Было соблазнительно нажать на спуск. Щелчок, как при закрытии двери холодильника — и деятель отбывает к ангелам. Но Боб не стал так делать и оставил спуск в покое. Вместо этого он нагнулся и прошептал по-английски:
— Волосатые костяшки, тупой ты уё…ок, — а затем ещё раз треснул по окровавленному лицу, на этот раз локтем и ощутил, как от удара крошатся зубы.
Распрямившись, он увидел, что с обоих сторон коридора меж двумя автобусами на него глазеют замершие люди, а пассажиры набитых автобусов прижались к окнам.
Он снова нагнулся к «бабке», схватил верх платья и рывком разорвал его, открыв обозрению набитый салфетками лифчик, который также отбросил в сторону, обнажив мощную, волосатую мужскую грудь, испещрённую татуировками. При этом Боб схватил тело за бицепс и развернул так, чтобы зеваки всё видели. Фальшивая «бабка» заходилась в стонах боли, хватаясь за пытаемый бицепс другой рукой.
— Мафия! — сказал Суэггер, зная, что это универсальное слово.
— Аааа, — раздался понимающий вздох толпы, позволивший ему бросить избитого стрелка обратно в пыль, повернуться и уйти сквозь расступающихся людей. Они всё поняли. Кто-то указал ему дорогу, и после пары поворотов Боб увидел такси, которое и занял.
Москва Расследование Крулова Не самое респектабельное место.
— Ладно, — сказал Михаил Лыков, СВРовец. — Тебе что-то нужно. Наверное, у тебя и денег много? Я не предатель, но за некоторое количество всякое возможно. Капитализм, понимаешь ли.
— Денег нет, — ответил Уилл. — Но я знаю, что ты дашь мне то, что нужно в обмен на то, что я тебе предложу.
— Что тебе нужно?
Михаил опрокинул ещё один стопарь водки. Хорошая. Ничего особенного, но хотя бы на картошке, в отличие от всякого дерьма современной эпохи.
— Дело. Настолько старое, что оно было начато тогда, когда контора называлась НКВД. Настолько старое, что я не думаю, что какая-то ценность в нём осталась. Поэтому-то я и есть идиот, который даст тебе за него нечто ценное.
Они сидели в низкопошибном московском стрип-клубе, звавшемся «Животное» Множество женщин вели бизнес в тёмных уголках этого заведения под стучащий грохот плохого русского синти-рока. Естественно, что тут было любимое место Лыкова, и многие парни из СВР приходили сюда. Девчонкам они были хорошо известны и никогда не получали скидки.
Михаил помог Уиллу достать несколько интересных историй в прошлом, обычно за недорого — «это для детей», как он выражался. Как минимум трое из детей — блондинка Ева, азиатка Джун и чешка Магда — были здесь этой ночью.
— Что такого важного в этом деле?
— Это забавно, но я не знаю. Возможно, что и ничего. Но я рыскал по архивам три дня и ничего не нашёл, как будто бы всё стёрто. Однако, кто бы ни стирал сведения — я думаю, что из коллективной памяти КГБ сведения не могут быть стёрты.
— У этих парней есть свои стандарты, — отозвался Михаил. Ещё водки… он поймал взглядом Джун. Похоже, она сегодня свободна. Он подмигнул, и Джун подошла и села рядом, лизнув его в ухо и прошептав нечто, что он нашёл крайне интересным. Тут же встав, она качающейся походкой покинула их, оставляя манящий шлейф парфюма и и грешных мыслей.
— Красивая девочка, — оценил Уилл. — Понимаю, почему она тебе нравится.
— Я иной раз жертвую в фонд её образования, — сказал Михаил, найдя собственную шутку забавной. Уилл так не думал, поскольку деньги на образование своей дочери он проматывал в эту ночь, но сделал вид, что ему также смешно.
— Эта папка о том, кого я знаю?
— Сомневаюсь.
— Если это большой человек, сведения о нём должны быть в архивах других мест.
— В этом-то и дело. Я думаю, что кто-то всё стёр.
— В России многое стирается, — согласился Михаил. — Люди делают деньги, затем уничтожают сведения о себе и живут новой жизнью. Такое постоянно случается. Я мог бы тебе рассказать пару историй.
— Мне нужна история одного человека.
— Так в чём же твоё предложение?
Уилл поднял руку. К ним снова подошла Джун, улыбнувшись Михаилу. Михаил заулыбался в ответ и заметил, что рука Уилла всё ещё поднята. Магда, та самая чешка, также присоединилась к ним, также улыбнувшись Михаилу и мягко лизнув ухо Джун, которая пару раз толкнула её бедро своим. Но рука была поднята… Ева втиснулась между подружек, поприветствовав их привычным вылизыванием ушей той и другой. Все три смотрели на Михаила.
— Я посмотрю — ты вечеринку собрал. Присоединишься ко мне? — спросил Михаил.
— О, я думаю, ты и без меня разберёшься, — отказался Уилл, думая, удастся ли ему милостью бога пропихнуть эти расходы через кассу «Пост» или же его младшей дочери придётся пойти в будущем году в общественный колледж принца Джорджа.
— Чьё дело? — спросил Михаил, встав из-за стола.
Уилл уже всё записал: «Василий Крулов, ассистент Сталина с 1942-го по 1954-й, исчез в середине 50-х».
Михаил даже не посмотрел в записанное.
— Послезавтра будет.
Девчонки увели его.
Штаб Четырнадцатой панцергренадёрской дивизии Окраина Станислава Середина июля 1944 года.
В честь появления перед командованием Карл и Вилли почистили форму, оттёрли грязь с ботинок, побрились и помылись и даже раздобыли белые летние шапочки, которые они были обязаны носить, являясь частью Люфтваффе. По своему собственному мнению они выглядели весьма щеголевато. Никогда не скажешь заранее, на кого наткнёшься, так что хорошо выглядеть всегда являлось мудрым шагом.
Поскольку Кюбеля к ним приписано не было, их довезли в здание штаба — особняк в тени деревьев, растущих с прошлого века. Любое имеющееся здание быстро занималось войсками, а Четырнадцатой танковой повезло найти красивый старинный дом, окружённый деревьями, стоящий на дальней стороне танкового парка. На самом деле они сначала нашли дом, а потом уже основали возле него танковый парк. Обитель георгианской стати с аристократическим прошлым была в 1939 году превращена красными в подобие картофелеводческого колхоза. Теперь же она была украшена пышными баннерами со свастикой и флагами Четырнадцатой танковой и окружена линиями колючей проволоки и постами с пулемётами МГ-42. Газоны и кусты были размолоты следами гусеничных бронированных чудовищ.
Внутри царила деловая атмосфера: здесь сновавшими повсюду кадрами обслуживались все нужды дивизии — отсюда администрировалась двенадцатитысячная четырёхсоттанковая общность, находящаяся в постоянном контакте с врагом. Комнаты связистов, огромный зал, где располагалась топографическая карта, изучаемая офицерами, в то время как унтеры двигали по ней цветные кирпичики и другие комнаты, превращённые в офисы, где заказывались боеприпасы, отслеживался их расход, делались запасы, оценивались остатки топлива, учитывались остатки, распределялись квартиры, обеспечивался провиант — тут не находилось времени даже для чая.
Но сегодня генерал фон Бинк нашёл время для чая. В белой рубашке с закатанными рукавами, без Рыцарского Креста с дубовыми листьями, сейчас покоящегося где-то в шкафчике, в генеральских штанах с красными полосами, заправленными в полированные сапоги для верховой езды, с ёжиком седых волос — генерал Бинк был одним из стариков-танковых аристократов. Он воевал ещё в Великую войну, затем в Испании и теперь докатил свои машины через равнины Европы до самой Украины. Миллион раз был подстрелен, полдюжины раз тяжело ранен и всё ещё был полон задора и отваги. Он откровенно наслаждался адом войны.
— Мило с вашей стороны, друзья, заглянуть, — обратился Бинк к визитёрам, словно они явили некий жест доброй воли. — Сержант, это у вас шесть нашивок за ранения, верно?
— Да, сэр, — подтвердил Вилли Бобер. — Почти столько же, как у вас.
— Сэр, — вмешался Карл, — я бы хотел отправить его назад, в Германию. Из него выйдет роскошный унтер для учебки. Его мудрость понадобится молодым.
— Отличная идея. Побеждай мы в войне — я бы сказал «да», немедленно. Но, как вы знаете, мы терпим поражение. Ситуация несколько иная. И — да, сержант, у меня тоже шесть нашивок за ранения. Но большинство из них я получил, сидя на месте.
Все рассмеялись. Да, точно — сидя в горящем Pz-IV, вокруг которого свистят ивановские 76-мм снаряды.
Генерал налил каждому десантнику чая. Он был ярым приверженцем этой церемонии.
Кабинет был огромен, а целую его стену занимала операционная карта местности. В этом кабинете могли проходить концерты пианистов, приёмы и прочие изысканные события, описываемые Толстым (но не Достоевским). По сравнению с лихорадочной активностью других этажей этот кабинет был самой безмятежностью. Вся внешняя стена представляла собою огромное окно, из которого была видна терраса, вишнёвые насаждения, танки «Пантера» и горы.
