Она вернулась в гостиную и наполовину задернула шторы на окне. Это был сигнал Ричарду, что обыск закончен и все чисто. Потом, решив, что заслужила награду, она налила себе виски.
* * *
Это произошло, когда беглецы, сидели в укрытии у грунтовой дороги, пережидая, пока по ней пройдет взвод пьяных солдат. Дорога вела к деревне, где солдаты расспрашивали людей о двоих сбежавших заключенных. Крестьяне ничего им не рассказали просто потому, что им было нечего сказать. Солдат это разозлило, они закололи штыками старейшину, изнасиловали двух женщин, не успевших спрятаться, и в хлам напились маисового пива.
Гвардейцы Его Превосходительства маршировали по грунтовой дороге и вразнобой фальшиво пели. Вдруг командовавший взводом сержант увидел в зарослях у дороги большого серого попугая и лихорадочно принялся в него палить. Солдаты немедленно последовали примеру командира. Целый и невредимый, попугай улетел, визгливо вереща. Хохоча, они расстреляли магазины в придорожные кусты, после чего неровным строем, вразнобой зашагали прочь, больше похожие не на солдат, а на толпу черных клоунов.
Шальная пуля ранила Киро в живот. Так это и случилось. Гвардейцы не смогли убить попугая, они бы даже в лошадь не попали, держа ее под уздцы, не попали бы никуда, если бы целились. Но они ранили Киро. Они без проблем его подстрелили.
– Нам не следовало прятаться, – сказал Эббот. – Нам нужно было дать им возможность в нас целиться. Тогда бы придурки попали в попугая.
Он отнес Киро к ручью, промыл рану и осмотрел ее.
– Тебе нужна помощь, – сказал он. – Я пойду в деревню.
– Нет, – ответил Киро на своем примитивном английском, которому его научил Эббот. – Они испугаться. Послать за солдатами. Тогда два умереть. Так один умереть.
– Ты не умрешь, – возразил Эббот, стараясь, чтоб его голос звучал убедительно.
Киро покачал головой.
– Умереть до рассвета, – без выражения произнес он.
И он умер. Всю ночь Эббот обнимал друга, пытаясь согреть. Он старался не заснуть, но, должно быть, задремал перед самым рассветом. Проснулся он от холода, исходящего от мертвого тела.
Элис Кэмпбелл была одной из тех, кто был той ночью разбужен телефонным звонком Фрэнка Смита, который вкратце рассказал ей про Эббота и попросил через полчаса приехать в офис начальника Департамента.
Она сказала, что будет. Смит знал, что она согласится, поэтому и позвонил. Его личная секретарша, адмиральская дочка, проводила выходные с очередным мужчиной ее мечты, и, Фрэнк был абсолютно уверен, ругалась бы как заправский докер, если бы ее потревожили в такой час. Остальные старшие секретарши были либо замужем, либо жили за городом, поэтому выбор, естественно, пал на Элис. Он знал, что Элис будет одна. Она всегда была одна.
Это была простая тихая девушка. Стесняясь легкого врожденного косоглазия, она всегда держала голову опущенной, избегая смотреть людям в глаза. Это придавало ей робкий, застенчивый вид. При этом у нее была очень хорошая фигура, и Смит нередко ловил себя на том, что испытывает желание, сталкиваясь с ней в коридоре или наблюдая за ней, идущей через столовую с подносом.
Элис было около тридцати, но Смит всегда воспринимал ее как молодую девушку. В ней было что-то от незамужней женщины.
Она обычно влюблялась в своих начальников, хотя те никогда об этом не знали, и выражала свою любовь тем, что заботилась о них, прикрывала при необходимости, старалась быть полезной и внимательной, а иногда дарила им маленькие баночки домашнего варенья. Они воспринимали эту заботу как должное, возвращали баночки от варенья и никогда ее не замечали.
Эббот был исключением. Он ее заметил. Ее прикомандировали к Ричарду (в Департаменте, бывшем полувоенной организацией, любили такие слова), когда он перед поездкой в Африку в течение нескольких месяцев занимался бумажной работой. Брак Эббота только что распался, он был свободен и несколько раз приглашал ее (и не только ее) в ресторан. Тогда он и не думал о том, чтобы ее соблазнить. Отношения были простыми и приятными, и ему хотелось такими их и сохранить. Эббот знал, что некоторые сотрудники Департамента спали со своими, а иногда и с чужими секретаршами, но сам никогда этого не делал, не столько из принципиальных соображений, сколько по причине отсутствия возможности. Будучи действующим полевым агентом, большую часть времени он проводил за границей.
В свою очередь, Элис, как и полагалось, влюбилась в него, как влюблялась во всех своих начальников, хотя никогда прежде ее любовь не носила сексуального оттенка. На этот раз все было по-другому. Возможно, потому, что он проявлял к ней внимание, приглашал поужинать, говорил с ней об искусстве и политике, обращался с ней как с женщиной, а не как с предметом офисной мебели. Не то чтобы его поведение когда-либо выходило за рамки того, что ее мать по-пуритански называла приличным. Тем не менее, ее собственные чувства, наоборот, становились все менее и менее приличными. Девушка смотрела на его руки и думала о том, каково это – почувствовать их прикосновение. Они были сухими и теплыми, с длинными пальцами и выглядели очень живыми. Мысль об этих руках, прикасающихся к ее телу, возбуждала ее, отчего она нередко испытывала легкое неудобство. Она пыталась гнать прочь эту идею, но та возвращалась снова в самые неподходящие моменты, застигая Элис врасплох, – в офисе, в столовой, на лестнице, когда, вместо этого, ей следовало внимательно слушать то, о чем ей говорили.
Затем Ричард внезапно пропал на неделю. Сказал, что едет на конференцию. Она заметила, что Фрэнк Смит и начальник отсутствовали одновременно, без сомнения, уехав на одну и ту же "конференцию" в одно из загородных поместий, принадлежащих Департаменту. Затем Эббот вернулся, замкнутый и беспокойный, и она поняла, что пропал и тот маленький интерес, который он поначалу к ней испытывал. Он вовсе перестал ее замечать.
Элис впала в тихое отчаяние. Каждый раз, когда мужчина увлекался ею, что и так случалось достаточно редко, что-нибудь обязательно шло не так. Если все было нормально, то он просто уставал от нее. Только в двух случаях ее отношения шли дальше стадии целомудренных ласк. И оба раза мужчины бросали ее сразу после того, как переспали с ней, достигнув своей незамысловатой цели, взяв планку или поставив галочку.
"Если ты будешь спать с мужчиной, он в конце концов устанет от тебя", – говорила ее мать. "А если нет, то он устанет от тебя еще раньше", – всегда хотелось ей ответить, но она никогда не решалась. Ее мать, вдова из Бэкенхема, была бы шокирована. Хотя она и не одобряла того, что дочь одна снимала квартиру в районе Ноттинг Хилл Гейт, который, по мнению суровой родительницы, был лишь немногим лучше Сохо, "квадратной мили порока", как окрестил этот район ее любимый таблоид.
Итак, то, что Эббот потерял к ней интерес, было до боли знакомым и неизбежным развитием событий. Это случалось со всеми.
Затем, в один прекрасный день, когда надежда была уже совсем потеряна, Ричард, на минуту прервав диктовку очередной загадочной внутриофисной докладной записки, предложил ей поужинать вместе, и, не дожидаясь ответа, продолжил диктовку.
Они, как обычно, отправились в итальянский ресторанчик на Кенсингтон Черч-стрит, как обычно, пожали руку Витторио и сели за свой обычный столик наверху. Больше в этом вечере не было ничего обычного. Во время еды Эббот почти все время молчал и много пил. Когда закончилась первая бутылка кьянти, он немедленно заказал вторую и третью.
После ужина он сказал:
– Поехали ко мне, выпьем кофе.
Они никогда не пили кофе у него. Элис вообще никогда у него не была. Они всегда заходили на кофе к ней. Это была традиция, и теперь ее обуревали мрачные предчувствия: она чувствовала себя, как героиня романа перед неизбежным изнасилованием. Вместе с этим, ее разрывало от любопытства.
Всю дорогу в такси до его дома он крепко и нежно сжимал ее руку, чего никогда прежде не делал, и это заставило трепетать все ее тело.
Эббот жил в большом многоквартирном доме эпохи короля Эдварда на Бэйсуотер Роуд. В большой, просторной квартире царил беспорядок: повсюду – на полу, на столе, – лежали книги, на спинках стульев висела одежда, и ни одна вещь не лежала на месте. Высокие окна квартиры с одной стороны выходили на тихую площадь, с другой на такую же тихую улицу. И площадь, и улица были засажены платанами.
Темнело, и они стояли у одного из окон, глядя вниз на платаны вокруг площади. Элис казалось, что они выглядят старыми и печальными в желтом свете уличных фонарей.
Она искоса взглянула на Эббота. Он стоял не двигаясь и, казалось, не дыша, смотрел вниз на площадь. В его неподвижности было что-то животное, и это ее нервировало.
– Так как насчет кофе? – спросила она, ее слова отозвались эхом в большой полутемной комнате.
