— Мы должны забрать его отсюда, — тихо сказал отец.
Неожиданно появилась доктор и безапелляционно заявила:
— Мне очень жаль, но вы должны уйти. Ваше время истекло.
В тот же день поздно вечером, почти ночью, в заброшенном гараже на южной окраине Москвы два человека разговаривали при свете керосиновой лампы.
— Я решил принять твое предложение, — сказал Стефан бывшему соседу по камере. — Если, конечно, оно еще осталось в силе.
17
Штат Нью-Джерси. Ист-Нек
Женщина, которая когда-то была личным секретарем Ленина, жила в прелестном крошечном фермерском домике за аккуратно подстриженной живой изгородью и ровной лужайкой, как будто застеленной коротким дерном. Городок Ист-Нек, штат Нью-Джерси, расположен на равнине. Вдоль широких улиц стоят чистенькие, маленькие квадратные домики из рыжевато-коричневого камня с правильными квадратами лужаек перед ними. Местные жители, видимо, считали их очень уютными. На Стоуна они навели тоску.
Странно, что она жила в таком месте. Русские эмигранты последней волны в основном держались вместе и селились в больших городах, образуя шумные и колоритные маленькие России и Одессы. И даже их потомки, уже ассимилировавшись, предпочитали жить в крупных городах, население которых постоянно менялось, а не в таких маленьких среднеамериканских местечках, где все соседи знали друг друга в лицо на протяжении многих десятилетий. Было ясно, что Анна Зиновьева стремилась держаться подальше от своих соотечественников.
Стоун прибыл в Ист-Нек накануне вечером и провел ночь в мотеле, на кровати, в матрац которой был вмонтирован массажер-вибратор типа «волшебный палец». На следующий день рано утром он взял такси и поехал к Зиновьевой. Отпустив машину за несколько кварталов до ее дома, Чарли медленно подошел и предусмотрительно огляделся. Ничего подозрительного он не заметил, но после того, что произошло с Энсбэчем, ему следовало быть очень осторожным.
Еще раз проверив обстановку, он наконец удовлетворился, быстро поднялся на низенькое крыльцо и нажал на кнопку звонка.
Дверь открыла сама Анна Зиновьева. Это была сухонькая старушка с редкими растрепанными волосами, едва прикрывающими череп. Она опиралась на металлическую палку. В дверном проеме за ее спиной была видна крошечная гостиная, обставленная мягкими стульями с прямыми спинками и обитой коричневым твидом софой. Даже по тому, что можно было рассмотреть с порога, было видно, что за сорок лет в этой комнате ничего не менялось.
Глаза старушки были чуть-чуть раскосые. Это делало ее лицо немного азиатским и навело Стоуна на мысль, что у ее бывшего начальника, Ленина, во внешности тоже было что-то такое.
— Айрин Поттер? — спросил он.
— Да, я вас слушаю.
— И Анна Зиновьева, — спокойно и уже утвердительно сказал Чарли.
Старушка отрицательно покачала головой.
— Вы ошиблись, — произнесла она на плохом английском языке. — Пожалуйста, уходите.
— Я не причиню вам вреда, — тихо и убедительно, как только мог, сказал Чарли. — Мне необходимо с вами поговорить. — Он подал ей документ, отпечатанный им перед визитом на фирменном бланке ЦРУ, который когда-то давно взял у Сола. В нем на неопределенном бюрократическом языке сообщалось, что ее дело нуждается в пересмотре с целью приведения его в соответствие с требованиями текущего момента, для чего ей предлагалось ответить на ряд вопросов. Письмо было подписано несуществующим заместителем начальника отдела документации и представляло некого Чарльза Стоуна как человека, назначенного для проведения вышеупомянутого опроса.
Последний раз американская разведка беспокоила ее своими расспросами уже много десятилетий назад, поэтому старушка в какой-то мере утратила бдительность.
Она поднесла бумагу к самым глазам, серым от катаракты, и долго разглядывала текст и подписи. Она была почти слепа. Через несколько минут Зиновьева взглянула на Стоуна.
— Чего вы от меня хотите?
— Это займет всего несколько секунд, — бодро сказал Чарли. — А вам разве не звонили насчет меня?
— Нет, — подозрительно ответила старушка. — Уходите отсюда. — Она даже подняла палку, слабо пытаясь предотвратить вторжение непрошеного гостя в дом, но Стоун уже начал проходить в комнату. Бедная женщина закричала: — Уходите отсюда! Пожалуйста, уходите!
— Не беспокойтесь, — вежливо сказал Чарли, — это займет лишь несколько минут.
— Нет, — почти прошептала Зиновьева. — Они обещали мне… Они обещали, что больше не будет никаких допросов. Они обещали оставить меня в покое.
— Всего несколько вопросов. Простая формальность.
Старушка заколебалась.
— Что вам от меня надо? — повторила она с несчастным видом, делая шаг назад и пропуская Стоуна в комнату.
Но благодаря учтивым манерам Чарли подозрительность Зиновьевой в конце концов рассеялась. Сидя на покрытой прозрачным клеенчатым чехлом софе и разглаживая выцветший халат старческими, но все еще изящными руками, она, сначала запинаясь, а затем уже гладко и бегло, насколько ей позволял ее плохой английский, рассказала Стоуну историю своей жизни.
Она пришла работать к Ленину совсем юной. Ей не было еще и девятнадцати лет. Ее отец был другом Бонч-Бруевича, одного из ближайших соратников Ленина. Но она никогда не выполняла никаких обязанностей, кроме чисто канцелярских. С 1918 года, когда советское правительство переехало из Петрограда в Москву, Зиновьева перепечатывала бесконечные письма вождя. В 1923 году она вместе с ним переехала в Горки, где ему суждено было умереть.
Через несколько лет после смерти Ленина Зиновьева попросила разрешения эмигрировать в США. Так как она честно послужила на благо отечества, ей дали визу. Она сказала, что была самой молодой из секретарш Ленина, поэтому ни к какой секретной информации ее не допускали. Но, конечно, она не станет утверждать, что ничего не видела и не слышала.
Проговорив часа полтора, Чарли заметил, что подозрительность в ее глазах исчезла, взгляд старушки становился попеременно то спокойным, то вызывающим.
— Тридцать два года от вашей знаменитой разведки не было ни слуху ни духу, — злобно сказала Зиновьева. — А теперь вы вдруг мною так заинтересовались.
— Я ведь уже сказал вам: это такой порядок. Мы заполняем белые пятна в вашем деле.
Ему сначала показалось, что она его не поняла, но старушка вдруг игриво улыбнулась и сказала:
— А у вас не должно быть никаких белых пятен, — в эту минуту ее старое и мудрое лицо приобрело выражение семнадцатилетней кокетки.
— Мои вопросы не отнимут у вас много времени.
— У меня вообще осталось не слишком много времени, — спокойно, без тени жалости к себе произнесла Зиновьева. — Скоро вы наконец сможете прекратить разорять ЦРУ, посылая мне бесконечные чеки и бесчисленные сокровища.
— Да, начальство у нас не слишком щедрое, — согласился Стоун. Управление действительно не баловало перебежчиков.
— В России за мою работу с Лениным мне бы назначили огромную пенсию, — проворчала она. — Иногда я сама себе не могу сказать, зачем я уехала.
Стоун сочувственно кивнул и спросил:
— Может, я могу вам чем-нибудь помочь?..
— Послушайте, — прервала его Зиновьева, — я уже старуха. Я живу в этой стране уже больше шестидесяти лет. И если великая американская разведка до сих пор не вытянула из меня крохи известной мне информации, то все это не так уж важно. — Она подняла голову, склонила ее на плечо и улыбнулась. — Так что не тратьте понапрасну время.
— Что, это относится и к завещанию Ленина?
Зиновьева резко вздрогнула и напряглась, но через несколько секунд взяла себя в руки и, хитро улыбнувшись, спросила:
— Вы приехали сюда поговорить со мной об истории? Могли бы просто почитать книги. Об этом завещании теперь знают абсолютно все.
— Я имею в виду другое завещание Ленина.
— Да? А что, было какое-то другое? — Зиновьева с показной скукой пожала плечами. Она нервно вертела в руках пустую чайную чашку.
— Я думаю, вы и сами знаете.
— А я думаю, что нет, — отрезала она.
Стоун улыбнулся и решил положить конец этим препирательствам.
— Это выяснилось в ходе плановой проверки вашего дела, — сказал он и замолчал, ожидая ее ответа. Но старуха молчала. Тогда он произнес как можно безразличнее:
— Он ведь был отравлен, не так ли?
Она опять долго не отвечала и когда наконец собралась, слова ее почти потонули в гуле холодильника, включившегося вдруг в соседней с комнатой кухне.
— Я думаю, да, — торжественно произнесла она.
— Что заставляет вас так думать?
— Он… он написал об этом и дал мне перепечатать это письмо. Попросил сделать два экземпляра: для Крупской, его жены, и для… — она вдруг замолчала.
