— Он пришел, и тут выяснилось, что он проанализировал ситуацию за период с момента написания докладной записки по сегодняшний день, хотя никто и не просил его об этом. И этот дополнительный анализ выглядел не просто мрачным. Он предвещал катастрофу. Если он соответствует действительности, то в первую неделю сентября начнется забастовка государственных работников десяти крупнейших городов страны. И мне нет нужды напоминать вам, что через два месяца после этого наступит второе ноября, день, на который намечено довольно важное мероприятие, это подтверждает то, что известно тебе, Харви?
— Практически полностью, только мне кажется, что забастовка начнется не в десяти городах, а в двенадцати.
— Господи, — вздохнул кандидат. — Почему ты так решил?
— Я только что прилетел из Сент-Луиса. Забастовка там неизбежна. Переговоры зашли в тупик, и профсоюз не отступает ни на шаг. Во всяком случае, мне так сказали.
— А чего они хотят?
— Для начала — четырехдневную рабочую неделю. На десерт — двадцатипроцентное повышение жалованья.
Кандидат взглянул на Корсинга.
— Ты об этом знал?
— Частично, — кивнул Корсинг.
— А как в других городах? — спросил меня кандидат.
— Действие развивается по единому плану. После исчезновения Арча Микса профсоюз нанял двести новых сотрудников.
— Двести?
— Да. Они разъехались по всей стране и первым делом вышибли с работы местное профсоюзное руководство в дюжине крупнейших городов. У них полно денег. Они покупают тех, кого нужно, дают взятки, а если это не помогает, прибегают к силе. Исходя из того, что я видел в Сент-Луисе, настроены они очень решительно. После того как профсоюзное руководство куплено на корню или заменено более сговорчивыми личностями, они берут переговоры с муниципалитетом под свой контроль. А раз они выставляют заранее неприемлемые требования, значит, им нужна забастовка.
Кандидат кивнул.
— Ты уверен насчет взяток и насилия?
— В Сент-Луисе да. Мой напарник выясняет, что делается в Чикаго, Филадельфии, Нью-Йорке. Возможно, он заглянет и в Балтимор. Завтра он должен вернуться в Вашингтон.
— Я его знаю?
— Конечно. Это Уэрд Мурфин.
Кандидат хотел что-то сказать, но открылась дверь, и женщина лет двадцати двух внесла большой поднос, прикрытый белой скатертью. Джек, молодой человек с остекленелым взглядом, следовал за ней по пятам.
Она опустила поднос на столик, затем расстелила скатерть.
— Как самочувствие, Джун? — спросил кандидат, заботясь о каждом лишнем голосе.
— Отлично, сэр, — улыбнулась женщина.
Она поставила пиво передо мной и Корсингом и бутылку минеральной перед кандидатом. На подносе остались три тарелки с гамбургерами и хрустящим картофелем.
Кандидат передал нам тарелки и откусил кусок своего гамбургера. Как только он начал жевать, Джун и Джек повернулись и направились к двери. Я отпил пива.
— Я говорил с Мини, — сказал кандидат, прежде чем отправить в рот второй кусок.
— И что он об этом думает? — спросил Корсинг.
— Он подтвердил, что каждый профсоюз имеет право действовать самостоятельно. Это записано в уставе. И добавил, не для печати, что отношения АФТ-КПП с ПГР и при Миксе были достаточно напряженными, а после его исчезновения вконец испортились. Он сказал, что ничего не сможет предпринять, не получив официальной жалобы, а если таковая и поступит, он, скорее всего, не даст ей хода.
— Если б он что-нибудь сделал, ПГР тут же вышел бы из объединения, — заметил я. — И АФТ-КПП потеряло бы наиболее быстро растущий профсоюз. Как я слышал, в год число его членов увеличивается на девяносто тысяч.
— Этого не случится, — кивнул кандидат. — Так вот, после разговора с Мини я обратился к одному моему сотруднику, который раньше поддерживал тесные связи с ПГР. С Миксом у него были прекрасные отношения. Он пошел к их новому президенту, чернокожему господину… э…
— Гэллопсу, — подсказал я.
— Да, Гэллопсу. Уорнеру Би Гэллопсу. Мой сотрудник спросил, что происходит, и попытался объяснить, что в случае забастовки государственных работников в десяти крупнейших городах страны мои шансы на избрание в президенты будут равны нулю.
— И что ответил Гэллопс? — спросил я, откусывая гамбургер. Он оказался совсем холодным.
— Ну, сначала он кое-что сказал, а затем кое-что сделал. Во-первых, он предложил моему сотруднику не совать нос в чужие дела, а во-вторых, выбросил его из своего кабинета.
— Буквально? — удивился Корсинг.
— Близко к этому.
Я положил в рот горстку хрустящего картофеля. Его тоже не удосужились подогреть.
— Ситуация критическая, — сказал я.
Кандидат кивнул, доел гамбургер, вытер пальцы о бумажную салфетку и достал из нагрудного кармана рубашки сложенный лист бумаги. Развернул его и надел очки.
— Вот результаты последнего опроса общественного мнения. Сорок шесть против сорока четырех, двенадцать еще не определились. Сорок четыре процента за меня. На один больше, чем неделю назад. То есть моя популярность растет и достигнет максимума в последнюю неделю октября. Так, как и должно быть, не правда ли, Харви?
— Идеальный случай, — кивнул я.
— Но если Гэллопс начнет эти забастовки, можно не волноваться о популярности, не так ли?
— Какие уж тут волнения, — ответил я. — В этом случае можно готовить речь о признании своего поражения. Я бы рекомендовал что-нибудь остроумное и колкое, как у Стивенсона в пятьдесят втором году.
Кандидат бросил в рот горсть хрустящего картофеля и начал жевать. Казалось, что он голоден. Возможно, он находил в еде покой и утешение. Еще не прожевав, он посмотрел на Корсинга, потом на меня.
— Вы сами знаете, какой будет реакция избирателей на эти забастовки. Мне не нужно объяснять вам, что чувствуют избиратели, когда бастуют учителя, полицейские, сборщики мусора, медицинский персонал и так далее. Вам понятно, не так ли, в каком настроении придут они второго ноября на избирательные участки, если два месяца никто не будет вывозить мусор или, того хуже, если у кого-то из них знакомый или родственник умрет, потому что его не взяли в больницу. Или их ребенок или ребенок соседей попадет под машину, переходя улицу по дороге из школы, потому что государственный работник, призванный следить за безопасностью движения, участвовал в забастовке. Вам, должно быть, ясно, кому отдадут голоса избиратели в случае забастовки?
— Естественно, — ответил я.
— Но я все-таки скажу. В больших городах мы окажемся не у дел, а они придут к власти.
— В этом можно не сомневаться, — добавил Корсинг.
— Хорошо, — кивнул кандидат. — Кто организует забастовки?
— Это просто, — заметил я. — Узнайте, что случилось с Арчем Миксом, и вы, возможно, выясните имена истинных организаторов забастовки.
— От ФБР толку мало, не так ли?
— Мало, — кивнул я. — Просто никакого толку.
— Ты будешь есть картофель?
— Нет.
— Хорошо, — он наклонился, взял три или четыре ломтика и положил их в рот. — Гэллопс должен все знать.
— Совсем не обязательно, — ответил я. — Его могут использовать как инструмент.
— Что же он, не понимает, что говорит?
Я пожал плечами.
— Возможно, ему кто-то платит. А может, его снедает честолюбие. Представьте, первого сентября Гэллопс приходит к вам и говорит: «Забастовки не будет, если вы сделаете меня министром труда».
Кандидат не сразу отметил этот вариант. Подумав, он потянулся за оставшимся на моей тарелке картофелем.
— Если о нашем разговоре узнают за пределами этой комнаты, я от всего откажусь, но, назови он такую цену, я бы мог согласиться.
— Думаю, вас за это никто не упрекнет, — заметил я. — Но мне кажется, что он к вам не придет. Я думаю, кто-то направляет Гэллопса.
— Они? — спросил кандидат.
— Нет, — ответил Корсинг. — Они на такое не пойдут. Они хотят, чтобы все забыли об Уотергейте.
— Если б я не знал, что это невозможно, — сказал кандидат, — то предположил бы, что некоторые психи из ЦРУ взялись за старое.
— А как насчет мафии или как там ее теперь называют? — спросил я.
Кандидат задумался.
— А какая им выгода?
— Грабеж среди бела дня. Муниципалитеты оставят их в покое и позволят действовать не таясь в обмен на гарантию нормальной работы городских служб.
— Доказательства?
— Никаких.
Кандидат покачал головой.
— Если хотите, называйте это навязчивой идеей, но я думаю, что ставки гораздо выше. На карту поставлено президентское кресло.
— Как, по-вашему, кто это может быть? — спросил я.
Кандидат вновь покачал головой.
— Понятия не имею. А ты?
— У них много денег, — ответил я, — хотя, возможно, не все они знают, на что идут эти деньги. Или не хотят знать.
