокационный, — с достоинством произнес я. — Но мне скрывать нечего, я отвечу... Ответ мой будет: да!
По залу пробежал шумок. Горбатый телеоператор, прилипнув к камере, поймал меня в объектив. Дуся Кораблёв с неудовольствием мотнул головой: по его мнению, этот постыдный факт моей биографии не следовало афишировать.
— Да, — печально повторил я. — У каждого из великих людей бывали ошибки. Клинтон покуривал травку, Горби рекламировал пиццу, а ваш покорный слуга в семнадцать лет любил женщину... Она была баронесса.
— Баронесса? — раззявил пасть прыщавчик из «Листка».
— То есть тогда она была простой десятирублевой девочкой по вызову, — поправился я. — Но потом вышла замуж за барона и уехала с ним в Дюссельдорф. Больше я ее не встречал.
— И как ее звали? — вцепился в меня этот юный Квазимодо, почуяв сенсацию.
— Друг мой, — с легким укором заметил я. — Порядочные люди хранят такое в секрете...
Любопытный уродец разочарованно сморщился, напряженный диктофон в его руке увял.
— ... Но вы такой милашка, — продолжил я, нагло разглядывая громадный прыщ на его носу, — что вам я не могу отказать. Баронесса фон Мекк. Две буквы «к» на конце, как у слова «гонококк». Фон Мекк. Можете так и написать в своей газетке...
Осчастливленный практикант плюхнулся на место, прижав к груди диктофон с сенсацией внутри.
Я немного помолчал, ожидая, что кто-нибудь из журналюг спросит, не баловался ли я в молодости сочинением музыки и не носил ли заодно фамилию Чайковский? Но нет, все дружно приняли к сведению новый факт из биографии писателя Изюмова. Только эрудированный Рапопорт с иронической миной посмотрел на меня, на стадо своих коллег — и смолчал.
— Давайте вопросы посерьёзнее, — предложил я. — В конце концов, я баллотируюсь в президенты, а не в ваши мужья.
В первом ряду поднялся незнакомый пышноусый тип, похожий на политолога. Почему-то все надутые самодовольные типы, которые мне встречаются, оказываются политологами.
— Ваше отношение к этническим конфликтам на Кавказе? — требовательно спросил он.
— Какое может быть отношение? — пожал я плечами. — Разумеется, отрицательное. Папахи, вонючие бороды, нестриженые ногти. Никакого понятия о личной гигиене... Нет, я так не могу!
Теперь вопросы уже шли один за другим, без перерыва.
— Вас упрекают в нецелевом расходовании средств, которые вам выделил Центризбирком, — заявил какой-то суровый крендель, обсыпанный перхотью. — Будто бы все средства вы потратили на модную одежду и покупку автомобиля марки «Линкольн», точь-в-точь, как у ныне действующего Президента... Правда ли это?
— Чудовищная ложь, — ответил я. — Во-первых, то барахло, что я накупил, к настоящей высокой моде отношения не имеет. Настоящие штучки от Лагерфельда стоят столько, что вашему Центризбиркому за них триста лет горбатиться... Во-вторых, мой «Линкольн» не такой, как у Президента, а на одиннадцать сантиметров длиннее! Послезавтра его растаможат, сами убедитесь.
Даже сумеете лично измерить, когда я на нем приеду голосовать... Наконец, о нецелевых тратах. К вашему сведению, я расходовал деньги также и на наглядную агитацию. Например, мы напечатали плакаты и листовки, которые кто-нибудь из вас наверняка видел.
— Видели-видели! — подскочил вверх Рукосуев из «Вестника», будто его ущипнули за ягодицу. — Но почему вы развешиваете свои листовки в общественных мужских сортирах?
— А в каких же сортирах прикажете их развешивать? — удивился я. — В женских, что ли?
Из третьего ряда раздались бурные и продолжительные аплодисменты. Дуся радовался, что я дал отпор хаму.
— Как вы относитесь к Железному Болеку, Главе администрации Президента? — опять вылез тип, похожий на политолога.
— Плохо, — строго объявил я. — В деревенских школах не хватает учителей, а дипломированный филолог отсиживается в Кремле. Вопиющий факт! Когда я стану президентом, то буду назначать в свою администрацию только людей с начальным и средним образованием.
— Что вы думаете о нашей прессе? — осведомился у меня жирный Баранов. — Говорят, вы ее терпеть не можете?
Вопрос был легкий, в масть. Жирный Баранов всегда уверял меня в кулуарах, что он, мол, просто балдеет от моей упругой прозы. Хотя я подозревал, что он просто заглядывается на мою упругую задницу.
— Что за ахинея! — рассмеялся я. — Я обожаю нашу прессу. Я знаю, в ней работают умные и смелые люди, настоящие мастера слова... Ну а разные газеты-журнальчики, созданные у нас банкирами-теневиками на средства иностранных разведок, я и за прессу-то не держу. С этими, конечно, буду беспощадно бороться.
— Будете вводить цензуру? — нехорошо обрадовался Ерофей из «Красавицы». — Как при большевиках? — При большевиках его дважды привлекали за распространение порнографии. Теперь он просто мечтал кого-нибудь ущучить за покушение на его конституционное право публиковать на обложке неаппетитные голые сиськи.
— Никоим образом, — отмежевался я. — Я буду бороться лишь экономическими методами. Закрою полсотни крупных банков, посажу еще штук сто олигархов, а там посмотрим, кто из вас после этого выживет... A-а, испуга-а-ались? — протянул я, оглядывая аудиторию. — Не бойтесь, шучу. Свобода слова для меня священна. Я жизнь готов отдать за то, чтобы вы и дальше публиковали всякую хренотень.
Третий ряд бурно загоготал. Так нашим клакерам полагалось реагировать на мой юмор.
Благодаря неутомимому Дусе с командой я столь же успешно подавил бугая, попытавшегося обругать мои романы, и толстожопую феминистку, которая попробовала толкнуть визгливую речугу про эмансипацию. Прочих я забивал сам — кого фразой, кого двумя.
Тем временем зал постепенно заполнялся народом. Словно подсолнух к солнцу, электорат доверчиво тянулся к своему духовному вождю. В задних рядах даже возникла потасовка из-за удобных мест. Недомерок-галерейщик зря паниковал, с торжеством подумал я. Ясно, что выступление самого Фердинанда Изюмова не убавит этой галерее престижа. Лаять за пять баксов любая собака умеет. Ты вот попробуй нащупать нерв аудитории, заразить, повести за собой — и чтобы затем все покатилось своим ходом. А у меня — покатилось... Вот сейчас Рапопорт, как всегда, задаст национальный вопрос.
