Вдруг всё пропало, поскольку её танк скатился в лощину и вместе с дюжиной партнёров по атаке разом скрылся из вида германских прицелов. Они словно шагнули в небо — окружающая их земля разом стала гладкой и ровной. Танки ломились сквозь пшеничные колосья, и обернувшись назад, она увидела длинные шрамы, которые оставлял за собой каждый танк на теле колышашейся пшеничной поросли, в которую вложил свою жизнь её отец и ради защиты которой он умер.
«Я не подведу тебя, папа, — подумала она. — Я буду такой же смелой. Я защищу пшеницу.»
В этот момент они достигли верха обратного склона, их краткое избавление от боя окончилось и они снова оказались в центре жестокого шторма. Немецкие танки оказались ещё ближе. Она видела их раньше — медленно ползущих по разрушенным улицам Сталинграда, но не так — тут их были целые колонны безжалостной угловатости, неумолимой точности с проникнутыми тевтонским рыцарским духом профилями. Немцы были чужды паники: в них была лишь чистая, спокойная и лишённая всякого волнения боевая наука. Стрелки выбирали и обрабатывали цели по мере приближения советских машин, и даже когда стало очевидно, что выживших в атаке станет достаточно для прорыва в германские ряды и перевода боя практически в рукопашную, германские стрелки попросту снизили траектории с учётом сократившегося расстояния и продолжили своё дело.
Две силы сблизились, и теперь дело дошло до боя танков с танками, которые, словно в морском сражении, маневрировали с тем, чтобы найти позиционное превосходство, выцелить незащищённые места и превзойти врага в точности и скорости огня, при этом разбрасывая вокруг грязь, пыль и землю, нацеливаясь и занимая позицию для выстрела. Бой полнился духом Трафальгара, Ютланда и Великой Армады. Более мелкие русские танки меняли позиции в поисках углов обстрела, рыская и юркая туда и сюда, пытаясь отыскать возможности поразить более крупные и медленные германские машины в борт, а те, в свою очередь, будучи менее манёвренными, но имевшими куда как более качественных стрелков, практически не промахивались.
Милли попала в котёл жары и разрывов, удивляясь, каким образом тут вообще можно найти место для точной стрельбы. Тут её танк резко остановился, отчего её мотнуло вперёд и она услышала механическое жужжание мотора поворота башни, поскольку её вращал сидящий в ней двадцатилетний командир.
В ста метрах впереди, сквозь клубы дыма, застилавшие поле боя, показался «Тигр», выползающий из-за горящего корпуса своего собрата, и её командир выстрелил. Милли ощутила дрожь, с которой танк послал снаряд в цель и увидела, как снаряд попал в борт угловатого профиля впереди и взорвался, породив вращающуюся в воздухе галактику искр. Немца это не остановило: он довернул свою башню ещё на несколько градусов и с свою очередь выстрелил, отчего его дульный срез озарился пламенем. В следующую наносекунду взрыв потряс Петрову, подняв её в воздух и отправив в полёт словно воробьиное перо в небеса.
Грохнувшись о землю с потрясшим её до костей глухим шлепком, она не сразу смогла собраться с мыслями, разлетевшимися наподобие обломков столкнувшихся планет и пляшущих звёзд. Наконец, осознав, что она осталась одна на поле столкновения яростных монстров, Милли попыталась найти убежище за горящим танком, настолько покорёженным, изувеченным и обгорелым, что она даже не смогла определить его принадлежность. Прижавшись к нему, Она оглянулась на свой собственный танк, обнаружив его уничтоженным. Из люков валил дым, танк горел. Никто не выбрался наружу, и никого из снайперов не было видно.
Скинув винтовку с плеча, она заняла стрелковую позицию, высматривая цели. Периферийное зрение уловило лёгкое движение — «Тигр» пробирался через заросли. Получив снаряд, он окутался гейзером пыли, а когда тот рассеялся, Милли увидела, что попадание пришлось в гусеницу. Гусеница слетела, ведомая приводным катком и танк теперь был обездвижен. Люки в башне открылись, и она изготовилась ждать человека, которому следовало появиться на пеньке её прицела. Он появился, и её палец принёс ему смерть. Голова дёрнулась от выстрела, а тело, словно наполнившееся жидкостью, сползло обратно в люк. Неожиданно стык башни и корпуса озарился вспышкой попадания, и в следующую секунду весь танк уже исходил дымом и пламенем, словно кровью, превратившись в ад. Убитый заблокировал остальным путь к спасению.
Она посмотрела поверх прицела, желая скорее стереть из памяти только что увиденное и дала глазам отдых от яркого пламени, осматривая поле боя. Машина за машиной — разбитые, уничтоженные, сочащиеся дымом, поднимающимся в небо и сливающимся из разных столбов в марево низкого, тёмного неба, словно перед концом света. Шум — крики, взрывы, скрежет рвущегося металла — наполнял воздух, а волны жары от разрывов то и дело долетали до её лица, оседая пеплом на коже.
Ещё один танк возник из дымовой завесы, также дымящийся. Кто знал, что за ад он скрывал в себе? Она приложила винтовку к плечу и навелась на башню — недалеко, менее двухсот ярдов — и выжала спуск практически до выстрела. Он показался снаружи, пылающий, и скатился назад, через охлаждающую решётку двигателя, размахивая руками и брыкаясь ногами — не человек, а лишь его агония. Её палец убил и его тоже — одним выстрелом. Очередной горящий танкист возник на башне — и был убит ещё до того, как скатился вниз.
Совершив неискупаемый грех единожды, она уже не останавливалась. Весь план был плохо продуман — убегающие танковые экипажи на задымлённом поле боя были практически незаметны, в отличие от пылающих танкистов, чей огненный танец ярко выделялся даже в дыму и пепле. Она стреляла в каждого.
Был выстрел на пятьсот ярдов — с прицелом на полкорпуса выше, был и на пятьдесят — продырявивший цель, выпрыгнувшую из полугусеничной машины, превращающейся в головешку. Она стреляла не по людям, а по сгусткам пламени — людей за этим огненным одеянием было не разглядеть. Русские, немцы, крестьяне, аристократы — кто разберёт? Их безумные рывки отображали испытываемое страдание, и она не могла позволить себе не успокаивать их.
Действие становилось ритуалом. Опустошив магазин, она вкладывала другую обойму и большим пальцем утапливала пять патронов в приёмное окно магазина, затем отбрасывала пустую обойму и, закрыв затвор, снова приникала к винтовке, натянув ремень. Через круг оптики она видела всё — саму смерть на пике своей индустриализации, но уши её были глухи — так что всё разворачивалось словно в немом кино, те же тридцать футов плёнки снова и снова в бесконечной петле: агонизирующий горящий танкист, судорожно пожираемый энергией огня и затем — прибытие милостивого послания, успокаивавшего на земле его пылающее тело. Перезарядка и новый взгляд в прицел. Наконец, она подстрелила более чем пятьдесят неучтённых целей за день — и только самый первый из них не горел.
Бой стих около пяти часов. Несколько уцелевших танков хромали обратно к своим линиям. Было ясно, что русские, понеся куда как бо́льшие потери, остановили немцев. На самом деле, война технически была закончена. Оставались ещё тысячи миль зачистки, и хотя эта задача будет стоить миллионов жизней, разгром Второго танкового корпуса СС остановил гитлеровское вторжение. Он никогда уже не перейдёт в наступление снова.
Знай она это — её это ничуть не потревожило бы. Она была опустошена и странным образом пристыжена. Славы она не ощущала. Вокруг неё была пустошь, усеянная погибшими машинами — половина из них догорала, испуская бензиново-кровяной смрад, кое-где взрывались снаряды, до которых добирался огонь, но никто больше не стрелял. Все слишком устали для стрельбы. Заходящее солнце с трудом пробивалось через дымное марево и заливало всё вокруг красным светом, так что это поле недалеко от Прохоровки словно символизировало количество пролитой здесь крови. Всё было красное — серые немецкие танки, зелёные русские, золотая пшеница, зелёные деревья, белая плоть… всё стало однообразным кроваво-красным.
Отцепив свою флягу и свернув крышку, она жадно принялась пить. Поток тёплой воды пробился сквозь пепел и пыль, облепившие губы. Откинув капюшон, она встряхнула головой, распустив каскад волос и осмотрелась кругом.
«Запомни это, Петрова», — наказала она сама себе. Бесконечность разрушения. Руины до горизонта и смерть повсюду. Сталинград в пшеничном поле и без городских развалин, в которых мог бы скрыться опытный убийца.
* * *
Свист, громкий и настырный, раздался поблизости, вырвав её из поля смерти Курска обратно к германскому ботинку в нескольких дюймах от её лица. Она слышала, как его обладатель чертыхается. Он прицепил пустую трубку к ресиверу пистолета-пулемёта, и из неё высыпались остатки сгоревшего табака, упавшие рядом с её лицом. Наконец-то ботинки двинулись вперёд. Она услышала несколько выкриков, обмен сербскими проклятиями и грубые смешки. Ботинки исчезли.
