— Черт знает что… — услышал он чей-то недовольный голос, который совсем не предназначался для того, чтобы его слышали. — Скоро доживем, конюхи будут работать жокеями…
— Как вес, Зульфикар? Заният, надо подтянуться, грамма три лишних… Жокеи, сможем пустить по шесть лошадей в скачке? Тассема, возьми жеребят второго года — и в манеж… Амайо вместе с Фаиком сегодня старшие по беговой… Проследите еще раз, у всех ли расчищены копыта… Так… Что у нас было вчера? С молодыми?
— На жестком гоняли, месси… — Амайо, с отметинами на ноздрях, подслеповатый, приземистый, вышел вперед. Кронго вспомнил, как он трясся, боясь оборотня. — Круг гоняли тротом, круг шагом…
— Хорошо… Сегодня можно уже на глубоком… Начинайте с самых сильных, со слабыми осторожней… И проследите, чтобы подсыпали навоз, мягкий вольт совсем запущен…
Амайо и Фаик пошли отвязывать жеребят. Радуясь, что к животу и груди подступает ровное тепло, что баржи нет, что пропала бессмысленность всего, что стоит перед глазами, Кронго сделал знак Бланшу и барбрам. Да, если бы он захотел уехать на розыгрыш Приза… Если бы он захотел поехать в Париж… С Альпаком… Он уверен — уже в этом бы году он взял Приз….
— Маэстро, я с вами… — Бланш торопился за ним по дорожке, когда их нагнал Мулельге. У первого ряда трибун стояли негры, при виде Кронго они притихли.
— Новые конюхи, — Мулельге движением руки выравнял людей, как бы выстраивая. — Это кузнец… это второй кузнец…
— Где работали раньше?
Сутулый негр с огромными бицепсами покосился на соседа.
— Скажи, Пончо, — сосед сутулого неумело пожал Кронго руку. Да, тот, кого сосед назвал «Пончо».
Добродушное лицо с большой челюстью. Она выпячена и улыбается. Только Кронго подумал об этом, как на него посмотрело прыщавое лицо, руки, вцепившиеся в сетку. «Гариб, где ты?» Так, так, улыбнулся человечек. Но почему? Баржа есть.
— Мы работали на государственной ферме, — Пончо переминался с ноги на ногу, подталкивая локтем соседа. — Я и Бамбоко. Наши дома сожгли, мы пришли в город. Мы умеем делать любую работу, мы хорошие ковали. Спросите Бамбоко, — негр будто извинялся, что их дома сожгли.
Так, так… Но почему… Как пусто все — лицо этого негра, воздух над дорожками, трибуны. Все, чем он занимался всю жизнь, бессмысленно. Зачем нужны лошади?
— Бамбоко скажет, что Пончо Эфиоп никого не подводил, — негр хихикнул.
— Пончо Эфиоп? — Кронго пытался избавиться от бессмысленности, от человечка.
— Это прозвище, — Бамбоко улыбнулся.
Надо что-то сказать им. Надо объяснить им, что здесь особая работа. Несмотря ни на что, несмотря на человечка, на это «но почему». Ведь все прошло на какое-то время, когда он говорил с наездниками. И не было баржи.
— Мулельге, вместе с Тассемой, запрягите Альпака… Качалку возьмите тренировочную, к которой он привык, — Кронго видел краем глаза, как барбры и Бланш переминаются в новых ездовых костюмах, поправляя сапоги. — У нас особые условия, вам здесь придется учиться заново… Потом я проведу вас к старшему кузнецу, вы посмотрите, как он работает… Рысистую и скаковую лошадь важно поставить правильно с самого начала, иначе она никому не нужна… Ковка поэтому особая… Жеребят надо сначала приучить к подковам… Подковы куются легкими, из мягкого железа, с низкими тупыми шипами…
Человечек пропал. Но теперь уже спрашивает голова. Отдельно от него самого. Почему? Это никому не нужно.
— Почему же непонятно, месси… — Пончо Эфиоп внимательно следил за Кронго, так, что даже губы его шевелились, будто повторяя каждое слово.
— Задние подковы на зацепах должны делаться с заворотами. С заворотами…
Нет, он, Кронго, должен что-то сделать. Он говорит чушь. Альпак закидывал задние ноги, вертел головой, чтобы заглянуть через наглазники. Коротко и гортанно захрипел, и в этом звуке были одновременно и обида, и радость. Чиано, сидя в качалке, держал вожжи на весу, не подавая жеребцу намека. Кронго сделал знак, отпуская кузнецов и конюхов, подождал, пока Чиано слезет, и забрался в качалку сам. Но ведь сейчас он должен ощутить захватывающее, сладко-острое, подташнивающее предвкушение бега, бега, в котором он всегда, всегда должен прийти первым. Это было всю жизнь. В этом и есть чувство Приза. Человечек молчал. Лоснящийся мышастый круп Альпака чуть заметно вздрагивал у ног Кронго. Репица сильного хвоста легко держала короткий черный султан. Нет, ощущения бега не было. Правда, не было и человечка, но и не было больше ничего — только подрагивающий круп и черный султан хвоста.
— Вы научились сидеть в качалке, научились держать вожжи, поворачивать влево-вправо, подавать, сдерживать, — Кронго хрипло и привычно кашлянул-кхекнул, удерживая Альпака. Хоть нет человечка, и то хорошо. — Но этого мало, чтобы стать наездником. Искусство езды состоит в том, чтобы забыть себя и помнить только о лошади. Надо знать все о ней — свойство ее рта, меру поднятия колец, силу бега, беговой характер… Горячая она, ровная или ленивая… Но не в этом еще состоит истинное искусство езды…
Так, так… Но почему… Так, так. Но почему…
— Эз-Зайад, Эль-Карр, Бланш… — Кронго попытался сделать вид, что не слышит этого внутри себя, не понимает, не хочет понимать. Альпак дернулся, взбрыкнул, присел. — Посмотрите, правильно ли запряжена лошадь…
Бланш, подтянув сапоги, подошел к Альпаку, взялся за хомут, вгляделся. Альпак дернул головой, пытаясь отвернуться, и Кронго кхеканьем опять удержал его.
— Как будто правильно, маэстро, — Бланш, приложив к оглобле черную щеку, внимательно изучал уздечку и хомут. — Налобник и дольник не натирают, хомут как надо, на груди и на плечах… Кольца подняты в меру… Чересседельник в порядке… — Бланш поднял голову. — Мы слушаем, маэстро… Что до меня, то я готов слушать вас бесконечно.
У Кронго появилось искушение взяться за виски, и он с трудом удержался.
— Истинное искусство езды состоит в том, чтобы заставить бежать лошадь весь круг резво и правильной рысью, не сбиваться с нее, а во время сбоя направлять на рысь, не уменьшая, а прибавляя быстроты. Но и это еще не все, и это еще не истинное искусство. Истинное искусство езды в том, чтобы понять не только беговой, но и настоящий характер лошади, ее душу, ее скрытые чувства… Надо понять ее секрет, который свой у каждой лошади… Тогда, слившись с ней в одно целое, вы будете ощущать ее бег, как свой, а ее, как себя, как будто не она, а вы бежите по кругу…
Так. Так. Так. Так. Кронго чмокнул, и Альпак медленно тронулся с места. Выехав на круг, где уже давно велась работа и разъезжались лошади, Кронго чуть заметно шевельнул кистями, припуская вожжи. Это был обычный посыл, пожалуй, чуть выше среднего. Но вместо того чтобы пойти тротом, Альпак, постепенно разгоняясь, бешено заработал ногами. Полетели комья грунта, в лицо ударил ветер, Альпак, пролетев метров пятьдесят, сорвался в проскачку. Кронго захрипел, выправляя сбой. Альпак пробежал еще несколько шагов, постепенно сбавляя. Кронго тут же завернул и тротом вернул Альпака к выезду на круг. Остановился, глядя на Чиано.
— Вы что, с ума поспятили? — чтобы не испугать Альпака, зашипел Кронго. — Вы какое удило кладете жеребцу со строгим ртом?
Чиано изменился в лице:
— Месси… Что случилось?
— Я вам покажу, что случилось…
— Месси Кронго… Месси Кронго… Мы положили толстое… Мы не виноваты… Мы толстое…
— С кем вы запрягали лошадь?
— С Мулельге и Ассоло… — Чиано испуганно крутил головой.
Кронго слез с коляски, приоткрыл Альпаку губы. Удило, покрытое пеной, было толстым, как и полагалось. Но Альпаку с его чрезмерной нервностью нужно ставить толстое и полое удило. Его обычное удило… Так, так. Но почему? Взрыв гнева прошел, и Кронго уже сам не понимал, почему он сердился.
— Чиано… И вы, молодежь… Подойдите сюда, поучитесь. Бланш… Эз-Зайад… Эль-Карр.
Кронго случайно увидел, как кто-то смотрит на него с трибуны. Высокий креол в светлом костюме. В этом взгляде есть что-то особенное. Похоже — это человек из охраны. Или — от Крейсса.
— Видите, Чиано… Вы совершили ошибку… Во-первых, Альпаку, лучшему жеребцу, рекордисту, вы положили чужие удила… Во-вторых, если уж класть чужие, то не такие. Удила толстые, но этого иногда бывает мало. Лошадь горячая, с очень строгим ртом, сюда нужно толстые и полые…
— У всех лошадей удила висят в денниках, — Чиано взялся под уздцы. — Альпака мы не нашли…
— Хорошо.
Креол чуть заметно показал рукой, и Кронго подошел поближе.
— Мсье Кронго? Будьте любезны, пройдемте со мной. Не волнуйтесь, все в порядке, все хорошо. Пройдемте, буквально на секунду.
— В конюшню! Перезаложить! — Кронго двинулся вслед за креолом.
Креол, высокий, с красивым спокойным лицом, как-то странно оглядывался на него, мелко перебегая глазами с рук на лицо и снова на руки. У подъезда дирекции он посторонился, пропуская Кронго, и, хотя тот прекрасно знал путь к собственному кабинету, осторожно и мягко повел его под локоть по коридору. Это сначала обрадовало Кронго. Эти мелко бегающие глаза, эта рука, взявшая под локоть, — все это должно выбить бессмысленность, которая пронизала все. У кабинета с медной дощечкой «М. Кронго» два молодых негра в таких же, как у креола, светлых костюмах низко поклонились. Чуть в стороне сидящий на стуле европеец держал между ногами блестящий черный предмет. Уже заглядывая в растворившуюся дверь, Кронго заставил себя подумать — что же это за черный предмет между коленями европейца… И европейца он уже где-то видел.
