предложим...
На сей раз я не совсем понял его и потому промолчал. Но Ярослав, подумав, продолжал:
— Снова близятся неспокойные дни, а он на таком месте, где ошибка возможна только раз. Он не имеет права до конца верить каждому из нас, но не имеет права и сомневаться в каждом из нас. А враги есть и будут. И он обязан искать их повсюду, даже в своем окружении.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Мы сейчас должны быть рядом с ним и вместе с ним, если потребуется. Вчера его вызывали в Софию. Самое сложное положение создалось в нашем гарнизоне.
— Неужели ты полагаешь, что кто-нибудь из нас дезертирует с поля боя или постарается увильнуть от ответственности? — Я хотел встретиться с ним взглядом, ведь ответ иногда легче прочесть по глазам.
— Если бы я так считал, то не разговаривал бы с тобой.
— Тогда в чем же дело?
— Я могу быть сильным лишь тогда, когда мутная пелена спадет с глаз, когда мне все ясно.
И вдруг я почувствовал, что краснею. Да что же случилось с нашим Ярославом в этот день? Не хватает только, чтобы мы здесь клялись друг другу в верности, а полк пусть ждет, и третий батальон пусть ждет.
— Обо всех этих вещах поговорим в другой раз. Нам нет нужды заниматься взаимной агитацией. Пошли! Теперь ты мне крайне необходим...
Ярослав начал собирать вещи с письменного стола, но я понял, что он не скоро уйдет отсюда.
— Ты вчера заходил к себе домой? — спросил он.
Я опешил от такого неожиданного вопроса.
— А в какой мере это связано с боевой готовностью полка или с Драганом? — вспыхнул я. Он часто позволял себе вмешиваться в дела, которые его не касались.
— Я встретил Жасмину. Она очень встревожена.
— Из-за меня?
— Не будь эгоистом. Ты же знаешь, что она любит тебя и никогда не скажет о тебе дурного слова. Знаешь и другое: ты и ребенок — это единственное ее богатство.
— За сегодняшний день я уже второй раз что-то тебя не понимаю!
Ярослав встал и долго ходил по кабинету. Я видел, что ему трудно продолжать, но молчал. Пусть он сам найдет выход. Неужели он до конца своих дней останется таким?
— Ты снова начал выпивать, — остановился он передо мной и вытер пот со лба. — И делаешь это вечерами, чтобы люди не видели. Кого же ты боишься? Самого себя? Тебе недостает сил, знаний?.. А кто обладает этим багажом? Я? Драган? Знаешь ли ты, что происходит в твоем собственном доме?
— Да ты в своем уме?
— Оставил жену одну. На каждом перекрестке Жасмину поджидают то ее тетя Стефка Делиева, то бывший муж, не будем уж говорить о полковнике в отставке Велеве.
— Что ты сказал? А ну, повтори! — Я никак не мог прийти в себя от происшедшей в Ярославе внезапной перемены. То он был готов меня обнять, а теперь вдруг так перевернул мне душу, что я не сумел сразу отреагировать на его слова.
Мрачные мысли заставили меня вздрогнуть. Неужели Драган снова начнет копаться в прошлом? Но ведь он сам предложил помиловать Стефку Делиеву! А что касается семьи Велевых, то теперь она не имеет к Жасмине отношения, ведь Жасмина — моя жена.
— Не хочу думать, что тот Велико, который мог пойти на смерть, чтобы постоять за свою любовь, за свои идеи, уже перегорел, — продолжал Ярослав. — Душа этой женщины — как натянутая струна, исторгающая то песню, то стон. Может быть, она нуждается в тебе и ее устраивает твоя неотесанность? Или ты уже не горишь, потому что тебя подмяли наши будни?
Я молчал. У меня возникло такое чувство, что сболтну какую-нибудь глупость, если скажу хоть одно слово.
— Павел тоже с первого дня заперся в казарме. В твоем доме у его жены случился выкидыш. Ее увезли в больницу. Драган не в себе. А ты ничем не интересуешься! Опомнись! Казарма и работа от тебя не убегут. Сначала подумай о своем душевном равновесии, а уж потом бросайся в огонь.
— Жасмина моя жена! — с трудом проговорил я.
— Этого никто не оспаривает.
— А вот тебе стоит подумать о своем одиночестве. Я-то как-нибудь сам справлюсь со своими проблемами! — Я выпалил это, не подумав, озлобленный своим бессилием, а вышло так, словно сам себе дал пощечину. Ярослав еще больше побледнел, глаза у него ввалились и угасли. Жестокость ранит каждого человека... Но остановиться я уже не мог. Жасмина — мое больное место, и, видимо, эта боль так при мне и останется. И я никому не позволю прикасаться к ней, даже самой Жасмине.
— Я много раз думал о том, что же вас связывает, — тихо заговорил Ярослав. — И убедился в том, что она более гордая, чем ты. Да, браток, ты как был крестьянским парнем, так им и остался. Одного ты никак не поймешь: какие бы звания и должности нам ни давали, какие бы почести нам ни оказывали, мы — люди. И нам свойственны и возвышенные чувства, и низменные страсти. Ты затрагиваешь мои самые уязвимые места, чтобы отвлечь мое внимание от своей особы. Я не сержусь на тебя. Но запомни: я всегда буду страдать из-за того, что не могу, не должен иметь детей. А у тебя есть Сильва. Ты хоть о ней подумай...
Последние слова он выговорил еле слышно. Рука, сжимавшая угол письменного стола, как-то безжизненно опустилась, и я заметил, как посинели ногти на его пальцах. Я знал, что в момент приступа у него нет сил говорить, но продолжал стоять напротив него, как человек, который нанес удар и теперь следит, какой же будет от этого эффект. Сознавал всю нелепость своего поведения, но ничего не мог с собой поделать, не нашел в себе мужества признаться ему в том, что я на самом деле думал.
— Ну, довольно! — с трудом выговорил Ярослав.
Я вышел. Вот как в жизни бывает: Ярослав знал, что необходимо Жасмине, а я — нет. Ладно, постараюсь выяснить, чего она хочет, ничего не
