Перед собою он видел дальнейшее течение реки и низкие скалы, а справа, в отдалении — горный склон. На грубой картинке на тарелке офицеры указывали примерно в этом направлении. Но Боб на это не купился, поскольку понимал, что художник не рисовал с натуры, а творил по памяти, услышав устный рассказ. Выстрел не мог произойти оттуда.
— Видишь, как тут далеко? Тысяча ярдов. С любой винтовкой, которая у неё могла быть, оттуда она не попала бы. Ей нужно было быть гораздо ближе.
Боб всмотрелся в более близкую к ним местность. Конечно же, немцы контролировали берега реки. Скорее всего, они согнали жителей деревни туда, на небольшой участок земли под мостом, где Суэггер нашёл пулемётную гильзу.
Он повернулся на сто восемьдесят градусов, оглядев фальшивую украинскую деревню с сувенирными ларьками, где стояла оригинальная, старая деревня и продолжил изучение местности. Снова берег реки, контролируемый немцами, а выше и левее — обширный, двухсотъярдовой высоты склон, поросший белыми соснами, тянущийся на полмили от моста. Примерно половину его занимали сосны, слегка более светлые — как они уже заметили раньше.
— Ей следовало быть там — сказал он. — Но я не понимаю, как они это место контролировали. Она могла подойти достаточно близко, чтобы попасть из любой винтовки. Даже без оптики. Как они отвадили её на такое расстояние, что она промахнулась?
Они вдвоём уставились на высящийся склон.
— Ей следовало быть там, — повторил Боб. — Замечаешь что-нибудь?
— Просто горы.
— Посмотри на деревья. Цвет, помнишь?
Под солнечным цветом линия, разделявшая свётлую и тёмную поросль, была очевидна.
— Я начинаю понимать… какое-то ощущение….чёрт побери, нет. Но может быть…
Он запнулся и задумался. Мысль обрекла твёрдую форму.
— Что ты понял? — поторопила его Рейли.
— Более светлая поросль?
— Да.
— Она более светлая потому, что более молодая. Она выросла после сорок четвёртого.
— Итак, новые деревья…
— Я знаю, что они пытались сделать.
Карпаты. Над Яремче Середина июля 1944 года
Хоть и редко, но ей всё-таки доводилось как следует выспаться — без сновидений. Такой сон избавлял от усталости, страха и размышлений по поводу трудного положения, что было настоящим блаженством. Глубоко в пещере, под ворохом листьев она наконец-то нашла подпитку во сне. Казалось, что он будет длиться вечно, гладкий и безмятежный, истинное наслаждение глубокого сна, и…
— Что? Что?
— Ты должна это увидеть. Пойдём. Посмотри на это.
Это был Учитель. В его голосе было нечто, с чем она не решилась спорить. Что бы там ни было — ей следовало это увидеть.
До утренней зари оставался час. Ночное небо напоминало её сон — такое же гладкое и безмятежное, без единого просвета. Лишь на востоке виднелся странный отсвет.
— Что это? Что происходит?
— Смотри. Это удивительно.
Она пошла за Учителем по тёмной тропе, ведущей сквозь лес. Деревья колыхались от лёгкого ветерка, и она слышала шелест хвои и скрип толстых ветвей.
— Это наступление? Красная армия идёт?
— Нет, это что-то иное. Я не знаю, что там происходит.
Учитель привёл её на обрыв, с которого был виден просвет между двумя горами. Она узнала ландшафт, карту которого изучала ранее и поняла, что смотрела в сторону Яремче. Однако, дальний склон одной из гор, заслонявших деревню, издавал свечение, поднимавшееся над гребнем горы и наполнявшее небо, и даже на таком расстоянии до них доносился запах едкого дыма. Иногда то там, то здесь темноту разрывал язык пламени, бравший своё начало на дальнем склоне горы.
— Они там что-то жгут, — наконец сказал Учитель.
— Фламменверферы-41. Я их и раньше видела. Они использовали огнемёты против нас в Сталинграде. Сейчас они выжигают склон, который обращён к деревне. Очищают его. Но зачем?
— Это я и хотел у тебя узнать. Чтобы сделать такую большую работу быстро, им следовало собрать все огнемёты в округе. Почему для них это так важно? И почему они занялись этим именно сейчас, когда наша армия готова начать наступление, и огнемёты могли бы пригодиться для отражения атаки по всему фронту? И всё же они собрали огнемёты здесь и творят это безумие. В этом нет никакого смысла, не так ли, сержант Петрова?
— Ты разведчик, Учитель. Ты мне скажи.
— Понятия не имею. Ну, разве что…
— Давай.
— Они боятся тебя.
— Что?
— Они так и не поймали тебя. Это пугает их до безумия. Они не знают, нашла ли ты новую винтовку, поэтому ради безопасности они выжигают покров леса, окружающий город, чтобы лишить Белую Ведьму места для укрытия перед выстрелом. Но почему они ожидают её здесь, в этом городе, в этом месте?
— Я вижу только одну причину.
— И это…
— Зачем-то скоро сюда прибудет Грёдль.
— Как близко тебе нужно подобраться?
— С пехотной винтовкой — на двести ярдов. И нет никаких шансов, что я сумею подобраться с полноразмерной винтовкой на двести ярдов по гладкому, выжженному склону.
— Нет. Они тебя уничтожат.
Людмила попыталась представить, как она будет стрелять с большого расстояния без оптического прицела. Это было… невозможно. На расстоянии свыше трёхсот ярдов он будет мелкой точкой. И, что ещё хуже, ей предстоит нацелиться на него, в результате чего он будет скрыт мушкой и ей на за что будет зацепиться, чтобы определить дистанцию. Свою роль сыграют ветер, влажность и каждая дрожь каждого мускула её тела.
И всё равно ей придётся справиться.
Безумие. Безрассудство. Смерть.
Но она и так была в ловушке. Единственной возможностью доказать НКВД, оберегавшему предателя, что она сама — не предатель, было успешно уничтожить Грёдля. С этого расстояния, из недостаточно точной винтовки, с выжженной немцами земли…
— Я выстрелю с границы выжженной зоны, — наконец сказала она.
— Слишком далеко. Кроме того, это ловушка. Они хотят, чтобы ты там расположилась. Там будут их люди.
— Неважно.
— У тебя нет винтовки.
— Я добуду винтовку. Это будет нашей задачей назавтра.
— Нет, завтра мы будем искать еду. Если у нас не будет еды, то на следующий день нам не хватит сил, чтобы искать винтовку.
* * *
На следующий день они попытались прокормиться. Милли отошла почти на милю от пещеры вглубь лесной чащи, уделяя внимание не столько высоким светлым соснам, сколько ельнику и зарослям можжевельника и калины. Именно в таких местах росли грибы, и следовало смотреть в оба, чтобы углядеть их в тени, наземной поросли или в корнях деревьев подальше от солнечного света. Она внимательно искала бурые штуки с тёмными шляпками и наростами на ножке, которые Учитель звал «опятами» и почитал как съедобные. С собой у неё был образец гриба, и теперь она рылась в подлеске, словно свинья, в поисках мёртвой белой грибной плоти. Но в одну секунду мир изменился.
Моментально растёкшись по земле, она вжалась в неё и как могла осторожно уползла в заросли калины. Сердце бухало, словно молот. Это было… что? Странный звук? Внезапный запах? Нечто увиденное боковым зрением и стукнувшее в подсознании? Она лежала, словно мёртвая.
Нет, медленно появившиеся люди её не заметили. Случайный патруль, отлично умеющий передвигаться в лесу и пробиравшийся среди белых сосен в поисках жертвы.
Она не видела эсэсовцев с самого Курска и теперь неподвижно лежала в кустах, пока сгорбившиеся люди пробирались мимо. Передвигавшиеся в низком приседе и готовые к нападению в любой момент, они носили пёстрый камуфляж летнего леса. Оружие их было чёрным, и они держали его в руках, а не на ремне — ради моментальной боеготовности. Она слышала, как они окликают друг друга — не по-немецки, а по-сербски. Было ясно, что это высокоопытные профессионалы, передвигающиеся тихо и скрытно мастера тайной войны.
Капля пота стекла по её шее, затем ещё и ещё одна. Нельзя было двигаться, чтобы разогнать дискомфорт, так что вместо этого она попыталась сконцентрироваться на неудобстве и разложить его по компонентам: сырость, нестерпимое раздражение, иррациональная потребность размяться и избавиться от него. Затем сотня других нарушителей порядка принялась терзать её тело: боль от ссадин, следующие капли пота, жажда почесаться, сухость носа от сдавленного дыхания, агония пальца, изогнутого под непривычным углом и придавленного рукой, которая в свою очередь была придавлена телом, жужжание мелкой мошкары возле уха, привлечённой запахом пота, щекотка от их лапок, уколы их жал — всё это множилось во времени и создавало дичайшее неудобство, но пошевелиться — значило умереть.
Громкий хруст. Ботинки ломали ветки кустов совсем рядом с её рукой, поднимая пыль, которая доплыла до её сухих ноздрей и забилась внутрь. Снова шаги — теперь перед ней, чёрные, подбитые гвоздями, весьма поношенные, очень удобные для обладателя. Тот остановился, и, размытый во взгляде её приоткрытых глаз — она боялась закрыть их, слишком громко! — полез в подсумок, порылся там и передвинул поудобнее, наконец достав что-то. Раздался звук зажигаемой спички, и потянуло серой, вслед за чем послышалась затяжка и донёсся запах трубочного табака.
