Каленин вспомнил огромный и неуклюжий дом профессора Якобсена и сделал про себя вывод, что этот выигрывает буквально во всем.
Он, правда, не сразу понял, для чего Куприн его привез сюда и зачем водит по всем закоулкам. Он ждал момента, когда тот скажет: «Ну вот, осмотрели мы с вами дом, а теперь пойдем во двор. Там есть маленькая конура для охраны, и вас там ждет крошечная комната, за которую придется платить всего сто марок в месяц!» Вместо этого Куприн закончил экскурсию и хлопнул Беркаса по ладони, в которую ловко вложил связку ключей. Он стал прощаться, ссылаясь на неотложные дела.
Только тут Беркас с нарастающим удивлением спросил:
– А где я буду жить, Николай Данилович?
Куприн понимающе рассмеялся и, потрепав Каленина по плечу, дружелюбно уточнил:
– Не тушуйтесь, Беркас Сергеевич! Живите где хотите… – Он сделал широкий жест, указывая на весь дом. – Хотите наверху, хотите внизу, а можно и здесь – с видом на Рейн. Только голым по этой комнате расхаживать не рекомендую. – Куприн громко рассмеялся. – Немки, конечно, уступают нашим девчонкам – и внешне, и по темпераменту, – но если вы станете денно и нощно соблазнять их вашей атлетической худобой, даже они могут не выдержать и кинутся требовать от вас сатисфакции!
Беркас окончательно смутился и настороженно уточнил:
– Николай Данилович! Я не потяну. Это же стоит сумасшедших денег.
– Я без вас, молодой человек, знаю, сколько это стоит. Вашей месячной стипендии точно не хватит. Но вам платить не придется, – успокоил он. – Хозяева дома – мои немецкие друзья, и с меня они денег все равно не возьмут. Это, конечно же, нетипично для немцев, но иногда встречаются и такие уникальные экземпляры. Я позвонил им в Лондон. Они любезно согласились на квартиранта, тем более что я описал вас в превосходных эпитетах. А вернутся они уже тогда, когда ваша стажировка закончится… Правда ведь, великолепный дом?
Каленин растерянно кивнул, еще не веря до конца, что будет жить в таких невероятных условиях.
– То-то же! Располагайтесь и творите! Глядишь, вернетесь с готовой диссертацией…
…Последние несколько дней Каленин испытывал неприятное чувство дискомфорта. Дом вдруг стал холодным и неуютным. Виною тому был архив Шевалье, который, оказавшись в доме, занял, казалось, все свободное пространство. Беркас таскал папку с рисунками и портфель с записями доктора из комнаты в комнату, убирал в шкаф, прятал под кровать, потом снова доставал и пристраивал на новое место. И каждый раз, проходя мимо этого места, обязательно извлекал архив и снова слонялся с ним по дому.
Был момент, когда он принял решение спрятать архив на улице, в гараже, чтобы не натыкаться на него ежеминутно. Каково же было его потрясение, когда на следующий день он не обнаружил папку на полке среди всякого хлама, куда ее накануне спрятал. Портфель стоял на месте, а папки не было. Беркас обнаружил ее на полу, метрах в трех от того места, где с вечера оставил. Один из ее углов был основательно обглодан.
– Крыса!!! – догадался Беркас. Он лихорадочно открыл папку и с облегчением утер холодный пот – до бумаг острые зубы маленького хищника не добрались, удовлетворившись приличным куском кожзаменителя.
«Вот тебе и еще один урок проживания на чужбине! – подумал Каленин. – Крысы живут даже в Бонне. Интересно, а на Луне они есть?»
Беркас спешно притащил папку с портфелем в дом и неожиданно для себя принял необычное решение. Он видел в хозяйской спальне, в которую старался лишний раз не заходить, огромный альбом для фотографий. Еще в первый день, оставшись один, он не сдержал любопытства и открыл альбом. «Если бы хотели спрятать, убрали бы с глаз долой», – подумал он, стараясь заглушить легкие угрызения совести. Заполненными оказались только две первые картонные страницы. На всех фотографиях была изображена супружеская пара – милые и приятные люди средних лет. Понятно, что это были хозяева дома. Видимо, они начали формировать семейную фотолетопись, так как открывался альбом свадебной фотографией, на которой значилась дата – 1976 год…
Каленин открыл папку и разместил в альбоме все сорок два рисунка – по одному на каждой странице, – закрепив их в прорезях, которые идеально подошли под размер бумаги.
Помещенные в альбом, рисунки зажили какой-то новой жизнью. Открываешь страницу номер восемь – и вот он, Дитрих Блюм. Это его страница…
А вот Клаудия Штайнман, к примеру, проживает на странице номер двенадцать…
«Так, что тут доктор написал про гражданина Блюма?» – Каленин полез в портфель и достал тоненькую бумажную папку, на которой значилось «Дитрих Блюм». Он положил рядом с собой рисунок и принялся читать:
Дитрих Блюм. Примерно 35 лет. Восточный фронт. Белоруссия. Проведение карательных операций. 500–600 человек. («Надо понимать, что это число его жертв…» – подумал Каленин.) Прооперирован 4 февраля 1945 года. Пластика носа. Добавлены мимические морщины, складки скорби, искусственное старение. Подшиты мочки…
«Так, посмотрим, как капитан Блюм выглядит после операции».
Каленин перевернул рисунок.
«Ага, вот он каков! Фиг узнаешь! Совсем другой человек… Выглядит старше лет на десять. И ведь точно, уши стали совсем другими – двинулись вперед и вросли в скулу».
Каленин открыл двенадцатую страницу.
«Посмотрим на фрау Штайнман. Что тут пишет наш портретист?»
Клаудия Штайнман. 37 лет. Освенцим. Эксперименты над детьми. На левой голени послеоперационный шов – по всей видимости, рваная рана. Скорее всего результат серьезной травмы от укуса собаки.
Прооперирована 1 февраля. Повторно – 7 февраля. Осложнения после операции. Сильная пигментация. Увеличены скулы, изменен разрез глаз, подшиты губы. Плюс волосы…
Каленин перевернул рисунок.
«Интересно, что такое „плюс волосы“. Ага! Ясно. Доктор сделал ей залысины и существенно увеличил лоб. Никогда не думал, что даже под страхом смерти женщина позволит так себя изуродовать. До операции ее можно было бы назвать интересной, а тут баба-яга какая-то!»
Он принялся с интересом читать записи доктора Шевалье, которые тот делал всякий раз, когда добывал какую-нибудь новую информацию о том или ином члене своей портретной галереи. Например, к Дитриху Блюму доктор возвращался в разные годы раз десять. Была здесь и маленькая вырезка из польской газеты, датированная октябрем 1967 года, где, как понял Каленин, речь шла о судьбе некоего Виктора Цибульского, который воевал в партизанском отряде на территории Белоруссии и был застрелен капитаном СС Дитрихом Блюмом.
Или вот что пишет доктор в 1972 году:
Получил из ГДР информацию, что известная актриса Эдит Ващик, в девичестве Блюм, приходится племянницей Дитриху Блюму. Ее отец, Карл Блюм, сценарист и кинооператор, постоянно проживает в Швейцарии. Дитриху Блюму приходится младшим братом. Есть сведения, что К. Блюм многократно выезжал на съемки в Аргентину, где, по неподтвержденным сведениям, скрывается его старший брат…
Каленин собрался заняться изучением следующей страницы, когда неожиданно резко прозвучал звонок у входной двери. За то время, что Беркас жил на новом месте, к нему еще никто не приходил, поэтому звук звонка показался ему сигналом тревоги.
Он заметался с альбомом в руках по комнате, но в итоге оставил его на тумбочке, где он, собственно, и лежал до того, как стал хранилищем архива Шевалье.
В прихожую шумно ввалился Куприн, отряхивая костюм от дождевых капель.
– Пока добежал от машины до двери, успел получить свою порцию дождя! Что так долго не открывали? Боитесь возмездия старухи, как Германн из «Пиковой дамы»? – Куприн задорно рассмеялся. – Вы же, кажется, расстались с идеей найти архив? Не так ли? А значит, как говорят у нас в Союзе, теперь вы на фиг никому не нужны! Если, конечно, хозяйка архива тоже догадалась, что вы вышли из игры… А вдруг она об этом еще не знает и боится вас? Тогда берегитесь! Гиена, загнанная в угол, бросается на льва! Имейте это в виду!
Куприн без приглашения двинулся в комнату с прозрачной стеной и выставил на журнальный столик бутылку незнакомого Каленину напитка.
– Давайте-ка врежем, Беркас Сергеевич, по маленькой! Это отменный французский коньяк. «Ричард Хеннесси». Не пробовали?
Каленин отрицательно замотал головой.
– Я так и думал! Но напиток стоит того, чтобы его обязательно попробовать!
– Я же не пью, Николай Данилович! Вы же знаете. Тем более коньяк…
– Вы что, опять хотите испортить мне хорошее настроение и желание выпить своими отвратительными рассуждениями про запах грязных простыней? Не выйдет! Ну-ка давайте за нашу Родину! За Советский Союз! Поехали!
Куприн махом опрокинул полстакана и внимательно проследил за тем, чтобы Беркас допил до конца свою порцию.
