Все они понимали, что пришедшие к ним престиж и популярность целиком зависят от их появления в передаче «Весь мир смотрит». Знали они и то, что Нил Джеймс будет приглашать их и платить по пятьсот долларов лишь в том случае, если они будут набрасываться на гостей, как цепные псы. Они и набрасывались, и даже соревновались друг с другом в том, кто задаст самый неудобоваримый вопрос.
Передача, кстати, отточила их мастерство, ибо за бьющими в цель вопросами стояла огромная черновая работа, которой ранее они себя не утруждали. Но они также поняли, что с ростом их престижа поднимался и уровень их источников информации, так что теперь они по праву числились среди наиболее осведомленных репортеров Вашингтона.
Передача, как обычно, началась с представления гостей. Первый вопрос задал Нил Джеймс, мило улыбнувшись Сэмми Хэнксу.
— Мистер Хэнкс, давно ли вам известно о том, что мистер Каббин, ваш соперник, — алкоголик?
— Уже несколько лет, — ответил Хэнкс, подумав: «Боже ты мой, я такого не ожидал. Делла меня предупреждал, но это уж чересчур».
— И вы решили выступить против него, потому что подумали, что сможете одолеть больного человека?
Двадцать две минуты вопросы сыпались градом, сначала на Хэнкса, потом на Каббина. Десять минут спустя в ответах Хэнкс уже срывался на крик. Каббин, используя актерские навыки, сумел сохранить внешнее хладнокровие, но и он однажды рявкнул на Нила Джеймса.
— Не буду я отвечать на этот вопрос.
— Почему?
— Потому что он чертовски глуп.
— Тогда, возможно, за вас ответит ваш оппонент, мистер Хэнкс?
— Конечно, — улыбнулся Хэнкс. — С удовольствием отвечу.
На двадцать третьей минуте Арнольд Тиммонс глубоко вздохнул, еще раз вспомнил о десяти тысячах долларов, которые накануне вручил ему наличными Питер Мэджари и повернулся к Хэнксу.
— Хочу задать вам следующий вопрос.
Тиммонс выдержал паузу. Хэнкс посмотрел на него и лучезарно улыбнулся.
— Валяйте. Едва ли он окажется круче тех, на которые я уже ответил.
— Ваш отец был выпускником Принстонского университета, мистер Хэнкс, однако вы с трудом закончили школу…
Никто так и не узнал суть вопроса, который намеревался задать Тиммонс, потому что упоминание об отце буквально сорвало Хэнкса со стула.
— Ты? — заорал он, рука его протянулась к Тиммонсу. — Сволочь! Мразь! Какая же ты мразь!
Хэнкс уже стоял между Нилом Джеймсом и столиком, за которым расположились репортеры. Указательный палец его вытянутой руки по-прежнему целился в грудь Тиммонса.
— Я до тебя доберусь! — вопил Хэнкс. — Я до тебя доберусь! Ты еще пожалеешь об этом!
В пультовой режиссер подпрыгивал от восторга, командуя оператором, работавшим на третьей камере.
— Превосходно! Превосходно! Держи его в кадре, даже если он решит выпрыгнуть в окно!
А Сэмми Хэнкс уже упал на колени и барабанил кулаками по полу, раз за разом выкрикивая что-то нечленораздельное, похожее на «гад!». Потом он посмотрел на Тиммонса, и сорок миллионов телезрителей увидели крупным планом его уродливое лицо, с ощерившимися зубами, появляющимся и исчезающим в глубине рта языком, текущей по подбородку слюной. Сэмми Хэнкс полз по полу к Арнольду Тиммонсу, колотя кулаками по полу и исходя криком, а камера неотступно следовала за ним.
Ни один человек не заслуживает такого, подумал Дональд Каббин, даже Сэмми. Он поднялся, подошел к Хэнксу, постоял над ним, высокий, красивый, седоволосый, с выражением безмерного сострадания на лице, лишь наполовину наигранного.
В пультовой режиссер кричал в микрофон:
— Третья камера — Каббина крупным планом. Теперь вторая дает Хэнкса. Снова третья на Каббина. Сэмми, бэби, поплачь немного для нас. Господи, какая прелесть.
Хэнкс все еще полз, выкрикивая все то же слово, когда Каббин наклонился над ним.
— Вставай, Сэмми, и давай уйдем отсюда.
Хэнкс посмотрел на него и в объектив третьей камеры.
— Гад! — сорвалось с его губ, а слезы текли по щекам, смешиваясь на подбородке со слюной.
Каббин помог Хэнксу подняться и повел его прочь.
— Вы думаете, что этим добавите себе голосов, мистер Каббин? — крикнул вслед Нил Джеймс.
Каббин обернулся, пронзил взглядом Джеймса. Многое вложил он в этот взгляд: презрение, ненависть, чуть-чуть обиды. Камера все это зафиксировала, а микрофон разнес по студии зычный баритон Каббина.
— Я думаю не о голосах. Я думаю, что нельзя так относиться к человеку.
Микки Делла смотрел, как на экране монитора Каббин уводил плачущего Хэнкса со съемочной площадки. Он вытащил изо рта окурок, загасил его о ковер, поднялся с кресла, вышел в холл и зашагал к выходу. Микки Делла не переносил плакс.
В номере отеля Койн Кенсингтон отправил в рот ложку картофельного салата, глаза его не отрывались от телевизора.
— Господи, это отвратительно, — пробормотал он с набитым ртом. — Просто отвратительно.
— За это мы и заплатили десять тысяч долларов, — пояснил Пенри.
— Да, я знаю, но как же это отвратительно.
— Этого, однако, недостаточно для переизбрания Каббина.
Старик Кенсингтон коротко глянул на Пенри.
— Во всяком случае, голосов эта передача у него не отнимет.
Каббин вывел плачущего Хэнкса в холл, огляделся.
— Кто им займется? Я же ему не нянька.
— Делла уехал, — ответил Мэджари.
Келли Каббин подошел к отцу.
— Я позабочусь о нем, чиф.
— А может, поручим это кому-нибудь еще?
— Сэмми, я отвезу тебя домой, — Келли повернулся к Муру. — Дай мне ключи, Фред.
— А как же мы доберемся домой? — спросил Дональд Каббин.
— Что-нибудь придумаете, — и Келли увлек Сэмми Хэнкса к выходу.
— Вы поступили благородно, Дон, — воскликнул Оскар Имбер. — Чертовски благородно.
— Голосов вы сегодня не потеряли, — добавил Чарлз Гуэйн.
— Вы думаете, я все сделал правильно, да? — спросил Дональд Каббин.
— Вы были великолепны, Дон. Видели бы вы себя на мониторе. Телевидение — это чудо. Просто чудо.
— Может, мы сможем достать пленку, чтобы иногда просматривать ее?
— Господи, вы превзошли себя, — Тед Лоусон хлопнул Каббина по плечу.
— Хорошо, очень хорошо, — согласился с коллегой Питер Мэджари.
Каббин подмигнул ему.
— Я выказал достаточно сострадания, Пит?
— Сколько надо, а может, и чуть больше.
Вдохновленный не столько неудачей Сэмми Хэнкса, как собственным благородством, Каббин повернулся к Фреду Муру.
— Давай-ка найдем сортир, Фред.
— Конечно, Дон.
В туалете Каббин сначала убедился, что в кабинках никого нет, а потом взял из рук Фреда полпинтовую бутылку. Глотнул бербона, закрыл глаза, вздохнул.
— Вы выглядели потрясающе, Дон. Потрясающе.
Каббин открыл глаза, посмотрел на Мура.
— Фред…
— Да?
— Я хочу попросить тебя об одной услуге.
— Конечно, Дон. О чем же?
— Перестань трахать мою жену.
В день выборов, семнадцатого октября, во вторник, два копа заявились в дом Марвина Хармса в семь утра. Лейтенант Клайд Бауэр, лысый и толстый, и его напарник, тридцативосьмилетний рыжеволосый сержант Теодор Ростковски, которого все звали Кирпич, из бюро детективов чикагской полиции.
Лейтенант Бауэр первым делом сообщил Марвину Хармсу, что он арестован, затем зачитал ему его права и показал два ордера, один на арест, второй — на обыск.
— И что же намереваетесь найти? — полюбопытствовал Хармс.
Бауэр пожал плечами.
— Немного «травки», может, даже героин.
— Так ищите.
— Уже нашли, — улыбнулся Бауэр. — Боюсь, вам придется проехать с нами в участок, мистер Хармс.
— Кто меня подставил?
Бауэр устало улыбнулся. В такую ситуацию он попадал далеко не впервые.
— Одевайтесь, мистер Хармс.
— Могу я позвонить?
Бауэр взглянул на Ростковски. Тот пожал плечами.
— Звоните.
Хармс повернулся к жене, дрожащей в одном халатике и отнюдь не от холода.
— Не волнуйся. Поднимись к детям. Я все улажу.
Она поднялась на второй этаж, а Хармс набрал номер. Не адвоката, так так понимал, что адвокаты тут не помогут. Он звонил Индиго Буну.
Когда заспанный Бун наконец-то взял трубку, Хармс сразу ввел его в курс дела.
— Это Хармс. Ко мне заявились двое копов, чтобы арестовать за хранение наркотиков. Сегодня-то мне никак нельзя в тюрьму.
— Да, сегодня все и должно быть.
— В том-то и дело.
— А без тебя ничего не получится.
— Знаю. Потому и звоню.
— Я рад, что ты позвонил мне. Адвокаты тебе сегодня не помогут.
— Думаете, вы сможете что-нибудь сделать?
— Уже делаю, — и Индиго Бун положил трубку.
Хармс поднялся наверх, оделся, велел жене позвонить адвокату, а всем остальным говорить, что она не знает, где он. Шагая между двух детективов к черному «форду», он повернулся к Бауэру.
