— Это еще ни о чем не говорит, — отмахнулся Горюнов.
— Говорит, тупица! — вдруг взорвался Серостанов. — Еще как говорит! Ибо расскажи я сегодня вечером эту увлекательную историю своему шефу, я бы тут же догнал в звании тебя, счастливчик, а к Красной Звезде получил бы впридачу Звезду Героя Советского Союза.
— Почему же ты этого не сделал? — тихо спросил Горюнов.
— Послушай, Эдик! — Серостанов резко выпрямился. — По-моему, ты чего-то не понял. Я ведь разговариваю сейчас только с тобой, верно? И только тебе сказал то, что сказал. За мной нет хвоста и я без прослушки — можешь проверить. Если эта информация туфта, — забудем о ней и поговорим о подружках нашей с тобой молодости. И об этой встрече тоже забудь — так будет спокойнее и тебе, и мне. Но если это правда, Эдик… Тогда ты не до нашей следующей встречи — до послезавтра можешь не дожить! Просекаешь, приятель? Меня ваши лубянские интриги никак не касаются — я в другой конторе и у меня другие проблемы. Но мы были друзьями, хорошими друзьями, и ты — один из немногих порядочных людей, сохранившихся в моей памяти о прошлой жизни. То, что я сейчас делаю — кстати, с риском угробить не только свою карьеру, но и голову, — я делаю во имя нашей дружбы. Дальше — твои проблемы и твой выбор. У меня все, дружище. И давай выбираться из этой глуши, а то и впрямь замерзнем…
— Звучит очень даже искренне, — кивнул Горюнов. — Если только именно такой сценарий не является твоим конкретным заданием…
— Ты мне не веришь?
— А почему я должен тебе верить? — неожиданно вскипел Горюнов. — Может быть, тебя специально для этой встречи и отозвали на родину, а? Получил от своего руководства инструкции и теперь разыгрываешь тут доверительную встречу двух старых приятелей, чтобы завтра, получив от меня подтверждение, твои начальники стали дырявить мундиры для новых орденов?
— Господи, а Евсеев-то здесь при чем? — искренне изумился Николай. — Да знай он хоть крупицу из этой информации, Лубянка была бы уже оцеплена Таманской дивизией!
— Ну, да, конечно… — не обращая внимания на монолог Серостанова и уставившись на носки собственных ботинок, пробормотал Горюнов. — Евсеев тут действительно не при чем! И, главное, как все удачно совпало! Просто взяло и сложилось, как в примитивном пасьянсе для домохозяек. Ты встречаешься с неким контактом, потом сразу же прилетаешь в Москву, — впервые, кстати, за много лет. Причем прилетаешь всего на сутки, но, тем не менее, успеваешь встретиться со мной глубокой ночью, чтобы наутро убраться восвояси…
Эдуард поднял голову и неожиданно улыбнулся.
— Чему ты радуешься? — сухо поинтересовался Серостанов.
— Озарению, друг мой! — с неестественной живостью откликнулся Горюнов. — Профессиональному озарению! А ведь тебя используют, Коля! Причем я даже не хочу размышлять над тем, вслепую или в светлую — сейчас это уже не имеет принципиального значения…
— Значит, все это — правда? — очень тихо, почти шепотом, спросил Серостанов.
— Что, «это»? — механически переспросил Горюнов. Его мысли, казалось, унеслись далеко от глухого места встречи двух старых друзей.
— Я говорю о покушении на Горбачева. Это правда?
— Правда, неправда! — Горюнов прищелкнул языком. — Представляешь, Коля, сколько миллионов долларов тебе отвалили бы в твоем информационном агентстве за такую информацию, а?
— Что ты будешь теперь делать?
— Я? Ты спрашиваешь, что я буду делать? — Горюнов невидящим взглядом окинул Николая. — Еще не знаю. Все довольно неожиданно, и, главное, очень много вопросов без ответов. Откуда ты вообще свалился на мою голову, Серостанов?
— Из Каира… — Николай положил руку на его плечо. — Послушай, Эдик, а, может, это совсем не так плохо, что свалился именно я?
— Ты в этом действительно уверен?
— Знаешь, я не хочу лезть в твои дела, но если эта информация хотя бы на треть соответствует действительности, то ты — в дерьме по уши, Горюнов! Скорее всего, ты скажешь, что это не мое собачье дело, и, тем не менее, я хотел бы знать: почему бы тебе не принять это предложение?
— Потому, что это вербовка, Коля, — спокойно произнес Горюнов. — Классическая вербовка высокопоставленного офицера совсем не хилой спецслужбы. Одной рукой мне действительно помогут вылезти из дерьма, но другой — в него же и затолкают. Да так основательно, что я не выберусь оттуда до конца жизни… — Он резко стряхнул руку Серостанова. — Судя по всему, с тобой это уже произошло, верно? И, очевидно, не так давно?..
Николай молчал, не отводя взгляд.
— Ну же, Коля! — в голосе Горюнова звучала болезненная, неестественная бодрость. — Смелее! Уж меня-то бояться тебе не стоит, друг мой! И что вообще происходит в безлюдной ночной глуши на тридцать пятом километре шоссе Москва-Ленинград? Встреча двух старых друзей, которые почему-то не могут просто так, ни от кого не прячась, распить на радостях бутылку? Или, все-таки, разговор двух предателей, двух заурядных изменников родины — одного реального и другого — перспективного? Ну, Коля, ответь с трех попыток!..
— Я своей родине не изменял! — голос Серостанова звучал глухо. — У тебя нет ровным счетом никаких оснований так говорить! И тебя к измене я тоже не призываю!..
— Да ты что, Коля, в самом деле обиделся? — удивление Горюнова казалось совершенно искренним, не наигранным. — Да брось ты, в самом деле, старый дружище! Я действительно верю: все, что ты сделал — сделано из самых лучших, приятельских побуждений. В то же время, друг Коля, не тебе объяснять, что рано или поздно любой человек нашей с тобой профессии оказывается в подобной ситуации. Вопрос лишь в том, когда именно это случится и как на это реагировать?..
— Что ты собираешься делать?
— А что мне делать? — наигранное возбуждение вдруг разом покинуло Горюнова. Взгляд его стал угрюмым и настороженным. — Выбор, скажу откровенно, скудный: либо стенка, к которой, кстати, меня поставят заодно с тобой, дружище, либо — измена присяге, предательство.
— Ну, да, конечно, — пробормотал Серостанов и косо сплюнул в сторону. — Участие в подготовке покушения на жизнь главы собственного государства изменой родине и предательством не считается. Все это так, ерунда, невинные тактические занятия на местности…
— А ты хоть знаешь, почему я сделал этот выбор? — набычился Горюнов. — Ты хоть потрудился задать себе такой вопрос?..
— Не знаю и знать не хочу! — отрезал Николай. — Вот уж что меня действительно, не касается!
— Ты рассуждаешь так, словно речь идет не о судьбе твоей страны!..
— Я слишком долго прожил за бугром и слишком глубоко влез в другую оболочку, чтобы задумываться сегодня над тем, что действительно хорошо или плохо для страны, во имя которой я все это делаю. Если честно, Эдик, я вообще утратил способность что-либо ощущать или чувствовать. Тебе, возможно, трудно это понять, но я уже много лет являюсь стандартным и запрограммированным на все случаи жизни биороботом, выполняющим чужую волю в чужой стране и под чужим именем…
— Мы сознательно сделали свой выбор, — негромко, но твердо произнес Горюнов. — И нас никто не заставлял…
— Когда-нибудь, если мы сумеем уцелеть, я объясню тебе, Эдик, в чем ты заблуждаешься… — Серостанов глубоко вздохнул и посмотрел на часы. Фосфоресцирующие стрелки показывали половину пятого утра. — Нам пора возвращаться в Москву…
— Где и с кем я должен встретиться? — в голосе Горюнова вдруг вообще исчезли интонации — в них не было ни горечи, ни любопытства, ни страха. Просто звук…
— Тебе позвонят домой, — отрывисто произнес Серостанов. — Если трубку возьмешь ты, то попросят принять заказ на вызов такси. Ты скажешь, что ошиблись номером. Ко времени вызова нужно будет прибавить ровно семнадцать часов. Встреча с их человеком на нашем с тобой месте. Это все…
— Пароль?
— Без всяких паролей.
— Как я его узнаю?
— Ты с ним знаком.
— Лично?
— Заочно.
— Даже так?
— А что тебя удивляет?
— Собственная популярность.
— У меня к тебе просьба.
— Да? — Горюнов с неожиданным интересом посмотрел на Николая и ладонями стал оттирать замерзшие уши. — Неужели ты хочешь обняться на прощанье?
— Я по-прежнему считаю тебя своим другом… — Николай говорил очень тихо, словно боясь, что кто-то в этой глуши может их услышать. — Несмотря ни на что. Повторяю: я бы не сделал этого, если бы речь шла о каком-то другом человеке… Так вот, по возвращении я должен дать слово, что тому, кто встретится с тобой на нашем месте, абсолютно ничего не угрожает. Абсолютно ничего, понимаешь? В противном случае пострадаем не только мы с тобой — без головы останется человек, который, собственно, ни в чем ни перед кем не провинился…
— Господи, сколько лирики! — вздохнул Горюнов. — Ты что, действительно веришь в существование ТАКИХ людей? И вообще, такое впечатление, будто речь идет о школьном преподавателе родного языка и литературы, а не о таком же, как мы, профессионале…
